Re: цензії

– Ты всегда вовремя, – вздохнула она. – Хотела бы я сейчас оказаться там с тобой. Я бы прогнала всех твоих баб и завалилась бы спать. У нас тут такие козлы… Проверка приехала, денег хотят. Достали. Уже третий день кружат.

– Бросай все и приезжай ко мне, – предложил я.

– За мной муж через час приедет.

– Бросай мужа и приезжай. Мы тебе потом нового найдем, – добавил я. Оксана усмехнулась, и голос ее зазвенел, как множество колокольчиков.

– Сосватай меня к Эрнсту, – бросила она.

– Я сам готов к нему свататься, – ухмыльнулся я. – Впрочем, нет. Не потянуть мне его! Не то здоровье.

– Тебе никого не потянуть, – от одного Оксаниного голоса мне стало легче переносить этот полный несправедливостей мир. Мы еще поперебрасывались этими бессмысленными, наполненными скрытым эротизмом фразами. Такая у нас с ней карма, моментально заводиться при одних только звуках голосов. Странно, в самом деле, что мы не вместе. Что она замужем и с ребенком, а я с текилой и девушкой в квартире. А может, это даже естественно для таких, как мы. Я отхлебнул немного из бутылки и спросил:

– Оксан, а как можно вытурить из квартиры человека, который отказывается оттуда уходить.

– Человека? – расхохоталась она. – Что, у тебя Кара поселился и не уходит?

– Нет. Не Кара, – вздохнул я, с удивлением отметив, что мне до сих пор противно даже думать о Димуле. Черт, как он мог. На его месте должен был быть я! А теперь я, получается, вообще без места. И без команды. И без четкого понимания, куда грести дальше. Спиться к черту, что ли?

– Бабы?

– Они, – признался я с комичной гротескной серьезностью.

– Много? – уточнила Оксана с той же интонацией.

– Одна, но в моей футболке. В любимой! – пожаловался я.

– Кошмар! – развеселилась она. – А сказать, чтобы она ушла, ты, конечно, не можешь.

– Что она обо мне подумает! Вдруг она обидится! – поделился я своими страхами.

– Да уж, тяжело быть чистоплюем. Ну что ж, тогда женись на ней.

– Что? – прошептал я с искренним ужасом. Оксана поглумилась еще, а потом предложила сказать Саше-Маше, что ей нужно уходить, потому что скоро ко мне приедет любовница.

– Любовница? – заинтересовался я, глядя невидящим взглядом на тропинку и людей, идущих к метро.

– Или предложи ей сообразить на троих. Скажи, что любишь смотреть.

– Оксана! Ты что такое советуешь? Любой твой вариант – это же будет грандиозный скандал! – иногда она просто поражает меня до глубины души. Оксана хохотала долго. Потом все же сжалилась надо мной и посоветовала позвонить Бодину, уточнить имя девушки и ее текущий статус. Может, можно ее выманить, позвав в Стакан.

– Пусть Бодин ее позовет еще на какой-нибудь кастинг. Вместо Малахова в «Пусть говорят», к примеру. Пусть она говорит. Чтобы выбор был очевиден. Кого она выберет: первый канал или тебя?

– Сложный вопрос! – я улыбнулся, прикурил сигарету и снова чуть не задохнулся от кашля.

– Не льсти себе, Гриня. И бросай уже курить. Ты читал – курение убивает?

– Опознал все буквы, но не смог сложить слово, – фыркнул я.

– Филиппок был умнее тебя, – хихикнула она. Оксана, Оксана. Мы знакомы уже сколько? Около двадцати лет? Ужас! Почему мы не вместе, в самом деле?

Телефон умер, унеся вместе с собой и Оксанин голос. Но идеи ее были живы! Мысль о том, чтобы позвонить Бодину, была более чем здравой. Почему я сам не подумал об этом? Потому что я думал только о том, что если сделать что-то не так, Саша-Маша может расстроиться, наговорить мне кучу гадостей или даже наделать их. Однажды одна несостоявшаяся девушка раздобыла телефон моей мамы и сообщила той, что беременна от меня. Что было потом – ни в сказке сказать, ни пером описать. Ядерный взрыв и ядерная зима в одном флаконе. Мне до сих пор припоминают тот случай. Девушки – они непредсказуемы.

Я – не герой нашего времени, вовсе не смелый человек, не сильная личность, не лидер и никого никогда не звал на баррикады. Меня вырастили три женщины, а единственный мужчина в доме – мой папа – подыгрывал им в этом, как мог. Я был младшеньким, так что мне практически никогда не приходилось принимать никаких решений, и надо сказать, я вполне привык к тому, что женщины не только старше, но и сильнее меня, решительнее и умнее. Так что, меня вполне можно посчитать маменькиным сыночком, неспособным ни к поступку, ни к ответственности за него. И все же, когда женщина предлагает тебе стать отцом своего ребенка, поневоле задумаешься. Даже моей безответственности и разгильдяйства было недостаточно, чтобы воспользоваться ситуацией и наплевать на последствия. Уж извините, речь идет не о чем-то там, речь идет о ребенке. О живом человеке. Даже я это понимал. Даже я – но не Ирина.

Когда я услышал, чего именно она от меня хочет, я решил, что она рехнулась. Что доктор был неправ, когда говорил, что ее мозг совсем не пострадал в результате аварии. Правда, и раньше Ирину никто бы не назвал совершенно нормальной. Она стояла посреди моей кухни, держала в руке бокал с красным вином напополам с водой и улыбалась.

– А что такого? – пожала плечами она.

– Что такого? Это же не котенок, нельзя вот так взять и завести ребенка!

– Это почему же? Огромное количество женщин именно так и поступают. И огромному количеству мужчин на это наплевать. Они делают свое дело и отваливают.

– Я так не могу! – возмутился я, выхватив у нее из рук бокал. – Ты, кажется, перепила. И потом, как ты собираешься растить ребенка? Ты только-только начала нормально ходить. Работы у тебя нет, денег тоже. Я не понимаю, почему я должен быть тут голосом разума? У тебя что, биологические часы сошли с ума?

– Все это – твои ужасные аргументы – это полная ерунда, – заявила она, налив себе воды из фильтра. – Я прекрасно смогу вырастить ребенка. У меня есть жилплощадь…

– Та, что ты снимала? Или ты имеешь в виду мою жилплощадь? – язвительно уточнил я, но лицо сумасшедшей Ирины оставалось невозмутимым.

– Та, где я прописана. В Таганроге. У нас там тепло и красиво, море рядом, ребенку будет там хорошо. Я неплохо зарабатываю своими сувенирами…

– Если тебе за три месяца заплатили сорок тысяч рублей, это еще не значит, что ты неплохо зарабатываешь! – возмутился я. – Ты живешь на мои деньги.

– Ну так я стану работать больше, – Ирина нахмурилась. Мы спорили до самой ночи, потом, на следующий день мы снова принялись обсуждать все это. Кончилось, конечно, криками и истериками с обоих сторон. Ирина кричала, что я ее не понимаю, что ей нужно, чтобы у нее был кто-то, ради кого она могла бы жить.

– Не пугай меня своими суицидальными наклонностями. Я тебя сейчас в психушку оформлю!

– Да? И что ты им скажешь? – кричала она. – Что я хочу ребенка? Заберите ее, дяденька доктор, она ребенка хочет!

– Ты…ты разговариваешь во сне. Ты можешь сидеть и часами смотреть в окно, не двигаясь. Ты не ешь мяса. Как ты можешь считать, что совершенно нормальна?!

– С каких пор признаком нормальности стал каннибализм? Поедать себе подобных – отвратительно и мерзко.

– Все вы – хиппи – психи. Нет! Ни о каком ребенке не может быть и речи.

– В таком случае, я всем скажу, что ты специально врезался в «Бентли». Скажу, что ты разрушил мою жизнь – и пусть тебя расстреляют! – Ирина стояла напротив меня, разъяренная, раскрасневшаяся, и глубоко дышала. Ее грудь вздымалась. На ней была всего лишь простая белая футболка с надписью «Дикая мята», она стояла босая и притопывала от злости длинными обнаженными ногами. Я не испытывал никакого желания всем этим обладать. То есть… испытывал, конечно. Но на войне как на войне. Не сейчас и не на таких условиях.

– Уж лучше пусть я пару лет в тюрьме отсижу, чем сделаю несчастным ребенка.

– С чего ты взял, что он будет несчастным? – окончательно распалилась она. – Почему это ты решил, что мой ребенок будет несчастным? Почему ты взял на себя право….

– Да потому что! – выкрикнул я. – Посмотри на себя. Глупенькая несчастная девочка, решившая убежать от всего мира, потому что ее бросил Петя. Если ты сама несчастна, как ты можешь сделать счастливым ребенка?

– Ты…ты…я ненавижу тебя! – прошептала Ира и убежала плакать к себе в комнату, к своей глине, краскам и тихой, однообразной и навязчивой эзотерической музыке. Я остался стоять, один, посреди собственного холла, и чувствовал себя почему-то последним мерзавцем. Но ведь я был прав. Я был совершенно прав, и даже больше – я чувствовал себя почти героем, почти рыцарем. Я не стану подыгрывать запутавшейся женщине, чтобы вытащить себя из тюрьмы. И пусть она сейчас этого не понимает, когда-нибудь все равно поймет. Пусть чуть-чуть подрастет, переживет потерю своего Петра, найдет какого-нибудь нормального мужика и родит ему хоть пятерых. Как там у них, у хиппи, принято. Нет, не могу я ввязаться в такое дело, взять на себя грех и оставить ребенка, одного. И так у нас в стране достаточно матерей-одиночек.

А что будет со мной – так ли это важно? Я… Я не пропаду. А если и пропаду – какая разница. Забавные мысли приходили мне в голову. После того, что со мной случилось, и, в особенности, после того, как меня без минуты промедления выкинули из Стакана, меня почему-то уже мало что пугало. Я даже вдруг понял, что не страшусь и тюрьмы. То есть, страшусь, конечно. Но если все взвесить и прикинуть…

– Вы мне? – она остановилась и обернулась. Ее голос прозвучал неожиданно зло и агрессивно. Она посмотрела на меня большущими и почему-то очень злыми зелеными глазами. Потом прищурилась и поджала губу. – И чего надо?

– А тебя не учили не грубить взрослым? – разозлился я. Вот ведь молодежь пошла, не успеешь двух слов сказать, а тебе в ответ уже хамят. Хиппушка сверкнула глазами и задрала вверх изящный веснушчатый нос. Странное сочетание невоспитанности и невинности, вызванное по большей части полным отсутствием косметики на лице. Я уже давно привык к девушкам при полном боевом раскрасе. К примеру, Саша-Маша встретила меня голыми ногами, но с лицом, полностью покрытом гримом. Просто толстый слой шоколада!

Девчушка была симпатичной, хотя и красоткой ее не назовешь. Зеленые глаза в бледных, золотистых ресницах, нежно-розовые губы, высокие скулы и еще, что-то невообразимо ирландское, редкое в своем несовершенстве. Черты лица неправильные, но уникальные – это точно. Странная девушка. Рыженькая и злая. М-м-м. Таких как раз всегда есть смысл снимать, я имею в виду, на камеру. Они всегда смотрятся интересно. И не так важно, насколько они хороши.

Тут подсознание сыграло со мной одну из своих гадких шуток, и я вдруг представил эту девушку в килте, с развевающимися волосами, в гольфах и ботинках – танцующей ирландский степ. Именно так, хоть я и знал, что килт – одежда шотландская. Что-то странно притягательное было в ее взгляде, в том, как резко и порывисто она двигалась, как поворачивала голову, как щурила глаза. Сколько ей – лет семнадцать? Нет, пожалуй, уже есть восемнадцать. Трудно сказать, сколько человеку лет, если на его лице нет ни грамма косметики. Может, и шестнадцать, а может, что и двадцать.