Завантажити

напоминать ей муж, и комплекс вины потихоньку перерос в комплекс неполноценности. Сначала Пола отшучивалась, но упреки со стороны Жозефа становились все агрессивнее, а разговоры о детях из гипотетических планов превратились в отвратительную и невыносимую тему. Конечно, она собиралась в будущем родить ребенка, более того, совершенно была уверена, что будет любить его сильно и беспредельно, но сейчас об этом не могло быть
и речи! Слишком ответственным был шаг, перед которым она пасовала.
– С рождением ребенка я умру как личность, – повторяла затравленно Пола.
– Глупости! – раздражался Жозеф. – Все женщины рожают. Ты не хуже и не лучше их. Продолжай придумывать отговорки, если тебе так проще. А я хочу детей. Мне уже тридцатник! Да и тебе давно не двадцать. Подумай, пожалуйста, об этом!
– Подумаю, – в очередной раз обещала она.
Колючий холодный поток ударил в лицо, заставив слегка поежиться. Цветы в вазоне задрожали, будто былинки в поле. Какие же они беззащитные! То пригнут свои головки к земле напуганно, то робко поднимут их в ожидании, стебельки, словно шейки, вытянув. Не успела Пола прикрыть колокольчики руками, пытаясь защитить от беды, как они тут же благодарно прижались к ее ладоням. «Ох, вы мои нелукавые молчаливые красавцы, нет в вас глупой человеческой горделивости, а только интуицией природы живете», – подумала она ласково.
Спустя минуту ветер стих, и, отойдя от своих зеленых подопечных, Пола присела в раскладное деревянное креслице под самодельным тентом, прикрыв ноги лежащим на подлокотнике пледом.
«Когда меня не станет, исчезнет и все, что наполняло меня, мучило, жгло. Но ведь это будет
только тогда, когда меня не станет. Парадокс в том, что я, как любое существо, хочу жить, но
жить тем, кем я есть, становится все более невыносимо». Она глазами, полными тоски, посмотрела вдаль. Париж – город, где она родилась и выросла, всегда вызывал в ней некую брезгливость наигранным человеколюбием и фальшивым либерализмом. На самом деле ничего, кроме сплошного консервативного отрицания, в нем не было.
Пола закрыла глаза, облегченно вздохнув.Приступ отступил. Но странно, в этот раз подозрительно быстро. Уже и не счесть, сколько их было за всю жизнь – коротких и длинных,
нестерпимо болезненных, разрывающих мозг и опустошающих душу, словно невообразимо
оглушительный по силе торнадо проносился каждый раз сквозь нее, унося с собой все человеческое и превращая живое в тлен. Слава богу, теперь, спустя годы, научившись управлять эмоциями, от которых зависел успех адаптации во внешней среде, и приспособившись к правилам Большинства, она уже не так безумно боялась
выказать непохожесть, которую когда-то приравнивала к слабости. И все же, меланхолично
взирая изо дня в день на жалкие потуги маленьких человечков непременно выйти за рамки ординарности, Пола презрительно думала: «Эх вы, глупая орда, как же вам всем хочется выделиться, почувствовать себя вне закона, вне времени, вне обстоятельств, хоть раз расстегнуть ширинки и вывалить на обозрение всем никому не нужные
достоинства! О, хмельное чувство потери меры! Знали бы вы его истинную цену!»
Именно эту неуловимую меру мучительно искала Пола всю жизнь, каждый раз яростно кляня себя за невозможность искоренить в себе те качества, которые окружающее старалось принимать за чудачества и разнузданность. Да, конечно, придуриваться блаженным, подыгрывая обществу, проще всего, труднее найти силы, чтобы признаться: «Все, что
со мной происходит, совсем не причуды и не менструальные дни, и не просто хандра или
неудовлетворенность жизнью. Я больна. Душевно больна. Но в этом нет ничего зазорного.
Люди страдают артритами, астмами, мигренями или геморроидальными трещинами, почему
же душевный недуг должен ставить человека в разряд низших существ и заставлять чувствовать себя изгоем?»
Ты уверяешь себя, что тебе нечего стыдиться, и все же продолжаешь скрываться за семью печатями страха, подстрекаемая обществом, биологическим отбором, «идентификацией соответствия», матерью, отцом, друзьями, школьной учительницей, пристально изучающей
твои глаза из-под маленьких биноклей, почти спадающих с носа. «Какого черта?! Какого черта я слушаю вас, забиваясь в угол от чувства неполноценности, пытаюсь улыбаться в тот
момент, когда хочется истерично орать» – думаешь ты и все-таки улыбаешься, боязливо
озираясь: ведь мир не дремлет, он ждет, когда же эта несчастная беглянка наконец оступится
и упадет, чтобы тотчас дать отмашку на уничтожение! А тебе не хочется быть уничтоженной, ты не желаешь быть стертой с красивых страниц глянцевых обложек, из списка долгосрочных строительных проектов или кредитных карточек банка Райффайзен. Даже из никому не
нужного дневника маникюрши, записавшей тебя на среду в педикюрный кабинет, ты тоже
не хочешь быть вычеркнутой. И всему виной эта проклятая боязнь несоответствия! Именно
она заставляет тебя подстраиваться под мир любой ценой, пусть даже путем уничтожения
собственного «Я» или потерей личного достоинства, вынуждает признавать ненужные

читати