В романе Антона Понизовского «Обращение в слух» высоколобые интеллигенты на протяжении пяти дней пытаются разгадать загадку русской души, сидя в уютном швейцарском отеле с видом на горы и рассуждая о жизни простых россиян, которым не светят Альпы.

Федор, не в меру образованный юноша, уже семь лет безвылазно живет в Швейцарии — помогает известному профессору проводить масштабное исследование антропологии национальных культур. Для исследования профессор собирает большое количество интервью простых жителей разных стран, типичных носителей так называемой национальной души. Интервью для исследования выглядит как свободное повествование на свободную тему, интервьюер не должен влиять на ход беседы, а только поддерживать ее, поощрять рассказчика. Федя как раз и занимается тем, что расшифровывает сотни записей, сделанных в России.

Неожиданно в Швейцарию покататься на лыжах приезжают друзья друзей из Москвы, которых вежливый Федя вызывается сопроводить. Одна из девушек по имени Леля, нелюдимая, молчаливая и татуированная, не успевает вылететь вовремя — полеты прекращаются из-за повышенной активности известного исландского вулкана. В одном из трактиров Федя и Леля, вынужденные убивать время в компании друг друга, знакомятся с симпатичной супружеской парой из России. Все четверо заселяются в маленький местный отель и в качестве необременительного занятия начинают слушать и обсуждать Федины записи.

Отношения героев бурно развиваются, в первую очередь благодаря возникшему за их столом пятому персонажу — богоносному и проклятому, великому и несчастному русскому народу.

Понизовский, тележурналист, работавший в «Намедни», использовал для своего романа записи реальных людей — арендовал на Москворецком рынке павильон и интервьюировал торговцев и посетителей.

Среди его героев мужчины и женщины, молодые и пожилые, русские, карачаевцы, армяне. Вот женщина рассказывает, как научилась доить корову с четырех лет, водить «МАЗ» —с десяти, а в 14 лет спасла брата в пьяной драке, пырнув кого-то разбитой бутылкой. Вот электросварщик из Одинцово рассказывает о грядущем русском бунте и о том, как молодые парни на стройке теряют пальцы и головы. Вот стриптизер, закончивший военно-музыкальное училище, живописно рисует дедовщину — бить можно куда угодно, только не в лицо, губно-зубной аппарат музыкантам нужен для работы.

Перед швейцарской компанией проплывают десятки колоритнейших русских образов, во всех рассказах всего три классических рефрена — водка, бедность и насилие. Прослушанные истории лишь изредка могут вызвать слабую улыбку, в основном праведный ужас, мрак, отчаяние — готовый багаж для потенциального эмигранта. Записи Понизовского представляют собой богатейшую фактуру, интересную уже саму по себе. Однако самое впечатляющее в «Обращении в слух» даже не фактура, а ее виртуозный анализ. Четверо русских, застрявшие в сказочных Альпах, дискутируют на тему русского народа вроде бы от нечего делать, но используют мощную базу аргументов:

тут ссылки на русскую литературу, исторические прецеденты, социологические данные, теософские труды.

Федор, больше похожий на молодого священника, нежели, на европейского студента, вдохновенно рассказывает собравшимся о том, что русские, несмотря ни на что, божьи люди. Белявский, успешный бизнесмен либеральных взглядов, остроумно насмехается: «Пока абстрактно — ах русский народ богоносец! А как конкретно — так баба с г´овядиной!» У его жены Анны своя позиция, она верит в гендерную концепцию: все мужское в России отмирает, потому что

Россия — страна-женщина, именно женщина тут — первопроходец, странствующий рыцарь. Однако и мужчина, и женщина, по мнению Анны, вынуждены вечно страдать, так как их страна, ни больше ни меньше, территория Тьмы и Вечной Ночи.

Здесь подробно воссоздается и анализируется русский метафизический ужас, как будто позаимствованный из творческого арсенала режиссера Сергея Лозницы. «Войдите в любую квартиру — не в центре, «дизайнерскую» с искусственными людьми, а в любом Мончегорске... да или даже в Москве, только подальше, в Печатниках, в Марьино, на Капотне — откройте полупустой шкаф с тряпьём, на кухню пройдите, чтобы клеёночка липкая, чтобы в линолеуме дыра, и за дверью бачок течёт ржавой струйкой — что, вы думаете, это? Бедность? Нет. Это калиточки, это тропиночки и закоулочки в ночь. (…) Ночь ледяная и чёрная, но зато нет надежды. Ночь всегда та же самая, одна и та же, а свет ненадёжен и слаб. Если теплится огонёчек — значит, чужие люди придут, будут сидеть за столом, говорить: «Ты хорошая девочка, мы приехали за тобой...» А ты должна руки вот так положить и сидеть. И кричи не кричи —кругом ночь...» — рассуждает Анна, отпивая из бокала с шампанским. Белявские, видимо, давно мечтающие эмигрировать, скептически относятся к Фединым признаниям в любви к Родине, учитывая тот скользкий факт, что сам Федя любит ее на расстоянии. Девушка Леля же со скепсисом относится ко всем троим, и выигрышно молчит.

Самая ожесточенная битва в «Обращении в слух» разыгрывается, конечно, между двумя мужчинами — юным Федей и прожженным Белявским, а оружием в их битве становится не кто иной, как Федор Михайлович Достоевский. Отдельного внимания заслуживает эпизод под интригующим названием «Разоблачение Достоевского», где Белявский, собрав все свое остроумие воедино, убедительно доказывает, что любовь писателя к русскому народу есть результат интеллигентской вины, терзающей за то, что его отец, позднее убитый крестьянами, насиловал маленьких девочек. Федя и Белявский — двойники, причем именно достоевского типа. Чем выше в своих пассажах берет Федя, тем сильнее опускает Белявский: вместо пламенной веры у него фрейдизм, вместо высокопарной идеи — грубый лингвистический анализ. «Я «подл и низок» — но зато припадаю и упадаю. Я весь в дерьме — зато падаю, плачу — и всё. И — оправдан. И воссияю! И — русский народ!» — издевается Белявский.

По сути, концепции обитателей швейцарского отеля отражают почти весь спектр тем, касающихся России и русских: тут разговоры и об особой миссии, и о вульгарной правовой дикости, об уникальном положении между Азией и Европой, о национальной идее, национальном характере, любви к насилию, альтруизме.

Все сакральные кухонные прения здесь собраны под одним переплетом, в какой-то момент они прекращают быть ни к чему не приводящим трепом, напротив, превращаются в дело чести, дело жизни, главную сюжетную интригу.

Понизовский, что важно, пытается никому не подыгрывать — все концепции хорошо аргументированы и доказаны. Причем доказаны в первую очередь той магнитофонной правдой, которую выслушивают герои.

Федины записи, они же рыночные записи Понизовского, дают роману не только объективный посконный вес — кажется, именно его зачастую не хватает современной литературе — но и крайне актуальную точку наблюдения. Во времена, когда из подслушанных ресторанных разговоров может вырасти не только журнальная статья, но и полнометражный фильм, а наиболее важным становится узнать, о чем говорят эти мужчины или те женщины,

нарративы Понизовского превращаются в тот самый материал, из которого можно наконец попытаться выудить долгожданные ответы на многие проклятые еще предками вопросы.

Пусть эти вопросы и выглядят вызывающе старомодными, однако расклад остался тот же — что в альпийской деревушке, что на страницах СМИ, что в очереди в туалет продолжают спорить те, кто готов в восхищении целовать землю, сдобренную продукцией уральского медно-химического комбината, и те, кто вместо «Россия» привык говорить «эта страна». Понизовский пытается доказывать и, удивительно, доказывает, что спор «мокроступов» и «галош» не обязан длиться вечно, для этого достаточно простого — обратиться в слух.

Полина Рыжова