Сер­гей Шар­гу­нов: Ми­лый друж­бан, спа­си­бо, что поз­вал ме­ня в свою де­ре­вень­ку, где бы­ло слав­но. Сна­ча­ла для чи­та­те­лей ма­лень­кий от­ступ. Де­рев­ня сто­ит у ре­ки Кер­чень (при­ток Вол­ги), ок­ру­же­на гу­с­той тол­щей ле­сов, так что от­ре­за­на от свя­зи. Вы­брать­ся из де­рев­ни мож­но толь­ко на ав­то. (Твой джип крут, За­хар! Прав­да, мы на нём упа­ли в ре­ку, но спа­си­бо ме­ст­но­му трак­то­ру…) В де­рев­не жи­вут в ос­нов­ном лет­ние лю­ди, дач­ни­ки. Уз­ко­ко­лей­ка, в бы­лые го­ды пе­ре­во­зив­шая из де­рев­ни, рас­сы­па­лась и рас­та­ще­на. Её ос­тат­ки се­ре­б­ри­с­ты­ми змей­ка­ми по­блё­с­ки­ва­ют из тра­вы ле­са, со­че­та­ясь с изо­биль­ны­ми в этом го­ду узо­ра­ми га­дюк. Рань­ше в три ча­са но­чи сре­ди ле­са за­ле­за­ли в па­ро­воз, ес­ли хо­те­ли к ут­ру до­ехать из де­рев­ни на ра­бо­ту в один из го­род­ков, те­перь ез­дить не на чем. Рань­ше де­рев­ня про­мы­ш­ля­ла до­бы­чей тор­фа, те­перь и это де­ло ос­та­нов­ле­но. По­это­му ос­та­ёт­ся толь­ко до­суг дач­ни­ка. Рэп, шан­сон и эс­т­ра­да на пол­ную ка­туш­ку из от­кры­той ма­ши­ны, бу­тыл­ка в пасть, го­ря­чее сол­ныш­ко, бе­лый пе­сок, за­гар и дре­мо­та… Это ми­лые ме­с­та. Твои ок­на вы­хо­дят в за­рос­ли, мел­ко­во­дье Кер­жен­ца и лес на дру­гом бе­ре­гу. По­нра­ви­лась ис­то­рия про то, как ба­буш­ка тво­ей же­ны, по древ­но­с­ти впав в дет­ст­во, всё вре­мя спра­ши­ва­ла, си­дя у ок­на из­бы: «Это ка­кая стан­ция?» Дей­ст­ви­тель­но, пей­заж в ок­не, слов­но по­лу­ста­нок не­из­мен­ной свет­лой и то­с­к­ли­вой на­шей Ро­ди­ны. Си­дишь у ок­на, поз­вя­ки­ва­ет бу­тыл­ка, и ка­жет­ся, что едешь. Но – по кру­гу. С той ба­буш­ки­ной по­ры утек­ло мно­го вод, ты над­ст­ро­ил над из­бой креп­кий хо­зяй­ский дом, де­рев­ня обез­лю­де­ла и обес­ско­ти­не­ла, отя­же­ле­ла ши­ро­ким клад­би­щем. То есть ещё од­на на­ша де­рев­ня об­ре­че­на на смерть. И всё же впе­чат­ле­ния от встре­чи с де­рев­ней и её еди­нич­ны­ми по­сто­ян­ны­ми оби­та­те­ля­ми у ме­ня ско­рее от­рад­ные. Дя­дя Во­ло­дя – хо­зя­ин ме­с­та, смо­т­ря­щий с при­щу­ром за де­рев­ней, по клич­ке «ба­тя». Ба­бу­си, ко­то­рые, бе­лея пла­точ­ка­ми, сто­ят у вхо­да в ма­га­зин и гусь­ком вы­хо­дят из со­ору­же­ния ба­ни. Да­же по­се­ще­ние клад­би­ща с дя­дей Во­ло­дей бы­ло не тя­го­ст­ным. Там его дру­зья, род­ня, де­ти. Но дя­дя Во­ло­дя бодр. Стран­ная бо­д­рость. Я бы ска­зал, злой оп­ти­мизм. Но без­на­дё­ги и я не ощу­тил, пе­пел на зу­бах не хру­с­тит, зве­нит о зу­бы про­зрач­ная во­ди­ца. В кон­це кон­цов про­ло­жат ас­фаль­то­вую до­ро­гу, гля­дишь – дач­ни­ков при­ба­вит­ся. А ты, жи­ву­щий здесь ча­с­то? Ка­ко­вы твои ощу­ще­ния и впе­чат­ле­ния?

За­хар При­ле­пин: Бо­д­рость моя – от при­сут­ст­вия дру­зей и де­тей во­круг. Го­во­рят, лю­ди уме­ют на­хо­дить ра­дость вез­де – на­хо­дясь хоть в тюрь­ме, хоть в око­пе, хоть в боль­ни­це. Греш­но бы­ло бы жить без­ра­до­ст­но в та­ком го­ря­чем ме­с­те, как та де­рев­ня, где мы с то­бой, Сер­гей, так ве­се­ло про­во­ди­ли вре­мя. Но ког­да я об­ща­юсь с те­ми людь­ми, что про­жи­ли там, в де­рев­не, це­лую жизнь... Их ос­та­лось че­ло­век семь на всю де­рев­ню, ос­таль­ные дач­ни­ки. Не­дав­но под­во­зил од­ну креп­кую ещё ба­буш­ку из ма­га­зи­на. Она рас­ска­за­ла, что при­еха­ла сю­да ещё в 1957 го­ду; их мно­го тог­да бы­ло, мо­ло­дых и бо­д­рых.

«Мы здесь всё по­ст­ро­и­ли, – рас­ска­за­ла она. – Тут бы­ла шко­ла, ба­за от­ды­ха, клуб, биб­ли­о­те­ка, да­же драм­кру­жок был. Це­лые ста­да ко­ров и овец пас­лись. Уз­ко­ко­лей­ку са­ми по­ст­ро­и­ли – и поч­ти все ра­бо­та­ли на тор­фя­ни­ках. Ког­да пят­над­цать лет на­зад уз­ко­ко­лей­ку за не­на­доб­но­с­тью ста­ли ло­мать – мы вы­шли и две не­де­ли за­щи­ща­ли её всей де­рев­ней... По­ни­ма­ли, что как толь­ко по­рвут до­ро­гу, как жи­лу – мы тут... как на не­о­би­та­е­мом ос­т­ро­ве бу­дем. Так и слу­чи­лось».

Ба­буш­ка по­мол­ча­ла и до­ба­ви­ла про­сто, по­ка­за­лось да­же, что без пе­ча­ли: «Вся жизнь впу­с­тую».

Как лю­ди жи­вут с та­ким вот ощу­ще­ни­ем?

В Рос­сии вы­мер­ло 39 ты­сяч де­ре­вень, го­во­рит нам ста­ти­с­ти­ка. Моя бу­дет 39 ты­сяч ноль пер­вой?

Те, кто сплав­ля­ют­ся на лод­ках, рас­ска­зы­ва­ют, что вы­хо­дят в иной де­рев­не по до­ро­ге – идут из до­ма в дом, вез­де от­кры­то, ти­хо, чи­с­то и пу­с­то – ни­ко­го нет. На­ко­нец, на­бре­да­ют на един­ст­вен­но­го де­да. Он го­во­рит: «А я один тут жи­ву те­перь...»

Си­ту­а­цию впо­ру взять да опи­сать ка­ко­му-ни­будь Сти­ве­ну Кин­гу, в ней жуть чув­ст­ву­ет­ся: пу­с­тая де­рев­ня в ле­су и в ней один дед. Де­ла­ет что-то, ду­ма­ет о чём-то, хо­дит из до­ма в дом, где всех знал, и ни­ко­го боль­ше нет. Но ведь что-то по­доб­ное слу­чи­лось уже 39 ты­сяч раз – вез­де кто-то ос­та­вал­ся по­след­ним.

Шар­гу­нов: Ну по­че­му – сра­зу жизнь впу­с­тую, ес­ли де­рев­ня за­гну­лась? Ни­че­го не бы­ва­ет впу­с­тую! Бы­ли ра­до­с­ти, пра­зд­ни­ки, вну­ки не­бось есть. И вме­с­те с тем лю­бая ко­неч­ная жизнь – впу­с­тую, да­же у Кам­па­нел­лы в его Го­ро­де Солн­ца! Ду­маю, эти раз­мы­ш­ле­ния не боль­шая пре­му­д­рость, и про­сто­му на­ро­ду та­кая фи­ло­со­фия как раз близ­ка.

– Гру­ст­но? – спро­сил я у дя­ди Во­ло­ди.

– То­му гру­ст­но, ко­му пить не­вкус­но… – от­ве­тил он, мо­жет быть, мрач­но, но и с бо­д­рой иро­ни­ей.

А как ты ду­ма­ешь, где жи­вут на­сто­я­щие рус­ские? На­сто­я­щие, то есть со­вре­мен­ные, но­вые, ес­ли угод­но. «Рос­сия там, где рус­ские жи­вут», – ска­зал Ку­прин. Зна­чит, в де­рев­не уже не Рос­сия, всё мень­ше Рос­сии?

Я вот сла­бо пред­став­ляю мо­ло­дых лю­дей, го­то­вых и же­ла­ю­щих жить в де­рев­не се­го­дня. По­че­му так? Ведь не­ко­то­рые лю­ди пред­по­чи­та­ют бом­же­вать, ша­тать­ся по ме­га­по­ли­су в ру­би­ще, из­ды­хать на вок­за­ле в гное (вок­зал – сим­вол же­ла­ния и не­воз­мож­но­с­ти сбе­жать), но у них нет во­ли пе­ре­брать­ся пу­с­кай не в пу­с­тую, а в по­лу­за­б­ро­шен­ную де­ре­вень­ку на бе­ре­гу, омыть­ся ре­кой и бу­хать се­бе на чу­дес­ном воз­ду­хе. Ведь в де­рев­не все­гда мож­но про­кор­мить­ся: хлеб, ово­щи най­дут­ся, по­правь за­бор со­сед­ке, под­не­сёт те­бе бу­ты­лец. Во­об­ще, в чём при­чи­на опу­с­те­ния де­рев­ни? Ску­ка? Бед­ность? Без­ра­бо­ти­ца? Маг­не­тизм (преж­де все­го – эко­но­ми­че­с­кий) го­ро­дов? От­сут­ст­вие долж­ной гос.под­держ­ки сель­ско­го хо­зяй­ст­ва, ког­да вы­год­нее по­ку­пать кар­тош­ку у гол­ланд­цев и сви­ни­ну у ис­пан­цев? Сколь­ко раз го­во­ри­лось о рус­ско­го­во­ря­щих, ко­то­рых ос­та­лось 25 мил­ли­о­нов за чер­той Рос­сии, сколь­кие из них хо­те­ли сю­да! Но ку­да – сю­да? И сей­час их мно­го. Взять хо­тя бы бро­шен­ных на­ми рус­ских Турк­ме­нии! Мож­но ли их рас­се­лить вдоль мел­ко­во­дья жур­ча­ще­го Кер­жен­ца? Во­об­ще, как спра­вить­ся с бе­дой де­рев­ни? Ты ви­дишь – ре­аль­ный ва­ри­ант спа­се­ния?

И о бо­д­ро­с­ти. Со­гла­сись, де­рев­ня, где мы бы­ли, ста­но­вит­ся дач­ным ку­рор­том. Ле­том лю­ди есть, и лю­дей мно­го. Ты же зна­ешь, кро­ме все­го про­че­го, ра­бо­та­ет нор­маль­ный ма­га­зин, ча­ст­ный, его вы­ку­пил ме­ст­ный жи­тель, да­же мо­ро­зил­ка сто­ит за­би­тая раз­но­цвет­ны­ми упа­ков­ка­ми мо­ро­же­но­го. «Ба­тя» Во­ло­дя ак­ти­вен, то­пит боль­шую, на всю де­рев­ню ба­ню.

Рос­сия и там, где рус­ские от­ды­ха­ют на­ез­да­ми...

При­ле­пин: Эдак мож­но дой­ти до то­го, что ска­зать, что рус­ская де­рев­ня жи­ва, по­ка есть Жу­ков­ка и Руб­лёв­ка – чем не де­рев­ни. Ба­тя, да, хо­ро­шо вы­гля­дит, но ты по­бы­вал бы у не­го до­ма... Луч­ше и не бы­вать. У Ба­ти че­ло­век шесть де­тей, не пой­мёшь, свои или при­ём­ные, да и неваж­но. Из них в де­рев­не од­на доч­ка ос­та­лась – ты её ви­дел. Она, на­пом­ню, при­шла с вы­вод­ком ко­тят к за­тап­ли­ва­ю­ще­му ба­ню от­цу и, ак­тив­но ис­поль­зуя экс­прес­сив­ную лек­си­ку, ве­ле­ла сжечь ко­тят в топ­ке.

– Мо­жет, уто­пить всё-та­ки? – пред­ло­жи­ли мы стес­ни­тель­но.

– Так им мень­ше му­чить­ся, – от­ве­ти­ла де­вуш­ка хму­ро.

Но это так, ли­ри­че­с­кое от­ступ­ле­ние.

У Во­ло­ди из ше­с­ти де­тей – трое са­мо­убийц, все не­дав­ние, один по­кой­ник про­шло­год­ний, ещё один – по­за­про­ш­лый год, и тре­тий – по­за-по­за. Каж­до­му бы­ло лет по сем­над­цать, не то де­вят­над­цать.

Я в этой де­рев­не, Се­рёг, от­ды­хаю де­сять лет – и, как ты ви­дел, мы там не един­ст­вен­ные дач­ни­ки. Де­рев­ня ухо­дит у нас на гла­зах: ког­да мы впер­вые здесь по­яви­лись, тут жи­ло че­ло­век око­ло ста. Я и не знаю, что ска­зать ка­са­тель­но то­го, как тут бу­дет ещё че­рез де­сять лет.

Хо­тя, что скры­вать: де­рев­ни не бу­дет, бу­дет дач­ный по­сё­лок. Вы­вод, в об­щем, про­стой – ес­ли в де­рев­не нет дач­ни­ков, шан­сы на вы­жи­ва­ние у неё как у на­се­лён­но­го пунк­та не очень ве­ли­ки. Что до мо­ло­дё­жи, это нам хо­ро­шо: на­еха­ли, опу­с­то­ши­ли пол­ки в сель­ма­ге и уе­ха­ли. А тем, кто там жи­вёт? За­бор, го­во­ришь, под­пра­вить за бу­ты­лец? И что, всю жизнь за­бор за бу­ты­лец по­прав­лять? Это Ба­те 55 лет, а в 18 как-то о дру­гом меч­та­ет­ся. Те­ле­ви­зор ещё есть в де­рев­не, там с ут­ра до ве­че­ра тач­ки, го­лые дев­ки и во­об­ще жизнь во­ис­ти­ну не­ве­до­мая. По­то­му что у них там зар­пла­та в де­рев­не ты­ся­чи две, са­мая боль­шая – пять. Они ж и не вы­ез­жа­ют ни­ку­да. И не учат­ся, сам по­ни­ма­ешь. Где ж им учить­ся. В Рос­сии, го­во­рят, ко­ли­че­ст­во де­тей, не по­лу­ча­ю­щих обу­че­ние, пе­ре­ва­ли­ло за три мил­ли­о­на. А че­го мы хо­тим?

Тут, ко­неч­но, мо­гут най­тись ум­ные лю­ди, ко­то­рые по­ре­ко­мен­ду­ют ра­бо­тать се­ля­нам, а не на пе­чи ле­жать. А как вы се­бе это пред­став­ля­е­те? Семь жи­вых му­жи­ков ско­пят се­бе на ком­байн и трак­тор? С че­го ско­пят? И да­же ес­ли ско­пят – что сде­ла­ют? По­ле вспа­шут? А ко­му ну­жен бу­дет их уро­жай? Да ни­ко­му, по­то­му что ра­бо­та их, со­вер­шен­но вер­но, не­рен­та­бель­на. Это ста­ло яс­но ещё в на­ча­ле 90-х, ког­да бо­д­рый и ро­зо­вый Бо­рис Ефи­мыч Нем­цов за­ку­пил в Ни­же­го­род­чи­ну не­сколь­ко ты­сяч трак­то­ров и раз­дал са­мо­зва­ным фер­ме­рам. Из этих фер­ме­ров вы­жи­ло на всю об­ласть трое или двое. Ос­таль­ные стре­ми­тель­но ра­зо­ри­лись. То, что им­порт мно­го­крат­но де­шев­ле об­хо­дит­ся, вы­яс­ни­лось тог­да же, и очень ско­ро. При том, что де­ло­вые му­жи­ки тог­да ещё бы­ли в на­ли­чии и ра­бо­тать уме­ли.

Спа­сёт че­го нас? Ну, да­вай бу­дем пря­мо­ли­ней­ны, и да­же под­ста­вим­ся под об­ви­не­ния в кос­но­с­ти и глу­по­с­ти. Же­лез­ный за­на­вес ну­жен (мы о сель­ском хо­зяй­ст­ве го­во­рим, ес­ли что). Но кто ж на не­го пой­дёт. И ог­ром­ная сель­хоз­про­грам­ма, со­глас­но ко­то­рой в де­рев­не ста­нет жить и ра­бо­тать не ме­нее вы­год­но, чем в офи­се. Но на это то­же ни­кто не пой­дёт: за­чем тра­тить лиш­ние день­ги, ког­да и так они ско­ро кон­чат­ся. Вот кон­чат­ся, тог­да и по­го­во­рим.

Шар­гу­нов: Ну, не же­лез­ный за­на­вес, а дур­ш­лаг. То есть на­ло­го­вый фильтр для им­пор­та. Нуж­ны до­та­ции для сво­их, та­кой эко­но­ми­че­с­кий кли­мат, что­бы рос­ло, по­спе­ва­ло и не про­па­да­ло. Впро­чем, для это­го и прав­да нет де­нег, а глав­ное, го­су­дар­ст­вен­но­го хо­те­ния. По по­во­ду за­ман­чи­вой жиз­ни, ко­то­рая взле­та­ет фей­ер­вер­ка­ми за ле­сом... Бы­ли бы день­ги, своя ма­ши­на, ин­фра­ст­рук­ту­ра, и вряд ли под­мы­ва­ло бы ва­лить из де­рев­ни. То есть в иде­а­ле де­рев­ня долж­на пре­вра­тить­ся в по­се­ле­ние, как на За­па­де. Да и сей­час не од­ни толь­ко по­ме­с­тья на Руб­лёв­ке цве­тут. По всей Рос­сии воз­ле го­ро­дов сто­ят по­сёл­ки, а в них сто­ят кир­пич­ные до­ма. Днём че­ло­век ра­бо­та­ет в го­ро­де, но­чью спит в кот­те­д­же. Не важ­но, что это за лю­ди та­кие и как до­бы­ли ка­пи­тал (на­чаль­ник ми­ли­ции, ри­эл­тер, ад­во­кат). В мо­ём обыч­ном по­сёл­ке в со­ро­ка ки­ло­ме­т­рах от Моск­вы по Яро­слав­ке та­ких до­мов, на­вер­ное, уже чет­верть. Про­сто стра­на боль­шая, и сов­сем глу­бо­ко этот кот­тедж­ный стиль ещё не пе­ре­ки­нул­ся, да и бо­га­тень­ких на всю зем­лю не хва­та­ет. Жал­ко де­рев­ню, но, ви­дишь, доч­ка дя­ди Во­вы, хоть и хму­рая, а жи­вёт в ней. Зна­чит, и че­рез де­сять лет не пе­ре­ве­дут­ся род­ные на­ши або­ри­ге­ны в этих, так ска­зать, за­по­вед­ных ме­с­тах. Вы­пи­вая, чи­ня за­бо­ры, то­пя ба­ни, тор­гуя в ма­га­зи­не, вы­ра­щи­вая ово­щи, вы­во­дя трак­тор на де­ло…

Ну, огор­чи­ла, по­нят­но, их спо­кой­ная же­с­то­кость с ко­тя­та­ми. «Од­но­го ос­тавь, чтоб кош­ка не ис­ка­ла», – му­д­ро и рав­но­душ­но ска­за­ла де­вуш­ка. Му­жик при­нял пу­ши­с­тые ком­ки в за­ско­руз­лые ла­до­ни. Де­вуш­ка звяк­ну­ла за­слон­кой.

Ка­жет­ся, это при­ме­та не же­с­то­ко­го бес­чув­ст­вен­но­го вре­ме­ни, а де­ре­вен­ских нра­вов. У ме­ня у са­мо­го отец из глу­хой вят­ской де­рев­ни, та­ёж­ной, и баб­ка с де­дом, и пра­баб­ка с пра­де­дом, по­это­му мно­го слы­шал и мно­го чув­ст­вую. Для де­рев­ни ко­тё­нок всё рав­но что тра­ва. Отец в дет­ст­ве за­шиб ко­тён­ка две­рью, ры­дал, нёс в по­ле хо­ро­нить, но он та­кой – ис­клю­че­ние, свя­той, от­то­го и стал свя­щен­ни­ком. Де­ре­вен­ские лю­ди – осо­бый на­род, ли­шён­ный сан­ти­мен­тов. Мож­но, по-мо­е­му, го­во­рить о сель­ском ин­тер­на­ци­о­на­ле. Ин­те­рес­но, что вез­де, где аг­рар­ный ук­лад, там во вре­мя вой­ны – же­с­то­кость в по­ряд­ке ве­щей, в том чис­ле обо­юд­ная. При­мер: Юго­сла­вия. И кав­каз­ская сви­ре­пость во мно­гом объ­яс­ня­ет­ся не тем­пе­ра­мен­том, а при­выч­кой лег­ко и эле­гант­но пе­ре­ре­зать гор­ло ба­ра­ну.

Хмель­ной «ба­тя Во­ло­дя», бор­мо­ча о том, что мыс­ля­ми ри­су­ет по об­ла­кам, ув­лёк ме­ня в зе­лё­ные глу­би­ны клад­би­ща. Там, смах­нув сле­зу, по­ка­зал два хол­ми­ка. Сна­ча­ла от ин­фек­ции умер один ре­бё­нок, по­том от вос­па­ле­ния лёг­ких дру­гой. Ни кре­с­тов, ни имён. Ви­но­ва­то ху­дое вре­мя и не до­ехав­шая не­от­лож­ка. Но в этом сма­хи­ва­нии сле­зы мне по­чу­ди­лось не­что лу­ка­вое, и при том, про­сти гос­по­ди, ар­ти­с­тич­ное. Мол, но­вые на­ро­дят­ся... Мол, не у ме­ня, так ещё у ко­го. И он, дей­ст­ви­тель­но, сме­ял­ся че­рез ми­ну­ту.

Я о фе­но­ме­не на­шей де­рев­ни. Ка­кая она в прин­ци­пе, де­рев­ня рус­ская? По­ни­маю, ты по­ла­га­ешь, что со­вет­ская власть её оци­ви­ли­ла. А вот по пси­хо­ло­гии де­рев­ня ка­ко­ва? Чи­с­тая и стро­гая? «Лад», «всем ми­ром» – это про неё ан­гель­ские сло­ва? Или де­рев­ня есть глу­бо­кая тьма с си­рот­ли­вым бле­с­ком но­жа, не­да­ром на де­рев­ню опас­ли­во хмы­кал и ко­сил­ся Горь­кий, так же как и на про­сто­ту из­лиш­нюю и на при­ро­ду во­об­ще.

При­ле­пин: Сер­гей, той де­рев­ни, ко­то­рую я знал – её уже нет, и твоя ве­ра в то, что «не пе­ре­ве­дут­ся на­ши або­ри­ге­ны», мне ка­жет­ся ни­чем не под­креп­лён­ной, ви­ся­щей в пу­с­то­те. Не пе­ре­ве­дут­ся, по­то­му что ты ви­дел эту де­вуш­ку? Од­ну, на всю де­рев­ню? Не­сколь­ко, пря­мо ска­жем, де­гра­ди­ро­вав­шую? Ви­ди­мо, нам при­дёт­ся сми­рить­ся с тем, что де­рев­ни в её есе­нин­ском, рас­пу­тин­ском и бе­ло­вском ва­ри­ан­те бу­дет всё мень­ше и мень­ше, по­ка она не сой­дёт на нет. Пульс её не слы­шен, го­лос её не­вня­тен. Со вре­ме­нем лю­ди, тру­дя­щи­е­ся в сфе­ре сель­ско­го хо­зяй­ст­ва, бу­дут жить в го­род­ках и го­ро­дах – и по ут­рам ка­тать­ся на ра­бо­ту. По­то­му что, ты прав, в де­рев­ню ни­ко­го не за­го­нишь боль­ше. Что до её фе­но­ме­но­ло­гии – то че­рез чет­верть ве­ка это уже бу­дет на­хо­дить­ся в об­ла­с­ти ми­фо­ло­гии.

В мо­ём дет­ст­ве я ещё ви­дел де­дов в лап­тях, в бе­лых ру­ба­хах, ко­то­рые спа­ли на пе­чи. Ви­дел та­бу­ны ло­ша­дей, и куз­нец был, и куз­ня, и ба­бы по­ло­с­ка­ли бе­льё на ре­ке с мос­тка, и отец вспа­хи­вал по­ле плу­гом, и му­жи­ки ук­ра­ша­ли кры­шу конь­ка­ми и ок­на рез­ной резь­бой. Я да­же не знаю, ка­ки­ми сло­ва­ми про это рас­ска­зы­вать те­перь де­тям: тог­да это бы­ла обы­ден­ность, сей­час чёрт-те что из се­дой древ­но­с­ти.

Ну, с дру­гой сто­ро­ны, ма­ло ли что бы­ло рань­ше. Бы­ло, те­перь не бу­дет. В книж­ках про­чтём и про­сле­зим­ся, ес­ли за­ску­ча­ем. Та­кая ис­то­рия.

Шар­гу­нов: Я хо­тел бы за­вер­шить на хмель­ной ли­ри­че­с­кой но­те. Хрен его зна­ет, что та­кое де­рев­ня, и всё же… Мне ка­жет­ся, на­сто­я­щие рус­ские там, где их, как вам­пи­ров кровь, под­пи­ты­ва­ет вид зем­ли. Я чув­ст­вую се­бя на­сто­я­щим рус­ским в по­ез­де. Осо­бен­но – ле­том. Ле­тит про­стор­но моя зем­ля, зе­ле­не­ет, впи­ты­ваю её гла­за­ми, ве­тер лу­пит в ли­цо, и ощу­щаю, что это не про­сто зем­ля, а, как пи­шут в мо­лит­во­сло­вах, «пи­ща ду­хов­ная». Тут же вспо­ми­на­ет­ся ба­буш­ка у ок­на тво­ей из­буш­ки с во­про­сом: «Это что за стан­ция?». Есть та­кая вро­де ки­нош­ная, ис­кус­ст­вен­ная, но и рас­ту­щая из ду­ши те­ма: брать с со­бой в чу­же­зем­ные края, ког­да едешь на­дол­го или на­всег­да, горсть сво­ей зем­ли или це­ло­вать зем­лю, вер­нув­шись. Без зем­ли рус­ский че­ло­век бы­с­т­ро на­чи­на­ет го­во­рить с ак­цен­том и те­ря­ет го­ло­ву. Поч­ва и язык как-то свя­за­ны, а? Поч­ва род­ная да­же пья­но­му в ды­ми­ну рус­ско­му поз­во­ля­ет дер­жать­ся в этом ми­ре уве­рен­но и на­гло. А за гра­ни­цей слу­ча­ет­ся с рус­ским при­ступ ис­те­ри­ки, а за­тем сту­пор, и по­ви­са­ет рус­ский бес­цвет­ным, сон­ным, не­на­сы­щен­ным ко­ма­ри­ком в уг­лу пу­с­той, ос­ты­ва­ю­щей для не­го ба­ни. Впро­чем, это лишь вер­сия, ко­то­рую раз­ви­вать по­ка не бу­ду. Од­но мне яс­но. Ощу­ще­ние поч­вен­ни­че­ст­ва мо­жет вы­звать и ку­со­чек га­зо­на сре­ди ас­фаль­тов су­пер-го­ро­да. Здесь пле­ня­ет не толь­ко под­вод­ный мир Руб­цо­ва, но в эту же кол­лек­цию – ссыль­ные влюб­лён­ные сти­хи Брод­ско­го из де­рев­ни Но­рен­ская Ар­хан­гель­ской об­ла­с­ти, по­свя­щён­ные рав­но­душ­ной М.Б..

Сергей ШАРГУНОВ – Захар ПРИЛЕПИН