Имя Хилари Мэнтел стоит особняков в стройном ряду современных британских классиков. Как и её коллега по цеху и последнему букеровскому шорт-листу Антония Байетт , Мэнтел часто и помногу публикует статьи и рецензии: начав кинокритиком The Spectator, сейчас она сотрудничает с такими мастодонтами англоязычного книжного обозрения, как Guardian, London Review of Books и New York Review of Books.

Её книги, причудливо сочетающие большую историю государств и малую частных жизней, воспоминания и смелые повороты фантазии давно уже принесли ей славу самого необычного романиста-историка.

В число лауреатов Букера, делающего британских авторов живыми классиками, она до сих пор не входила по чистой случайности.

И вот эта случайность исправлена: роман «Wolf Hall» принёс наконец пятидесятисемилетней писательнице долгожданную награду, обойдя в премиальной гонке не только другого локального классика — Байетт, но и нобелиата Кутзее.

— Что означает для вас писать? Каково влияние письма на вашу собственную жизнь?
— Во-первых, это способ, которым я зарабатываю на жизнь. Во-вторых, это основной путь выражения моих мыслей и творческих идей. Мне кажется, что письмо воплощает всю меня: мою личность, жизненный опыт, моё воображение — всё, о чём я думаю. Всё, что меня когда-либо интересовало, рано или поздно осознанно или неосознанно просачивалось в письмо.

На протяжении многих лет я придавала форму своему внутреннему миру так, чтобы писать более эффективно. В результате сейчас всё в моём сознании подчинено письму. Вся моя жизнь такова, потому что я писатель.

Впрочем, не могу сказать, что одержима письмом как таковым. Я знаю людей с неплохими писательскими карьерами, закончивших публиковаться; у них мало шансов вернуться, но они продолжают писать роман за романом. Не думаю, что я могла бы так делать.

— Один из самых известных ваших романов, «Giving Up the Ghost», — это своего рода автобиография. Легко ли вам делиться частными воспоминаниями?
— Я бы назвали эту книгу скорее мемуарами, нежели автобиографией. Она не претендует на полноту и систематичность воспроизведения, лишь время от времени обращаясь к реальной жизненной истории. Навык реконструирования в памяти тех или иных эпизодов, который я выработала, здорово помог мне в работе над следующими книгами. Он существенно увеличил мои возможности в работе над фикшн.

Однако у этой книги была и более практическая задача. Я писала о болезни, эндометриозе, болезни, которая разрушила мою собственную жизнь. Обычно это заболевание можно контролировать, оно поддаётся лечению, если выявлено на ранней стадии. К сожалению, хоть заболевание это и не редкое, британские медики обычно не диагностируют его, так что многие больные эндометриозом женщины даже не догадываются об этом.

После выхода книги я получила множество писем от женщин, страдающих этой болезнью, или от людей, чьи родственники больны эндометриозом, они писали, что книга помогла им обнаружить заболевание и вовремя обратиться за помощью.

— В качестве материала книг вы часто используете реальные факты. «An Experiment in Love» построен на ваших воспоминаниях, а «The Giant, O’Brien» основывается на реальной истории Чарльз О’Брайена. Может ли автор полагаться лишь на собственное воображение, или какой-либо «реальный» материал ему всё же необходим?
— Сложный вопрос. Я уверена, что автор в любом случае использует свой частный опыт в качестве литературного материала, сознательно или подсознательно. Не привнести себя — свою личность, свой частный опыт — в повествование просто невозможно. Мы даже жизнь способны воспринимать лишь в рамках собственного частного опыта этой жизни.

Как бы далеки в пространстве времени и образе мыслей ваши персонажи ни были от вас, вы всё равно обнаружите их себе. Откуда ещё они могли появиться в вашем же романе?

Что касается исторического материала, это персональное решение автора, пользоваться им или нет. Я люблю факты и исторический анализ; факты подстёгивают моё воображение. Более того, я люблю учиться и приобретать новые знания, а это очень полезно, когда зарабатываешь на жизнь письмом: что бы тебя ни заинтересовало, ты всегда найдёшь способ использовать новые знания в романе.

— Рукопись «A Place of Greater Safety» первоначально была отвергнута издателями и вновь появилась в вашей жизни. Спустя несколько лет. Изменился ли к этому времени ваш стиль? Изменилась ли книга по сравнению с оригиналом?
— Первая, неопубликованная, версия была закончена в 1979 году. Вышла книга в 1993-м, причём правка, которую я внесла, была очень небольшой и заняла не месяцы и не годы, а где-то пару недель.

Но различий между версиями достаточно. Рассматривая созданный двадцать лет назад роман с точки зрения девяностых, я обнаружила странный недостаток во всех женских персонажах. Они казались мне недоделанными. Тогда я не смогла создать их законченными, но к девяностым появилось гораздо больше феминистских материалов по французской революции, стало попросту больше информации.

Но, что ещё важнее, изменился мир вокруг, и теперь, обращая взгляд в ту или иную историческую эпоху, мы пытаемся найти скрытое, доселе нам неизвестное. Сама оптика изменилась. Теперь нам интересно, какую роль играли женщины в этот период, что не вошло в исторические хроники? Ну, это всё уж не говоря о том, что к девяностым у меня было куда больше писательской практики и практики работы со своим воображением.

Плюс в версии 90-х стало больше юмора. Я считаю, что более свободное письмо как-то обозначило мою возросшую уверенность в себе, своём стиле. Публикация для меня — своего рода подтверждение, легитимизация. И я была счастлива: не хотелось бы всё-таки думать, что я угробила свою молодость на книжку, которая так никогда и не увидела свет.

Я изначально старалась оценивать этот роман адекватно, это дебютная работа, и я рада, что училась писать на ней. Ну и если быть совсем честной, я действительно вложила душу в эту книгу.

— Ваши книги не похожи друг на друга, но есть ли для вас что-то, объединяющее их, какой-то устойчивый обрывок воспоминания, особо дорогой для вас, настолько, что следует из романа в роман?
— Конечно, некоторые темы возвращаются снова и снова. Меня интересует тема трансформации, качественного и смыслового изменения свойств личности, семьи, государства. Поэтому я с равным интересом пишу про революцию и алхимию, для меня эти темы связаны.

В моём детстве для меня было множество тайн и загадок, я перенесла любовь к ним в свои книги. Я часто использую образ «запретного» места. Так, в «Every Day is Mother’s Day» есть третья спальня, где живёт привидение. В «Eight Months on Ghazzah Street» есть квартира, где никто не живёт, но откуда слышны шаги. В «Change of Climate» в истории семьи есть годы, о которых никогда не говорят, и ребёнок, о существовании которого не вспоминают.

Меня интересует то, что нельзя проговаривать, неназываемое, тайное, создающее вокруг атмосферу загадочного, и что происходит, когда кто-то всё же говорит об этом вслух.

Кроме того, как и многие авторы, я вставляю в книги какие-то шутки или моменты, понятные всего двум-трём людям — друзьям, родным. Вот, например, в самом начале «The Giant, O’Brien» несколько людей разговаривают в полутьме. Мы больше не встретим их, но их как-то должны звать, и я дала им имена своих ирландских родственников — О’Ши, Коннор. Это личная шутка, а заодно и возможность посвятить книгу собственному прошлому и людям, которые принимали в нём участие.

— «Прошлому» — значит ли это, что вы идентифицируете себя скорее как англичанина, чем как ирландца? Или всё это части единого образа «британца»?
— Мне кажется, нужно определить разницу между определениями «быть британцем» и, например, «быть англичанином». Интересно, кто-то вообще чувствует себя «британцем»? Разве что дипломаты и солдаты. Все остальные, как мне кажется, чувствуют себя частью какой-то отдельной нации этого конгломерата.

Что касается меня, несмотря на то что я родилась и жила в Англии, большая часть моей семьи состояла из ирландцев, и ирландское наследие культивировалось из поколения в поколение. Для меня это означало периодические семейные споры об общем прошлом, развитое чувство долга семье, необходимость быть открытым, достойным, быть католиком.

К моменту, когда мне исполнилось десять лет, старшее поколение моей семьи умерло, унеся с собой и традиции. Я почти забыла об ирландских корнях, до тех пор, пока не начала работу над «The Giant, O’Brien».

Единственный, наверное, раз, когда я почувствовала себя именно «британцем», — это когда я впервые оказалась в Ботсване в 1977 году. Мой муж был геологом, а Ботсвана богата на минералы, и мы попали туда в рамках программы помощи бывшим колониям. Мы жили в странном сообществе из людей совершенно разных национальностей, и в такой ситуации ты становишься представителем своей нации, нравится тебе это или нет, по крайней мере другие люди будут оценивать тебя именно с этой точки зрения.

— В последнем романе, «Wolf Hall», получившем Букера, вы выбрали время правления Генриха VIII. Почему? Символизируют ли Тюдоры для вас Британию в целом, или это случайность?
— Я бы не назвала их символом Британии; по сути, Британии в современном понимании тогда ещё не существовало, и Шотландия была отдельным государством, а не частью империи. Да и сами Тюдоры не были англичанами, всё же они валлийцы. Точнее, мать Генриха VIII, конечно, была англичанкой, но его отец был валлийцем, что было важно в рамках династии: в своих претензиях на английский трон династия Тюдоров основывалась на валлийских мифах и валлийских представлениях о королевской власти.

В то же время, я вынуждена согласиться с вами, поскольку историю Тюдоров не только неотделима от истории Англии, но и занимает в ней центральное место. Что там, Генрих VIII — едва ли не самый яркий персонаж английской истории. Он один из немногих, чей портрет опознают все, и почти все знают о нём хоть что-то, хотя бы тот факт, что у него было шесть жён.

Однако мой выбор исторической эпохи продиктован не интересом к Генриху, но интересом к Томасу Кромвелю. Именно его образ первым возник в моём воображении. Его история настолько не похожа на типичные истории его времени: сын кузнеца, получивший власть и титул, ставший преданным советником короля.

Всё, чего он добился, — результат внутренней силы, воли и недюжинного ума. Естественно, он не мог не заинтересовать меня: это же великолепный пример, насколько человек самостоятельно может изменить собственную судьбу и личность.

— Вы заметили, что исторические факты лишь подстёгивают ваше воображение. Но что можно сказать о чистом жанре исторического романа? Может ли он быть актуален в наши дни?
— Я бы не хотела обобщать. Мне кажется, что «чистого» жанра как раз нет. Сейчас есть множество совершенно разных типов исторического романа, мало похожих друг на друга. У людей, которые их создают, зачастую нет ничего общего: ни в подходе, ни в задачах.

— Ваши книги оставляют впечатление современности, описанной через призму исторических параллелей. Что на самом деле интереснее вам как автору: современность или прошлое?
— Я думаю прошлое важно само по себе; подчас оно помогает лучше понять и оценить настоящее, прошлое учит нас и предостерегает от старых ошибок. Проводить параллели между прошлым и настоящим — естественно. Но не следует перегибать палку: важно понимать, что наши предки были совершенно другими людьми, весьма непохожими на современных нас.

— Возможно; но, проникаясь той или иной эпохой, волей-неволей сживаешься с её реалиями, что влияет на видение современности.
— Логично, глубокое знание прошлого помогает лучше оценивать настоящее. Но я бы не сказала, что знание прошлого в состоянии как-то затуманить взгляд на современность и современные проблемы. Мне нравится писать и о предыдущих эпохах, и о настоящем. Они оттеняют друг друга.

— Вернёмся к «Wolf Hall». Почему, на ваш взгляд, именно этот роман получил Букера? Что в этой книге особенного лично для вас?
— Роман очень неплохо продавался, и причина его популярности, как мне кажется, в необычном ракурсе. С одной стороны, история Генриха достаточно разнообразна и интересна и никогда окончательно не сходила с книжных страниц. Отчасти постоянное обращение к ней сделало её довольно-таки тривиальной и, что называется, заезженной.

С другой стороны, точка зрения Томаса Кромвеля, одного из ключевых персонажей этой истории, не рассматривалась ещё никогда. Это забавное упущение. Получилась новая и неожиданная история на основе старой и хорошо знакомой. Мне кажется, люди такое любят.

Из той же логики, я полагаю, исходил и Букеровский комитет. Им понравилась оригинальность и угол зрения в сочетании с традиционностью истории.

Для меня эта книга оказалась особенной: я очень давно планировала и обдумывала её, и в итоге с самого начала, с первой же страницы я была абсолютно уверена в выбранном стиле и тональности.

Были и свои проблемы, но они скорее были связаны со сложностью обработки столь большого количества фактов, нежели с боязнью «в очередной раз рассказать ту же историю». Я, как никогда, была уверена в себе, работала в полную писательскую силу, чувствуя, что нашла идеальный для себя сюжет.

— В конце романа вы пишете: «Неправда, что мёртвые встают из могил; это мы, живущие, преследуем мёртвых и не даём им покоя». Трудно ли балансировать на грани исторического исследования и игры воображения? Не было ли у вас искушения домыслить, выдумать события, которые подгонят факты под ваш замысел?
— О, это не искушение. У тебя есть факты, и они первичны, создать вокруг них драматургию — в этом я и вижу задачу автора. Конечно, если ты фальсифицируешь факт, чтобы сделать историю более яркой, например, за ним следует целый каскад натяжек и допущений. Поэтому-то я и избегаю фальсификации, тогда проще изначально не основываться на фактах.

В то же время исторические хроники не бывают полными; их можно и нужно дополнять. Факты подчас противоречат друг другу, какая-то информация безвозвратно утрачена. Здесь и вступает в силу воображение.

Но оно не свободно; известные факты ведут его, и оно следует от одного достоверно известного события до другого. Автор строит вымышленный мир, но метафорически строит он его на фундаменте точной информации, лучших свидетельств, какими он располагает. Для меня нет ничего важнее, чем выказать мёртвым своё уважение.

Беседовали Ксения Щербино, Владислав Поляковский

Фото: mykulturestyle.blogspot.com