Абсолютно нелогичное и самоубийственное поведение Уайльда до сих пор вызывает споры. Самая распространённая версия: беззаветно влюблённый, он находился под сильным влиянием своего любовника Альфреда Дугласа (Бози). Но так ли это было на самом деле?

1 марта 1895 года. Оскар Уайльд в сопровождении своего адвоката Хамфриза и «молодого друга» лорда Альфреда Дугласа выходит из отеля, садится в пролётку и с белым цветком в петлице едет в полицейский участок на Марлборо-стрит. Там под присягой он заявляет об оскорблении, нанесённом ему маркизом Куинсберри (отцом Альфреда Дугласа). Основанием для выдвижения обвинения служит надпись на визитной карточке, оставленной лордом Куинсберри в клубе «Албемарл»: «To Oscar Wilde posing Somdomite» («Оскару Уайльду, выставляющему себя сомдомиту») . Оставив визитку, маркиз хотел добиться личной встречи, но Уайльд предпочёл обратиться в полицию. На основании выписанного тут же ордера Куинсберри арестовывают и препровождают в полицейский суд, где ему предъявляют обвинение в распространении клеветы, порочащей честь Уайльда.

Проблема в том, что подавать из-за этой визитки в суд было для Уайльда равносильно самоубийству. На карточке была написана чистая правда: вот уже несколько лет Оскар Уайльд не только «выставлял себя как содомит», но и был им. А это, согласно английским законам, подлежало уголовному наказанию.

Куинсберри легко выигрывает суд. Против Уайльда подают встречный иск (основание — обвинение в актах содомии, совершённых более чем с дюжиной молодых людей), и он оказывается в тюрьме.

Абсолютно нелогичное и самоубийственное поведение Уайльда до сих пор вызывает споры. Самая распространённая версия: беззаветно влюблённый, он находился под сильным влиянием своего любовника Альфреда Дугласа (Бози). Дуглас ненавидел своего отца маркиза Куинсберри и эгоистично использовал Уайльда в семейных разборках. И вынудил Уайльда совершить опрометчивый шаг. «Что касается Дугласа, он требовал от Уайльда несчастья как последнего дара любви» , — пишет биограф Уайльда Ричард Эллман. Краеугольный камень в основание этой легенды заложил сам Уайльд в своей трагической исповеди De Profundis. Более того, последнее поэтическое произведение Уайльда, «Баллада Редингской тюрьмы», считается попыткой осмысления трагедии, случившейся с ним по вине любимого: «Ведь каждый, кто на свете жил, / Любимых убивал…»

Это всё о нём, об Альфреде Дугласе, «убившем» Уайльда.

Но так ли это, или возможны иные точки зрения? Попробуем обратиться к фактам.

* * *

Оскар Уайльд познакомился с лордом Альфредом Дугласом в конце июня 1892 года. Молодой почитатель Уайльда не то девять, не то четырнадцать раз подряд прочитал «Портрет Дориана Грея» и просто сгорал от желания встретиться с его автором.

«У младшего сына маркиза Куинсберри были светлые волосы и бледное алебастровое лицо... Телосложение хрупкое, рост, по его словам, — пять футов девять дюймов (176 см)... Друзья, в которых он никогда не испытывал недостатка, находили его очаровательным» (Эллман).

Они с Альфредом Дугласом по-разному рассказывали о первых месяцах своего знакомства. Бози утверждал, что Уайльд сразу принялся добиваться его и через шесть месяцев добился. Уайльд отрицал, что инициативу проявил он. Он говорил, что до лета 1892 года, когда Дуглас вдруг обратился к нему с просьбой о помощи, их знакомство было поверхностным. Причиной просьбы был шантаж, связанный с неким неосторожным письмом. Уайльд легко решил проблему, выкупив при помощи адвоката письмо за сто фунтов. С ним он отправился в Оксфорд и провёл уик-энд у Дугласа на Хай-стрит.

Роман с Бози не был первой гомосексуальной связью Уайльда. В 1886 году в Оксфорде он знакомится с Робертом Россом. Россу только исполнилось семнадцать лет, а этот возраст для Уайльда всегда имел особое значение. «Кто, по-твоему, соблазнил меня? — делится он с приятелем, Тёрнером. — Малыш Робби!» Кстати, очень характерная формулировка — всегда кто-то другой виноват в случившемся. Он, Уайльд, лишь «невинная жертва обстоятельств».

И Росс, и Уайльд говорили потом друзьям, что этот гомосексуальный опыт был у Уайльда первым. Но психоаналитик Руперт Крофт — Кук в «Пиршестве пантер» пишет: «Уайльд хорошо знал о своих сексуальных склонностях задолго до встречи с Россом» , и предполагать, «как это делают некоторые невинные критики» , что он внезапно стал гомосексуалистом, «просто нонсенс или преднамеренная ложь» .

«Крупный мужчина с большим одутловатым лицом, румяными щеками, ироническим взглядом, выступающими испорченными зубами и капризными губами избалованного ребёнка, влажными от молока и готовыми сосать ещё. (Марсель Швоб).

За едой — а ест он мало — он непрерывно курит египетские сигареты с примесью опиума. Он — страшный приверженец абсента, который служит источником его видений и желаний»

На вопрос Уайльда «А что вы, мсье Леон Доде, обо мне думаете?» сын Альфонса Доде называет его человеком непростым и, возможно, коварным.

На следующий день он получает от Уайльда письмо, в котором тот объявляет себя «самым простым и открытым» из смертных, «похожим на маленького ребёнка» .

Но Роберт Росс, его самый преданный друг, говорит о неистребимой уайльдовской искусственности.

В сказке «Ракета» Уайльд пишет: «Вам следовало бы подумать обо мне. Я всегда думаю о себе и от других жду того же. Это называется отзывчивостью».

Итак, первым был Росс, затем Ричард Ле Гальен, затем восемнадцатилетний Обри Бердслей… Но главным из его «мальчиков», до появления Бози, был Джон Грей. Дать персонажу «Портрета Дориана Грея» фамилию своего любовника было со стороны Уайльда формой ухаживания. И, как заметил Бернард Шоу, Грей стал «одним из самых подобострастных последователей Уайльда» .

«Уайльд видит себя по ту сторону добра и зла — во всяком случае добра и зла в их привычном обличье» (Эллман).

Итак, летом 1892-го Уайльд знакомится с Бози. И с ноября 1892-го по декабрь 1893-го, когда в их отношениях возникла трёхмесячная пауза, жизни Уайльда и Дугласа становятся неразделимы.

До сих пор общим местом «уайльдоведения» является утверждение, что все беды на Уайльда навлекла его любовь к этому юному (в два раза моложе Уайльда), но уже чрезвычайно развращённому лорду. Дуглас не только беззастенчиво пользуется его кошельком, но и толкает Уайльда в «глубины порока». Да, Бози был падок на молодых людей, которые отдавались за несколько фунтов и хороший обед. И он вводит Уайльда в их мир. Но тут между ним и Уайльдом начинается своего рода состязание.

Через введённого Дугласом в его кружок Мориса Швабе, племянника заместителя генерального прокурора, Уайльд знакомится с Альфредом Тейлором, выпускником престижной частной школы в Мальборо. Тейлор в свою очередь сводит Уайльда с несколькими юношами, среди которых выделялся Сидни Мейвор. Он будет встречаться с Мейвором в течение последующих полутора лет. В том же октябре 1892-го Швабе знакомит Уайльда с Фредди Аткинсом и т.д.

Уайльд хорошо платит этим юношам, дарит им портсигары и дорогие вещицы; он славится среди них щедростью и добродушием, которыми они, разумеется, беззастенчиво злоупотребляют.

В 1893 году Уайльд практически уходит из семьи и заводит обыкновение снимать номера в отелях — якобы для работы, на самом деле для развлечений.

Так, с 1-го по 17 января он живёт в отеле «Албемарл»; поведение его там было настолько предосудительным, что хозяин радуется его отъезду. В это время Уайльд и Дуглас через Тейлора сводят знакомство с «молодым человеком» Чарльзом Паркером и некоторыми другими продажными юнцами. В феврале 1893-го Уайльд едет с Сидни Мейвором в Париж и снимает для него роскошный номер в одном из лучших отелей…

«Возбуждение от того, что он ведёт себя предосудительным образом, и постоянный риск из-за общения с вероломными юнцами, не гнушающимися вымогательством, были для Уайльда не менее важны, чем сексуальное наслаждение» (Эллман).

Гомосексуалисты, потратившие весь 20 век на борьбу за свои права, безусловно, заслуживают, чтобы к ним относились как к «нормальным людям», без всяких бонусов и скидок. Но тогда, видимо, нужно рассматривать и «бессмертную любовь Оскара и Бози» в контексте обычных норм, принятых в современном обществе.

Чем больше Уайльд искал общества молодых людей, лишённых сантиментов, тем тщательнее поддерживал на публике видимость бескорыстной преданности Дугласу. Думаю, если на первых порах Уайльд был действительно в него влюблён, то в дальнейшем он просто его использовал — Бози исправно поставлял ему мальчиков.

«Бози же просто хотелось хвастаться любовью к нему Уайльда, выставляя её напоказ перед Джоном Греем и другими молодыми людьми, которым Уайльд в прошлом оказывал внимание, — пишет Эллман. — Он хотел, чтобы его любили и чтобы с ним обращались как равным по интеллекту. Одним из способов проявления власти над новым другом было выкачивание из него денег».

15 июля 1896 года, когда Уайльд был уже в тюрьме, Дуглас писал Россу: «Очень хорошо помню сладость, которую я ощущал, выпрашивая у Оскара деньги. Для нас обоих это было сладкое унижение и острейшее удовольствие».

Деньги были единственным, что формально скрепляло их союз.

Но Бози был не только красив, но вдобавок крайне безответствен и неуправляем. Нрав у него был бешеный. Макс Бирбом, которому он нравился, писал, что он «явно сумасшедший, как, видимо, и вся его семья».

И довольно быстро Уайльд начинает пытаться от него избавиться. Это оказалось не просто — Бози гордится своим статусом «возлюбленного гениального писателя» и, что немаловажно, нуждается в его деньгах. Уайльд же предпочитает действовать намёками и подстраивать всё так, будто «оно само получилось».

Последовала целая серия скандальных разрывов и примирений. Неизвестно сколько бы это продолжалось, но… 18 февраля 1895 года отец Бози маркиз Куинсберри оставляет свою визитную карточку в клубе «Албемарл».

Можно написать целую книгу, пытаясь ответить на вопрос, что заставило Уайльда совершить столь опрометчивый шаг и подать на Куинсберри в суд. Но думаю, что «любовь» не играла тут определяющей роли. Влияние Бози на поступки Уайльда всегда было минимальным, если вообще было. Он делал только то, что хотел.

Незадолго до трагического финала, встретившись с Андре Жидом, Уайльд жалуется ему, что Куинсберри не даёт ему житья. «Вам ясна степень опасности?» — спрашивает его Жид. «Она никогда никому не может быть ясна. Друзья советуют мне быть благоразумным! Разве это для меня мыслимо? … Что-то должно случиться… Что-то…»

Спустя годы Андре Жид напомнит ему, что он тогда предрёк свою катастрофу. Уайльд соглашается: «Конечно, конечно! Я знал, что будет катастрофа того или иного рода… Этим должно было кончиться. Представьте себе: идёшь, а дальше пути нет. Так не могло продолжаться».

Нас подсознательно манит то, чего страшится наше сознание.

«Если бы Уайльда не свалил наземь Куинсберри, это, вполне вероятно, сделал бы кто-нибудь ещё. Бездумное и не слишком тайное распутство, которому Уайльд предавался совместно с безудержным Дугласом, включало в себя немалое количество молодых людей; зачастую Уайльд пользовался ими после Дугласа как объедками с его стола. Любой из них мог причинить Уайльду неприятности… Ему приходилось лавировать среди юных шантажистов и разгневанных отцов… Уайльд летел по сужающейся орбите, и полёт этот должен был закончиться столкновением с законом», — пишет Эллман.

Итак, Уайльд предстаёт перед судом. Но обвиняют его не в любви (пусть и противоестественной), а в «актах содомии, совершённых им с дюжиной молодых людей» (список был предоставлен папашей Куинсберри). Имя Бози практически не фигурирует на процессе — это не выгодно ни лорду Куинсберри, ни самому Уайльду (новая статья — развращение). Понятно, что одно дело идти под суд за «высокую любовь в духе Платона и Микеланджело» и совсем другое — за многочисленные связи с проститутками мужского пола. И Уайльд произносит в суде речь: «Любовь, что таит своё имя», — это в нашем столетии такая же величественная привязанность старшего мужчины к младшему, какую Ионафан испытывал к Давиду, какую Платон положил в основу своей философии, какую мы находим в сонетах Микеланджело и Шекспира. Это всё та же глубокая духовная страсть, отличающаяся чистотой и совершенством… Именно она, эта любовь, привела меня туда, где я нахожусь сейчас. Она светла, она прекрасна, благородством своим она превосходит все иные формы человеческой привязанности… Она интеллектуальна, и раз за разом она вспыхивает между старшим и младшим мужчинами, из которых старший обладает развитым умом, а младший переполнен радостью, ожиданием и волшебством лежащей впереди жизни. Так и должно быть, но мир этого не понимает. Мир издевается над этой привязанностью и порой ставит за неё человека к позорному столбу». (Бирбом).

«Оскар был великолепен. Его речь о любви… была прекрасна и захватила весь зал; после неё раздался буквально шквал аплодисментов… Я уверен, он не знал ещё такого триумфа...»

«Уайльд подчинился обществу, которое он критиковал, и тем самым получил право критиковать его дальше» (Эллман).

Письма Уайльда из тюрьмы просто образец любовной лирики: «Рядом со мной всегда стоит некто стройный и золотоволосый, как ангел. Его присутствие погружает меня в тень. Он движется в угрюмом сумраке, словно белый цветок…» (Дуглас практически ежедневно приходит в тюрьму на свидания).

29 апреля, в последний день процесса, Уайльд пишет Бози:

«Дорогой мой мальчик! Письмом этим заверяю тебя в моей бессмертной, вечной любви к тебе. Завтра всё будет кончено. Если мне суждена тюрьма и бесчестье, подумай о том, что моя любовь к тебе и ещё более блаженное, божественное ощущение твоей ответной любви поддержат меня в моём несчастье и, надеюсь, сделают меня способным терпеливо снести все невзгоды… Те, кто не знает, что такое любовь, напишут, конечно… что я дурно на тебя влиял. Если они это сделают, ты должен будешь возвысить голос, ты должен будешь написать, что это не так. Наша любовь всегда была и прекрасна, и благородна, и если я оказался средоточием ужасной трагедии, это произошло потому, что природа нашей любви не была понята...»

Дуглас в ответных письмах кается и признаёт свою вину за случившееся.

Уайльд благородно возражает: «Нет, пусть судьба, Немезида или несправедливые боги несут весь груз вины за то, что произошло» .

Много лет спустя Бози напишет в автобиографии: «Переживания, вызванные великим кризисом, раздули гаснущие огни нашей взаимной привязанности» .

25 мая 1895 года суд выносит Уайльду приговор: два года тюрьмы. Дуглас уезжает в эмиграцию, сначала во Францию, потом в Италию…

Писать о страданиях Уайльда в тюрьме я не буду. Безусловно, их можно подвергнуть критической проверке (в том числе и знаменитый эпизод на железнодорожной платформе в Клапаме), но заниматься подобным анализом было бы низко. Тюрьма есть тюрьма.

Что касается «бессмертной любви», то отношение Уайльда к своему возлюбленному спустя всего три месяца резко меняется. Конечно, в этом виноват и сам Бози, пытавшийся использовать сочувствие публики к судьбе Уайльда для собственного возвеличивания. «Я не буду делать вид, что отношения между мистером Уайльдом и мною были обыкновенной дружбой… — пишет он в очерке для «Меркюр де Франс». — Я готов открыто признать (и пусть недруги истолковывают мои слова как им угодно!), что это была любовь, любовь подлинная, любовь абсолютно чистая и в то же время необычайно страстная. Источником её в мистере Уайльде было чисто телесное восхищение красотой и изяществом (да, моей красотой, моим изяществом); реальны ли эти качества или же они существуют только в воображении моего друга — не имеет, в сущности, большого значения…»

Уайльд запрещает «Меркюр» публиковать этот очерк, содержащий отрывки из его частных писем. Наступает очередь Альфреда Дугласа испытать смятение и шок. Очерк, которым он так гордился, начинался цитатой из письма Уайльда: «Письмом этим заверяю тебя в моей бессмертной, вечной любви к тебе» .

Дело тут, как мне кажется, было не только в обиде на эгоизм и бестактность Бози. И даже не в заботе Уайльда о собственной репутации, как считает Ричард Эллман, — терять уже ему было нечего. Просто Уайльд, всю жизнь занимавшийся возвеличиванием самого себя, понял: присутствие Бози превращает его, Уайльда, в коленопреклонённую фигуру рядом с этой своеобразной «Беатриче». А этого он вынести не мог. На пьедестале должен стоять только он, и никого рядом.

О своём отчуждении от Дугласа Уайльд с горячностью говорит Констанс, получившей разрешение на свидание с мужем. Она пишет Шерарду: «… Последние три года он был безумен, и теперь он говорит, что, если бы он увидел лорда А. (Дугласа), он убил бы его на месте. Так что этому человеку следовало бы держаться в стороне — довольно того, что он испортил прекрасную жизнь. Мало кто может похвастаться подобным достижением» .

Роберт Росс сообщает ему, что Бози собирается выпустить сборник своих стихотворений и намерен посвятить эту книгу Уайльду.

Уайльд пишет Россу: «Ты сказал, что Дуглас собирается посвятить мне сборник стихотворений. Напиши ему сразу же и скажи, чтобы он ни в коем случае этого не делал. Я не могу ни принять, ни разрешить подобного посвящения. Возмутительная и нелепая затея. Кроме того, в его распоряжении, к сожалению, находится ряд моих писем к нему. Я хочу, чтобы он немедленно передал их тебе все без исключения; тебя же я попрошу их опечатать. Если я умру здесь, уничтожь их. Если я выйду отсюда живой, я уничтожу их сам… Невозможно, конечно, избавиться от мерзких воспоминаний о двух годах, в течение которых я, к моему несчастью, держал его подле себя, и о том, как он вверг меня в пучину страданий и позора, утоляя свою ненависть к отцу и прочие низменные страсти. Но мои письма и мои подарки не должны у него оставаться. Даже если я выберусь из этой отвратительной ямы, меня ждёт жизнь парии — жизнь в бесчестье, нужде и всеобщем презрении, — но я, во всяком случае, не буду иметь ничего общего с этим человеком и не позволю ему видеться со мной… .

Когда будешь писать Дугласу, сошлись на это письмо и со всей откровенностью приведи мои слова, чтобы у него не осталось ни малейшей лазейки. Он не может ответить отказом. Он разрушил мою жизнь — с него достаточно»

Дуглас, которому Росс передал письмо Уайльда, был просто потрясён.

Но последний и самый страшный удар для Бози ещё только готовится. С января по март 1897-го Уайльд работает над «письмом к Дугласу», известным как De Profundis (название было дано Россом при публикации).

«Более половины De Profundis занимает признание в грехах, но не столько своих, сколько дугласовских. Для характеристики этого молодого человека Уайльд использует два ярких образа. Первый он взял из своего любимого «Агамемнона» Эсхила: некто вырастил в своём доме львёнка, и тот, повзрослев, уничтожает и хозяина, и его семью. Эсхил сравнил с этим львёнком Елену, Уайльд — Дугласа. Второй образ — это Розенкранц и Гильденстерн, неспособные постичь трагедию Гамлета, поскольку «они всего лишь маленькие рюмочки, вмещающие свою меру, и ни капли больше», — пишет Эллман.

Признаваясь в былой «слабости», он приписывает эту свою слабость любви, великодушию, отвращению к сценам, неспособности обижаться и готовности мириться с тем, что он считал несущественным. Таким образом, слабость его была силой. Бичуя своё изваяние, Уайльд не может сдержать восхищение перед ним. Элегия переходит в панегирик: «Я был символом искусства и культуры своего века… Боги щедро одарили меня. У меня был высокий дар, славное имя, достойное положение в обществе, блистательный, дерзкий ум; я сделал искусство философией, а философию — искусством…»

«Кульминацией De Profundis — как и было, без сомнения, задумано Уайльдом — стала та часть письма, где он рассказывает, как пришёл в тюрьме к Христу. Тюрьма, пишет он, научила его смирению. Но даже здесь, рассуждая о Христе, он не удерживается от нового перечисления грехов отца и сына Куинсберри, однако, в духе Христа, заявляет: «В конце концов мне придётся простить тебя. Я должен тебя простить… Я должен простить тебя ради себя самого».

Думая о возможной встрече, он рисует идиллию, как «в каком-нибудь тихом чужом городке вроде Брюгге», где Бози, пришедший к нему некогда, чтобы узнать «наслаждения жизни и наслаждения искусства», теперь научится у него «тому, что намного прекраснее, — смыслу страдания и красоте его».

Тут же, впрочем, он находит уместным напомнить Дугласу, что его родственники обещали возместить Уайльду судебные издержки» (Эллман).

3 апреля 1897 года Уайльд просит разрешение отослать написанное. Поскольку это «любовное письмо» предназначается им для широкой публики, он хочет послать его не «адресату» — Дугласу, а Россу, дабы тот снял с него копию и лишь затем отправил оригинал Дугласу. Уайльд отлично понимает, что, как только письмо попадёт в руки Бози, тот сразу же уничтожит это проникнутое «христианским всепрощением» послание.

Министерство внутренних дел запрещает отсылку рукописи; но разрешает её забрать в день освобождения. 20 мая на пристани в Дьепе он передаёт её Роберту Россу и просит его после перепечатки отослать один экземпляр ему, другой отправить Дугласу, а оригинал оставить у себя.

Дуглас бросит свой экземпляр в камин, не читая.

De Profundis будет опубликовано Россом после смерти Уайльда, в 1905 году.

И на Бози ляжет клеймо виновника краха Уайльда. Всю оставшуюся жизнь он будет пытаться оправдаться, но так и не сможет — что-что, а цену литературного слова Уайльд понимал хорошо.

7 июля в восемь часов утра в Редингской тюрьме был повешен тридцатилетний Чарльз Томас Вулдридж. Жена возбудила в нём ревность; он подстерёг её поблизости от дома, где они жили, и трижды рассёк ей горло бритвой.

Эта казнь, как известно, послужила толчком к написанию «Баллады Редингской тюрьмы». В ней Уайльд проводит параллель между Вулдриджем и собой: «Тот и другой в глуши тюремной / Людской отбросок был, / Нас мир, сорвавши с сердца, бросил, / И Бог о нас забыл…»

Уайльд заявляет, что все, подобно Вулдриджу, убивают своих любимых: смелые и жестокие — мечом, трусливые — поцелуем.

«Предательство неотделимо от веры, — писал он Аде Леверсон в 1894 году. — Я то и дело сам себя предаю целованием».

8 июля он начинает работу над балладой, 20 июля 1897-го заканчивает. Это было единственное художественное произведение, которое он смог создать после тюрьмы.

«Ведь каждый, кто на свете жил, / Любимых убивал…»

Через несколько лет Дуглас спросит у Уайльда, что он хотел сказать этими словами; Уайльд ответит: «Тебе ли этого не знать» .

Очень уайльдовская фраза.

Дмитрий Корель