Тогда «мичуринская» постановка вопроса меня совсем не смутила. Но я решила внести в нее одно важное уточнение: надо не просто прививать детям любовь к чтению, а прививать любовь к качественному чтению. Дети не просто должны читать, они должны читать хорошие  книги. Если же они читают плохие книги, то это, по сути, мало чем отличается от «нечтения». Может, лучше, чтобы они вообще не читали. Александр Архангельский тогда мне возразил: пусть дети читают хоть что-нибудь. Когда читают хоть что-то, это лучше, чем ничего. И важно способствовать тому, чтобы они читали в принципе.

Мне казалось, что «чтение мусора» дискредитирует сам процесс. Ведь почему мне хочется, чтобы читали мои собственные дети? Потому что я хочу, чтобы у нас появился общий язык, общие точки соприкосновения в культурном пространстве. Но для этого надо, чтобы мы читали примерно одни и те же книги. Ведь книги – как люди. Они составляют твой круг общения, они задают культурную планку.

Планка у меня высокая, и естественно, книги, которые я выбираю для себя и своих детей, – непременно хорошие. Что значит «хорошие»? Это значит качественные: интересно написанные, с точки зрения литературного искусства; сложные, с точки зрения переживания; книги, заставляющие думать…

Я считала, что такая шкала критериев правомерна. И в соответствии с ней в разряд качественных детских книг не попадала «всякая массовая литература»: книжки-игрушки, книжки с наклейками, книжки для девочек, книжки о вампирах, книжки о супергероях, мультяшные книжки. И еще много чего не попадало…

А потом случилась одна вещь. Она случилась во время моей поездки в один из дальних регионов, на встрече с детдомовскими детьми пятых-шестых классов, которых привели на массовое мероприятие в библиотеку. При первом же взгляде на них мне стало ясно, что эти дети ничего не читают. Что это для них очень трудно и даже неприятно. И вообще по отношению к этим детям «прививка любви к чтению» – совсем не первоочередная задача…

Но мне все равно нужно было что-то сделать, как-то провести встречу, о чем-то «библиотечном» с этими детьми поговорить. Хотя бы о чем-нибудь поговорить. Я набрала в легкие побольше воздуха: привет, могу вам сейчас что-нибудь рассказать. О чем вам было бы интересно послушать? Они оживились, посыпались предложения – прямо скажем, не очень для меня приятные: о вампирах! Об оборотнях! О дьяволе расскажите! И я – оттого что им вообще чего-то хочется, что хоть о чем-то они готовы разговаривать, - легко так соглашаюсь: ладно. Расскажу вам о дьяволе. И о вампирах и оборотнях. Говорю я эти ужасные слова и стараюсь не смотреть на лица сопровождающих: они-то привели детей на культурное мероприятие. Им обещали солидного выступающего, из Москвы. И я чувствую, всем существом своим чувствую, как они напряглись: что это? Что это?

А я – ну что я могу рассказать детям про дьявола? Я даже не долго думала. Я только-только закончила новую книжку, и понимаю: рабочие материалы будут тут очень кстати. Рассказывать я стала про гамельнского крысолова ‒ мол, согласно одной из версий, под видом крысолова в город явился сам дьявол… Потом я рассказывала о том, что вампиризм – не полностью выдуманное явление. И совсем не обязательно сразу думать, что это из области ужасов и непременно связано с человеческими жертвами. Иногда в организме людей не хватает некоторых веществ. Иногда люди оказываются в очень тяжелых жизненных условиях. И тогда пить кровь – нормальное явление. Не человеческую, конечно, а кровь животных. К примеру, охотники Крайнего Севера вынуждены пить кровь убитых ими животных – иначе им не выжить в сверхсуровых условиях полярной зимы. Там такой холод, что ресницы, если их тронуть, обламываются. И там долгое время стоит полярная ночь. Что же касается оборотней, расскажу я вам о сибирских шаманах…

В общем, выкручивалась как могла. Напрягла все имеющиеся культурологические ресурсы. Сопровождающие немного расслабились – не полностью, но все-таки изначальное напряжение с их лиц ушло. И они после встречи мне сказали: а вам это удалось! Что удалось? Удержать внимание наших детей. Мы все думали: удастся вам или не удастся? Мы-то знаем, как с ними надо. А те, кто со стороны…

Но дело не в этом. Дело в том, что среди детей был один мальчик, Сережа, которого тема шаманов и всяческих крысоловов захватила невероятно. И он никак не хотел уходить. Все хотел новых подробностей. Я говорю: сейчас у тебя уже времени нет, уже твоя группа построилась перед входом. Но я непременно пришлю тебе какие-нибудь книжки.

Я вернулась в Москву и пошла в магазин за книжками. За книжками для нечитающего ребенка, но которому интересно было со мной говорить. И он хотел продолжения разговора. На какую-нибудь интересную ему тему. А меня должна была заместить какая-нибудь книжка. И где я искала нужные книжки? В отделе для юных интеллектуалов? Среди изданий своих любимых культовых издательств? Нет, я два часа рылась на стеллажах, где стояли раскраски и книжки с наклейками. Книжки про супергероев и их врагов. Книжки про всяких монстров и про средства борьбы с ними, а также про средства их приручения. Впервые в жизни я оценивала книжки не по своим привычным критериям «качества», а с совершенно иной точки зрения: вот придет в детский дом бандероль, откроет ее этот мальчик ‒ и как он посмотрит на то, что внутри? Найдет ли он, что с этим делать? Сможет ли он осилить такое количество текста? Будет ли ему интересно? Понятно ли, как тут наклеивать-рисовать?

Из-за этого мальчика мне открылись новые «грани мира» - в том числе, мира с наклейками и раскрасками.

Не могу сказать, что мне впервые в жизни пришлось пережить крушение собственного педагогического экстремизма (естественно, нацеленного исключительно на достижение высоких-превысоких воспитательных целей). Одна показательная ситуация случилась со мной еще когда я работала в детском саду, в период моего увлечения вальдорфской педагогикой.

Как-то я вернулась с лекции, посвященной вальдорфской игрушке. Там очень убедительно рассказывали, какой должна быть «хорошая, качественная» игрушка. И как такая игрушка воздействует на ребенка, как она его исподволь воспитывает, как прививает ему правильный взгляд на жизнь. Все это меня впечатлило невероятно. И я решила действовать быстро, решительно и масштабно. Пригласила родителей на собрание, поделилась с ними своими свежеприобретенными знаниями и предложила «перестроить» предметную среду группы. Агитировала я страстно и убедительно, и родители согласились.

Мы собрались в ближайшие выходные, выкинули все, что хотя бы отдаленно напоминало игрушечное оружие, убрали все «некрасивые» кубики, убрали всех «неправильных» кукол – в общем, освободили группу от «некачественных» игрушек. Мамы нашили гномов, папы настругали сказочные деревья. Я расставила по углам эстетичные корзинки, полные шишек и тряпочек. И все у нас получилось как в сказке: такое мягкое, округлое, доброе, такое выдержанное в едином стиле… Мы просто налюбоваться не могли на этот своими руками созданный рай.

Утром пришли дети. Полдня они ходили тихие и изумленные, рассматривали «декорации». Но потом эффект новизны миновал, и они поняли, что играть-то им - нечем . Нечем играть в привычные и любимые игры. Я не успела моргнуть, как мальчишки похватали деревья, произраставшие в сказочных рощах, взяли их наперевес и – крибле-крабле-бумс! – это уже никакие не сказочные деревья, а автоматы Калашникова (подставка очень к месту пришлась – послужила прикладом). С этими автоматами они легли на пол и поползли. И мне срочно пришлось эвакуировать гномов…

И почти так же срочно пересматривать свои представления об игрушках. О том, что такое «качественные» игрушки.

Игрушка – это просто вещь. В принципе, любая. Это ребенок придает ей статус игрушки и как-то встраивает ее в свой игровой мир – в соответствии со своими психологическими потребностями.

Я могу испытывать отвращение при виде игрушечных монстров (и у меня не возникает желания в них играть), но детям они зачем-то нужны. Возможно, как способ материализации страхов, как символическое средство защиты от внешней угрозы, как канал легализации внутренней агрессии, как существо, которое хочется пожалеть – такое оно некрасивое…

С книгами – то же самое. Дети читают (и не читают) по разным причинам, и разное извлекают из прочитанных книг, и книжные предпочтения у них тоже разные.

Значит ли это, что мои критерии «качества» не имеют значения? Нет, не значит. Но они имеют значение лично для меня. Естественно, каждый из нас невольно ищет людей, разделяющих наши книжные предпочтения. Таких людей мы называем «близкими по духу». Их может быть меньше или больше. Но сколько бы их ни было, наши общие книжные предпочтения – это предпочтения определенного круга людей. И они не могут быть едиными для всех.

На красноярской книжной ярмарке проходил круглый стол с участием издателей, писателей и критиков. Выясняли, могут ли они найти между собой общий язык. И каждый из выступавших говорил примерно одно и то же: мы хотим, чтобы дети читали качественные книги. Книги, написанные хорошим литературным языком. И при этом каждый считал, что именно он знает, как определяется «хороший литературный язык». И что такое «качественная книга». И – ну не странно ли? - не было ни одного писателя, который бы встал и сказал: вы знаете, я пишу книги плохим литературным языком.

К чему я все это говорю?

К тому, что книг сегодня невероятное количество. И это значит, что, в принципе, для каждого потенциального читателя существует «своя» книга. И что на каждую книгу непременно найдется читатель. Что невозможно создать унифицированную шкалу оценки литературы. Книги оцениваются разными экспертными сообществами – сообществами, существующими вокруг премий, вокруг сайтов, вокруг клубов. И оценки разных сообществ могут не совпадать. Можно даже острее сказать: высокая оценка книги внутри какого-нибудь сообщества может служить для тебя маркером с обратным знаком. Это нормально. При условии, что есть выбор.

Возможность выбирать и способность выбирать стали важной чертой современного читателя-ребенка. Раньше такого не было. Теперь молодые родители не просто говорят: давай я тебе почитаю. Они спрашивают: какую книжечку тебе почитать? Они спрашивают об этом двухлетних детей. И выясняется, что даже двухлетка с удовольствием выбирает. Конечно, он выбирает из некоего книжного «фонда», заранее сформированного родителями исходя из их собственных представлений о прекрасном. Ну и отлично! Хотя невозможно заставить маленького ребенка слушать книгу, которая ему не нравится. И родители невольно собирают библиотеку, учитывая интересы ребенка: им же важно, чтобы ребенок включался в чтение! Так что тут происходит сложное взаимодействие.

Повторюсь: конечно, мне бы хотелось, чтобы дети, с которыми я общаюсь, разделяли мои книжные предпочтения. И я стараюсь рассказывать им о книжках так, чтобы их это задевало. Я стараюсь читать им то, что мне нравится, и читать так, чтобы им тоже понравилось.

Но я не могу, не имею права настаивать, чтобы все читали исключительно «качественные», с моей точки зрения, книги.

И наверное действительно лучше, если кто-то читает хоть что-то, чем совсем не читает. Все-таки в этом есть что-то от поступательного движения прогресса.

Марина Аромштам