В романе Бенигсена скинхед убивает следователя ФСБ. В Москве появляется русский район, куда не ступает нога кавказца, китайца и даже таджика. Промзона в рассказе Галиной играет ту же роль, что в традиционной готической повести — старинный замок, уединённый дом, кладбищенская церковь, запущенный сад с лабиринтом.

В жару можно читать только интересные книги. В новом выпуске литературы online от Сергея Белякова роман Всеволода Бенигсена «Раяд» и текст недели от Натальи Анико — рассказ Марии Галиной «Подземное море».

Всеволод Бенигсен, или Конец антиутопии

Утопия — это реакция на несовершенство мира. Когда лендлорды превращали пашни в пастбища, а крестьяне становились бродягами-попрошайками, Томас Мор написал свою бессмертную книгу. Кампанелла сочинял «Город солнца» в Италии, которая переживала долгий упадок — экономический, политический, духовный.

Утопии создают прекраснодушные идеалисты.

Антиутопии сочиняют скептики и мизантропы.

Смысл антиутопии прост: найти в сегодняшней жизни тенденцию, развитие которой может принести обществу беду. Обмануть Клио, опередить историю, не дать свершиться тому, что предназначено, стать на пути рока.

Автор антиутопии должен быть аналитиком и мудрецом, но самое главное — он обязан хорошо знать жизнь, понимать, что творится вокруг.

Наши писатели совершенно не знали и не знают, в какой стране они живут, поэтому их «предупреждения» ничего не стоят.

Несколько лет назад антиутопия была популярнейшим жанром нашей «серьёзной» литературы. Только ленивый не написал свой «роман-предупреждение». За лаврами нового Замятина выстроилась длинная очередь.

Болезнь оказалась заразной. От Владимира Сорокина она перешла к юной Наталье Ключарёвой. «2017» Ольги Славниковой, роман о мёртвых вещах и мёртвых людях, был спешно замаскирован под модный тогда жанр. Ничто не спасало от губительного поветрия. На исходе эпидемии переболел (в лёгкой форме) Роман Сенчин («Инакомыслие»). И ты, Брут.

Между тем все наши антиутопии просто беспомощны. Почти все. Единственной удачей была «Мечеть Парижской Богоматери». Не бог весть какая проза, но роман Елены Чудиновой и сейчас читать страшно. Читать «День опричника» или «ЖД» просто смешно.

Теперь русская антиутопия вышла из моды.

Всеволод Бенигсен, автор романа «Раяд» (М.: Время, 2010), — отставший от полка.

Бенигсен дебютировал в литературе пару лет назад. Его первый роман, «ГенАцид» (фантазии на тему поисков национальной идеи), похвалил даже суровый Андрей Немзер. Редакция журнала «Знамя», флагмана русской либеральной литературы, вручила молодому писателю премию.

Новый роман Бенигсена ничем не хуже старого. В отличие от большинства русских антиутопий, «Раяд» интересно читать. Написано увлекательно и живо. Действие развивается сразу в трёх исторических эпохах: в наши дни, в Москве двадцатых-тридцатых и в середине первого тысячелетия нашей эры. Но место действия одно и то же — северо-запад нынешней Москвы. Завязка как в хорошем детективе.

Скинхед убивает следователя ФСБ. В Москве появляется русский район, куда не ступает нога кавказца, китайца и даже таджика. Спецслужбы ведут расследование. Агент ФСБ даже переселяется в русский район, устраивает дочку в местную школу, где учительница воспитывает в детях национальное чувство:

«— Вот, дети, это ваша новая одноклассница. Прошу любить и жаловать. У неё красивое русское имя Лена и красивая старая русская фамилия Васильева».

Вообще-то в русском районе живётся хорошо. Жители трезвые, зажиточные и приветливые. Повсюду чистота и порядок, но это дурной, несправедливый, а главное, чуждый русскому народу порядок:

«…идеальный порядок умерщвляет его живость и мечтательность. Иными словами, как только мы пытаемся построить царство Божие на земле, выходит, самая, что ни на есть, преисподняя».

Чтобы доказать эту мысль, автор и вводит историю раядов, мифического славянского или даже праславянского племени, которое процветало до тех пор, пока не выгнало со своей земли всех инородцев. Вспышка ксенофобии подточила силы племени, которое вскоре исчезло с лица земли.

Логично и благородно, но какое отношение к реальности всё это имеет? История не знает ничего подобного. Нет ничего подобного и в наши дни. Разве москвичи относятся к приезжим хуже, чем жители Нальчика, Махачкалы, Грозного или Ведено? Полноте!

«Вот мне говорят, в Питере скинов много», — рассуждает героиня повести Гуллы Хирачева (Алисы Ганиевой). И снова это «говорят».

Скинхеды — герои интеллигентского фольклора. Не верите? Тогда признайтесь честно, видели живого скинхеда или нет? Видели? Где? На экране телевизора. Я так и думал.

Вероятно, скины существуют, но их численность, их влияние, их опасность — ничтожны.

Многочисленные банды разъярённых скинхедов — миф. Навозная муха, раздутая воображением наивных людей в громадное чудовище.

Незнание истории и незнание жизни превратили «идейную» книгу в хорошую беллетристику. Вместо романа-предупреждения получился нормальный детектив.

Текст недели от Натальи Анико

Мария Галина. Подземное море. Рассказ // Новый мир. 2010. № 7.

Самый увлекательный рассказ лета-2010. Психологический триллер. Читается с неослабевающим интересом.

Привычная жизнь московского обывателя Артемия Михайловича (работа — трамвай — обжитая нора холостяка) почти буквально сошла с колеи. Он уснул в трамвае.

Незадачливого пассажира высадили перед воротами депо, за которыми трамвай тут же исчез. Артемий Михайлович оказался поздним осенним вечером в совершенно незнакомом месте, в так называемой промзоне. Попытки выбраться из неё и составляют сюжет рассказа. Это бытовая история написана в готическом стиле.

Готическая повесть плохо приживалась в русской литературе, в отличие от английской. Исключение — тридцатые-сороковые годы девятнадцатого века. «Пиковая дама» А.С. Пушкина, «Штосс» М.Ю. Лермонтова, «Портрет» Н.В. Гоголя, повести В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана, Антония Погорельского (А.А. Перовского). Интерес к таинственному и потустороннему постепенно угасал.

В двадцатом веке победил атеизм, а сама действительность была такой страшной, особенно в тридцатые-сороковые годы, что писатели и не пытались с ней соревноваться.

Но вот к концу двадцатого века, когда вера в разум и прогресс окончательно рухнула, а человек почувствовал себя совершенно беззащитным, возникла почва для новой готики в искусстве.

Промзона в рассказе «Подземное море» играет ту же роль, что в традиционной готической повести — старинный замок, уединённый дом, кладбищенская церковь, запущенный сад с лабиринтом. Промзона, пожалуй, пострашнее замка с привидениями.

Это пространство абсолютно враждебное человеку. Человек промзоне не нужен. Ощущение опасности, непонятно откуда исходящей, не оставляет героя и читателя на протяжении всего рассказа.

Здания не имеют окон. Рельсы обрываются. Переулки приводят в тупик. Вывески ничего не объясняют («База № 2») и даже пугают («Предполагаемый срок окончания строительства — май 1972»).

Всё вокруг настолько зыбко и нереально, что Артемий Михайлович усомнился в собственном существовании. Неожиданное появление женщины с собакой скорее пугает.

Огромная чёрная собака откликается на милую домашнюю кличку Буся. Спокойная, уверенная в себе женщина вдруг начинает рассказывать о подземном море, о спящем на дне его чудовище, о роботах-трансформерах как о чём-то совершенно обыденном. Не только герой, но и читатель постепенно погружается в готический мир и психологически готов к ужасной развязке. Она и наступает:

«…огромный человек в белом халате, заляпанном чем-то бурым и чем-то жёлтым, встал на пороге, лицо у него было жёлтое, перекошенное, резиновое, и это жёлтое, мёртвое лицо выдавило из щели рта:

— Добро пожаловать!»

Артемий Михайлович «попятился, но сзади напирала женщина, цепко держа его за локоть, и когда он обернулся, то ли чтобы оттолкнуть её, то ли чтобы упросить, чтобы отпустила, он увидел закатившиеся глаза, блестевшие в свете тусклой лампочки полоски белков, оскаленные зубы, увидел отсвечивающие красным глаза чёрной собаки и табличку «Судмедэкспертморг» у входа».

Самое странное начинается дальше. Оказывается, женщина просто пошутила. Последний абзац совершенно чужероден рассказанной истории (Артемий Михайлович расстаётся с холостяцкой жизнью и делает предложение какой-то женщине). Над читателем тоже пошутили?

Артемий Михайлович метнул в шутницу камень. Я не призываю читателей к подобному экстремизму. На это есть критики. Писателя легко обидеть. Но и читатель не может не чувствовать себя обманутым и обиженным. Его почти ввели в транс, но вдруг зажигается яркий свет — сеанс окончен, это шутка.

Я не могу представить, чтобы писатель мог соединить совершенно чужеродные тексты. Мне легче поверить, что ошибка произошла в редакции: к готическому рассказу подверстали окончание бытовой повести.

Сергей Беляков, Екатеринбург