Ситуация запутанная. Возникают несколько тем для разговора: 1) повесть Гамаюн; 2) повесть Гера; 3) их сопоставление; 4) оценка работы жюри; 5) возможность того, что решение жюри было политическим; 6) отказ Гамаюн от премии и оценка этого отказа; 7) ЖЖ-травля как координатор литпроцесса.

Нобелевский комитет свято соблюдает правило сопредельного мира: деньги любят тишину. Имя лауреата (в том числе и по литературе) до самого последнего мгновенья так и остаётся предметом разве что букмекерских гаданий.

Режим секретности, которого там придерживаются, имеет одну-единственную ахиллесову пяту: за несколько месяцев до начала очередного цикла ряд писателей получает письмо примерно следующего содержания:

«Дорогой сэр (Дорогая леди)!

А вот если, не ровён час, Вам присудят Нобелевскую премию по литературе, то не вздумается ли Вам послать нас вкупе с нашим миллионом долларов туда, куда Макар телят не гонял?»

Я, разумеется, утрирую, но смысл письма именно таков. Обжёгшийся в 1964 году на Сартре с его громогласным отказом от премии, Нобелевский комитет каждый год заранее подстраховывается от повторения тогдашнего конфуза, вынужденно идя в силу этого на утечку информации: имярек (а вернее, целый ряд имяреков) рассматривается в качестве одного из возможных кандидатов на Нобелевскую премию.

Рассказал мне об этом, кстати, нобелевский лауреат, правда не по литературе.

Подстраховка довольно слабая (писатель ведь может и передумать), но, так или иначе, она срабатывает на протяжении почти полувека.

С отечественными негосударственными премиями дело обстоит по-другому.

Так, сначала Дмитрий Галковский, а затем и Сергей Гандлевский отказались от уже присуждённого им «Антибукера».

Причины в обоих случаях были скорее вздорные.

Галковского «Независимая газета», которой принадлежала премия, не напечатала, видите ли, отдельной книгой, хотя понятно, что ничто не мешало нашему парадоксалисту издать «Бесконечный тупик» как раз на премиальные 10 тыс. долларов, тем более что впоследствии ему всё равно пришлось выпускать его за собственный счёт.

На Гандлевского и вовсе не так посмотрели, не на тот стул усадили, да вдобавок объявили, что налог на премию ему придётся выплачивать самому.

Был, впрочем, в обоих этих отказах (особенно в случае с Гандлевским) ещё один — важный и в контексте сегодняшнего разговора — момент.

«Антибукер» возник как антитеза и антипод знамени тогдашнего либерализма — «Русского Букера». «Антибукер» курировал главный редактор «НГ» Виталий Третьяков, отношение к которому в либеральных кругах было скептическим, а придумал эту премию и вовсе одиозный для них уже тогда Ефим Лямпорт!

Соответственно, наезды на «Антибукер» со стороны прежде всего толстожурнальной братии приветствовались, а торпедирование премии изнутри не только приветствовалось, но и поощрялось. И если непрактичный Галковский так и остался на бобах, то куда более реалистичный Гандлевский, думается, своё (то есть неполученные 10 тыс. долларов) в той или иной форме отбил. Что, разумеется, ни в коей мере не отменяет красоты широкого жеста.

Пожар, способствующий (дальнейшему) украшению, — истина хоть и парадоксальная, но в иных случаях непоправимо верная!

От «Букера», уже не существующей Григорьевки и «Нацбеста» не отказывались ни разу. Разве что Александр Проханов, лауреат «Нацбеста-2002», приняв премию как честь, уступил её денежное содержание находившемуся тогда в заключении Эдуарду Лимонову. Впоследствии этот поступок повторил лауреат «Дебюта» Сергей Шаргунов.

Новая эпидемия отказов началась только что, нынешней зимою.

В декабре один лауреат отказался принять некую странную премию достоинством в один рубль. При всей смехотворности отказа аж от целого рубля (смехотворности, понятной и самому отказчику) причины были более чем серьёзными: премию присудило жюри, из состава которого будущего лауреата за полгода до присуждения выдавили.

И вот новый скандал — с премией Белкина.

Фактура такова: эту толстожурнальную премию за лучшую повесть года традиционно разыгрывают между собой «Новый мир» и «Знамя» (а точнее, две партии — новомирская и знаменская), а когда их «склещивает», побеждает журнал «Октябрь».

Учреждённая в 2001 году, эта премия за 2005―2007 годы не присуждалась, а за 2008-й была отдана «Знамени» (отметившему 85-летие Леониду Зорина за маленький роман «Медный закат»). Следовательно, на второй год после воскрешения из мёртвых премия должна была, по идее, уйти в «Новый мир».

Что, собственно говоря, и произошло. Лауреатом стала вроде бы 26-летняя жительница Днепропетровска Ульяна Гамаюн , программистка по профессии, лауреат премии «Неформат» за роман «Ключ к полям».

Премию Белкина она получила за повесть (точнее, пожалуй, большой рассказ) «Безмолвная жизнь со старым ботинком», опубликованную в сентябрьской книжке «Нового мира».

Словечко «вроде бы» появилось в предыдущем абзаце неслучайно. Ульяна Гамаюн — это, разумеется, псевдоним — глубоко шифруется, не являясь, в частности, на заключительные церемонии премий (в декорациях одной из которых недавно выяснилось, что молодой северокавказский прозаик оказался юной московской критикессой).

Этим она даёт почву для кулуарных разговоров о возможной мистификации. Разговоров, думается, беспочвенных, но тем не менее. У нас как-то принято, чтобы молодой писатель предоставлял возможность на себя хотя бы милостиво взглянуть.

Ну Гамаюн так Гамаюн, казалось бы. Чай не Сирин. Решение жюри «не спровоцировало на спор», скажем, Андрея Немзера, хотя написал он о «Безмолвной жизни…» не без раздражения.

Вердикт неформального предводителя толстожурнального цеха таков: выдающихся повестей за прошлый год не было создано вообще (или ни одна из них не попала в шорт-лист), так почему бы не Гамаюн?

Но не тут-то было! Яростный пост в ЖЖ писательницы Светланы Василенко, направленный против Гамаюн и вместе с тем в поддержку её как бы единственного — и победительного — конкурента Эргали Гера (повесть «Кома», сентябрьская книжка «Знамени») и поддержанный в комментах рядом авторитетных в литературном мире людей, побудил молодую (если она и впрямь молода) писательницу объявить об отказе от премии.

«Господа! А из этой девочки выйдет толк! Вы не находите?» — удовлетворённо констатировала Василенко.

Прежде чем перейти к сути разговора, отмечу для полноты картины, что повесть Гамаюн разбранил континентовский критик Евгений Ермолин, а поддержали молодой Андрей Рудалёв и Игорь — «Бельские просторы» — Фролов.

Ермолин и Фролов руководствовались при этом эстетическими соображениями, а Рудалёв — поколенческими и этическими. «Чеченец» Александр Карасёв разбранил повесть, не читая.

Ситуация и впрямь запутанная. Причём возникают сразу несколько тем для разговора: 1) повесть Гамаюн; 2) повесть Гера; 3) их сопоставление; 4) оценка работы жюри; 5) возможность того, что решение жюри было политическим; 6) отказ Гамаюн от премии и оценка этого отказа; 7) ЖЖ-травля как координатор литпроцесса.

Начну с «политического решения», с тем чтобы сразу же отбросить эту заведомо вздорную версию, суть которой сводится к тому, что, мол, к победе Януковича на президентских выборах решили приурочить лауреатство русскопишущей гражданки Украины.

Не то чтобы в литературе совсем не было текущей политики (или хотя бы попытки подстроиться под политику), но искать её нужно в совершенно других местах.

В премии журнала «Знамя» (зам главного редактора «Знамени» Наталья Иванова — координатор премии Белкина) Михаилу Ходорковскому, например.

В постоянных апелляциях к либеральному жандарму (хотя жандармы, как известно, особой либеральностью не отличаются).

В хождении к Путину, наконец.

Каша, думается, заварилась не столько из-за победы Гамаюн, сколько из-за поражения (непобеды) Гера.

Эргали Гер блестящий писатель. Блестящий — и вместе с тем удивительно ровный. Написал он немного, но провалов у него не было ни единого. И, главное, он, можно сказать, промолчал целое десятилетие! А если точнее, лет двенадцать.

Единственная его книга «Сказки по телефону» вышла в «Лимбусе», но сразу в престижной «Мастер-серии», и на протяжении всех нулевых в издательстве безуспешно ждали от него нового текста в произвольном формате и объёме.

«Пишу», — неизменно отвечал писатель, и начиная где-то с 2003-го мы постепенно прониклись грустной уверенностью: ничего он на самом деле не пишет.

И вдруг повесть! Целая повесть! Как же не дать за неё премию? Да я и сам бы проголосовал за неё, что называется, не глядя.

Гамаюн пишет в цветастой манере «русского Маркеса» (давным-давно я придумал таким произведениям ироническое родовое название «Сто лет одиночества дяди Гиви»; последним представителем данного стиля был тоже давно замолчавший Алан Черкесов) с вкраплениями смальты от Набокова и Олеши. В женской версии такая манера порой бывает довольно обаятельной: покойная Ирина Полянская, ранняя Татьяна Толстая, в гомеопатических дозах Ольга Славникова.

Повесть Гамаюн (с откровенно славниковским названием), безусловно, талантлива — и с поправкой на гипотетическую молодость автора, и помимо этого. Несколько стилистических пережимов (вроде ставшего уже притчей во языцех «жовиального жуира») должен был убрать непреклонный редакторский карандаш.

Главная удача этого переливающегося всеми красками текста — физически осязаемый образ моря жизни (и моря как жизни, и жизни как моря); в отечественной традиции естественнее выглядела бы река жизни, но у Гамаюн — море, что и придаёт прелестной повести надлежащую оригинальность; да и невнятная история предположительно 70-летней давности, подсмотренная словно сквозь толщу вод, при всей своей литературности вполне адекватна. Повести в целом присуще то совершенно особое качество, которое я давным-давно определил для себя как «премиальный блеск».

Одним словом, кабы не Гер, повесть Гамаюн заслуживала бы премии безоговорочно.

А что, кстати, Гер?

Новый Гер не похож сам на себя, прекрасного стилиста, виртуозного рассказчика, подлинного мастера социально окрашенного софт-порно.

Он не стал хуже (хотя, на мой взгляд, и не стал лучше), он просто другой.

Повесть «Кома» — проникнутый трагической иронией пересказ-перевёртыш двух солженицынских рассказов («Матрёнин двор» и «Для пользы дела»), перекликающийся с такими важными литературными явлениями прошлого года, как «Капитализм» Лукошина и «Елтышевы» Сенчина и проникнутый точно такой же безысходностью. Повесть «Кома» вполне могла бы — вслед за повестью Харитонова — называться «Духовкой»!

Страшная история, то ли быль, то ли аллегория, рассказана безыскусным, даже не очерковым, а репортажным, одним словом, именно что сенчинским языком.

При этом «Кома» повесть не столько религиозная, сколько антирелигиозная и даже богоборческая. Появление её в «Знамени» вполне уместно; в «Новом мире» оно было бы, пожалуй, немыслимо; в борьбе за премию Белкина это скорее минус (минус голос Архангельского, это уж как минимум).

Премиальный блеск «Коме», увы, не присущ. Как, кстати, и тем же «Елтышевым». То есть и тому и другому произведению можно дать премию в отсутствие более сильных конкурентов, но можно и не давать — вопиющего отторжения это не вызовет.

Того самого отторжения, которое вызвало присуждение «Букера» Елене Чижовой в обход «Елтышевых».

То есть решение жюри в пользу Гамаюн на сей раз оказалось вполне правомерным; но столь же правомерным было бы и решение прямо противоположное.

Просто — напомню в третий раз — очередь побеждать была новомирская.

За Гера мне, конечно, обидно — тем более что ни тыщ, ни лавров ему всё равно не достанется.

Но ещё обиднее за молодую писательницу, ставшую жертвой травли.

Клановой, компанейской, поколенческой, эстетической или сугубо столичной травли — не столь важно. У каждого из авторитетных литераторов и беспрекословных подпевал, именуемых в Сети хомячками, имелась своя причина, включая единственную благородную (обида за Гера), но получилось всё равно как-то гнусновато.

Одни считают, что молодым нечего высовываться, а лучше по советской традиции встать в очередь на долгие годы.

Другие ратуют за социальную значимость прозы — кто бы спорил? Но ведь социальная значимость — далеко не единственный критерий оценки.

Третьи (как Юрий Буйда; сам, между прочим, тот ещё штукарь!) понимают, что красота слога самоценна, вот только не усматривают у Гамаюн красоты слога.

Четвёртые, пятые, шестые…

А все вместе развязывают травлю, для духовно незрелого человека 26 лет от роду объективно убийственную.

Вы себя-то 26-летними помните?

А помните недавнюю гиперреакцию Веро4ки Полозковой на один-единственный критический отклик?

Притом что у Веро4ки тысячи восторженных поклонников, а у Гамаюн ноль целых ноль десятых (хотя бы в силу её анонимности)!

От премии она отказалась, конечно, зря. Назло маманьке уши отморожу, так это называется.

Да и не маманька там у них в ЖЖ, а старая злая, завистливая лахудра (не имею в виду, разумеется, никого конкретно — образ собирательный).

Честь заповедано беречь смолоду, так ведь и уши тоже.

В этих объективно горестных (причём для всех) обстоятельствах остаётся надеяться не на то, что Гамаюн передумает (передумывать ей и вправду нельзя — заклюют уже окончательно), а на то, что не раздавит её как личность и как писателя вся эта отвратительная история.

Эргали Гер хоть запить может. И запьёт, он человек нравственно щепетильный, наверняка. А что делать ей?

Кстати, в повести «Кома» нынешняя ситуация отчасти предугадана. Там героиня самоотверженно отказывается от одной из двух причитающихся в новом доме квартир в пользу некоей обездоленной матери-одиночки, а у неё в результате отнимают и вторую.

Вот и в нашей истории оба победителя — фактический и гипотетический — остаются в итоге у разбитого корыта.

С репутационными приобретениями, конечно, но кого в нынешнее бессовестное время волнуют легко поддающиеся бесстыдной массовой манипуляции репутационные приобретения?

Виктор Топоров