Его книги входили в лонг-лист «Букера», в шорт-листы «Студенческого букера» и премии «Большая книга». Среди разнообразных произведений Евгения Клюева есть и множество замечательных сказок, адресованных не только детям и подросткам, но и взрослым. Вскоре должна выйти последняя книга его трехтомника под общим названием «100 и 1 сказка». «Папмамбук» попросил Евгения Клюева рассказать, что это значит ‒ писать сказки сегодня.

– Евгений Васильевич, как вы считаете, сказка сегодня – это возвращение к истокам или какой-то новый поворот в ее развитии как вида литературы?

– Я не думаю, что возвращение к истокам. Во всяком случае, мне не хотелось бы так думать. На мой взгляд, сказки никогда не прекращались – они просто существовали в разных формах, в разных жанрах. И, кстати, жанров сказки известно ведь много... Когда же я слышу слово «истоки», мне представляется некая историческая ситуация, в которой якобы существовали только сказки, причем сказки одного и того же типа, а потом они вдруг взяли и кончились – уступив дорогу литературе, так сказать, посерьезнее. Мне кажется, сказка никуда не исчезала: со временем она просто научилась выдавать себя когда за роман, когда за пьесу, когда за лирическое стихотворение. А то, что сегодня к сказкам такой большой – и, я бы сказал, ожидаемый – интерес, так это, может быть, потому, что человечество в очередной раз начинает осознавать: пора уже наконец поверить в то, что так настойчиво, на протяжении многих и многих веков, сообщают нам сказки. Пора уже отнестись к ним как к серьезной литературе.

– Ориентируетесь ли вы на читателей какого-то определенного возраста, когда пишете сказки?

– Нет – и всякий раз с интересом жду, как будет позиционирована моя очередная книжка. Забавно, но даже книжки в составе одного и того же издания – я имею в виду мой трехтомник под общим названием «100 и 1 сказка», последний том которого вот-вот выйдет из печати, – могут оказаться позиционированы неодинаково. На первом томе возраст читателей не был указан вовсе (книжка вышла до известного закона), на обложке второго стоит значок «6+» (то есть для детей от шести и выше), а в макете третьего (на это обратила внимание мой замечательный редактор Наталья Василькова) было обозначено «5+». Видите, какой тонкости ремесло сказочника!.. Но если без шуток, то сказки мои издавали и для маленьких детей, и для детей постарше, и для подростков, и для взрослых... так что разные издатели воспринимали их по-разному. Сам же я – в чем всегда и сознаюсь, как в некоем преступлении, – не предполагаю никакой конкретной аудитории и всякий раз удивляюсь, что их так одинаково воспринимают такие разные по возрасту люди. Удивляюсь и – радуюсь: чем больше адресатов, тем лучше, так ведь?

– Вы пишете не только сказки, но и стихи. Есть ли что-то общее между поэзией и сказкой? И что для вас значит говорить на языке сказки?

– Вообще-то говоря, всё – сказка. И исторический трактат, и газетная статья, и роман, и, может быть, стихи... как бы авторы, работающие во всех этих жанрах, ни настаивали на том, что их миры не пересекаются. Кроме сказок, нет ничего в жизни – и любое событие, пересказанное кем бы то ни было, непосредственно в момент пересказывания превращается в сказку, иногда красивую, иногда страшную, но в любом случае – сказку. А помимо того, сказочная составляющая – это еще и возможность принять то, чего нельзя увидеть, или возможность принять то, во что хочется верить. Я, например, убежден: если в тексте имеется сказочная составляющая, текст уже поэтому интересен. Более того, я склонен считать, что сказочная составляющая не есть результат предпочтения определенной стилистики – это, скорее всего, один из основополагающих принципов искусства вообще.

– Почему для нас так притягательны абсурдные сказки и вообще жанр абсурда?

– Думаю, потому, что абсурд не может быть интерпретирован окончательно. Существуют какие-то разгадки у многих загадок, но у абсурда разгадки нет, поскольку всякий раз, когда мы считаем, что абсурд разгадан, он пропадает. Это такая самоуничтожающаяся структура, которая «самовозгорается», находясь под угрозой. Именно поэтому мне кажется, что за абсурдом большое будущее.

– Евгений Васильевич, а вы сами в детстве любили читать сказки?

– Да, очень любил. И до сих пор люблю. Меня тут недавно попросили назвать пять книг сказок, которые оказали на меня самое сильное влияние. Я очень внимательно отнесся к этому заданию и, сто раз подумав, назвал сказки Пушкина, братьев Гримм, Андерсена, «Тысячу и одну ночь» и «Алису в Стране чудес». Тем же и вам отвечаю.

– Остаются ли для вас авторы этих книг литературным образцом?

– Я предпочитаю не пользоваться словом «образец» применительно к литературе. К тому же, человеку моего возраста так и так давно уже пора отказываться от «образцов». Я ориентируюсь – как, кстати, и всегда делал – на язык, а потому любые фокусы, которые происходят в моих текстах, обычно имеют прежде всего языковую подоплеку. Я, видите ли, верю в то, что язык обязательно куда-нибудь да выведет! И надо сказать, что пока он меня, слава богу, не обманывал – в конце концов всегда приводя туда, где приятно оказаться.

– Вы уже много лет живете в Дании. Не тяжело ли, находясь вне живой языковой среды, писать на русском языке?

– Вы знаете, нет. Раньше я думал, что будет сложнее, но выяснилось, что вполне и вполне переносимо. Видимо, по той причине, что в настоящее время человек, живя в другой стране, остается, как теперь это называют, «на связи» со страной происхождения. Так и у меня с Россией. Например, я каждый день, а иногда и по два-три раза, беседую с живущей в России мамой, не говоря уже о том, что и издавать мои книги я продолжаю именно здесь. Так что никакого «бремени тоски» на себе я не ощущаю. Да и писать продолжаю, если иметь в виду литературу, только по-русски. Гордясь, между прочим, тем, что использую родной язык исключительно в эстетической – то есть, самой благородной! – функции. Для всех прочих нужд – академических, политических, бытовых и так далее – у меня есть теперь датский. Кстати, недавно я с радостью где-то прочитал, что материнский язык и язык выученный находятся в разных полушариях мозга, потому-то, дескать, они и не пересекаются.

– Есть ли в Дании, на родине Андерсена, какая-то особая сказочная «энергетика»?

– Я всегда хотел ее почувствовать – и, представьте себе, чувствовал первое время! Но теперь, когда я прожил на родине Андерсена почти двадцать лет, больше Данию не романтизирую. Нет, я не то чтобы так уж разочаровался, ни в коем случае, просто ведь романтизировать страны – дело туристов, находящихся за границей на побывке. Для человека, постоянно живущего здесь, мистика постепенно улетучивается. Не потому что ее нет или, скажем, «больше нет», а исключительно потому, что... знаете такую замечательную пословицу: «На цыпочках трудно стоять долго»? Признаюсь вам, что при первом же, самом пустяковом, кстати, столкновении с действительностью все тролли, все русалочки и все стойкие оловянные солдатики, увы, дружно отступают на второй план.

– А писатели-сказочники в Дании встречаются?

– Писатели-сказочники встречаются везде. Правда, датским писателям-сказочникам, с моей точки зрения, повезло меньше других: заданная Андерсеном планка литературного качества настолько высока, что всякому, кто хочет стать писателем-сказочником, приходится задумываться об избираемом им поприще не раз и не два. Ибо высота этой планки – она нечеловеческая.

Беседу вела Алёна Васнецова

Фото: osd.ru