Завантажити

впереди,
или еще дальше –
где то, на что
тяжело смотреть,
но что греет и приятно...)
Нет, однако:
не идет рука.
Не идет нога.
Глаз не
выскакивает
из орбит и не
прыгает как шарик,
который похожие
бьют ногами и бьют,
радостно визжат –
вроде псы,
но не совсем –
слишком уж
на ощупанное тобой
в себе похожие.
Не идет ничто
из тебя. Все
на местах.
У других похожих –
еще лучше видно –
то же.
Отчего же?
Как это может быть?
Случайность.
Вечность.
Что кому дороже.
Понимаешь:
тебе дороже то,
что в тебе.
Если рукой
по дереву –
почему-то болит.
Если тебя
рукой
похожий –
хочется кричать.
Понимаешь: все
вещи на местах. Что-то
иль Кто-то за этим стоит.
Случайно
быть не может!
Случайно
проснуться
можно. Но...
продолжается
сон. По-разному
чувствуешь предметы.
Устаешь.
Живые и неживые
то мешают,
то доставляют радость –
просто чувствуешь
слово «комфорт», и комфорт уж
и сам воробьем
заскользил по коже.
Вот это да!
Стало быть, есть закон!
Не только рука,
но и мысль,
пойманная с утра,
не уходит к соседу,
к похожему.
Остается у тебя.
Вроде твоя.
Глядишь –
уж вспомнить не можешь.
Где мысль? Где сравнение? Где понимание?
Стой, куда!
Понимаешь:
не твое тоже! Откуда же
это все?
Откуда же
эта красота:
видеть,
понимать,
знать, что ты
понимаешь и видишь?
Никто не понимает.
Может быть,
то, что там и на что
тяжело смотреть?
Глядишь: но оно молчит.
И движется (как ты - тоже).
Что же это за дела?
Что же это вообще?
Неужели
закрою глаза
и не увижу? Закрыл.
Никуда не исчез.
Что-то
продолжаешь понимать.
Что-то, почему-то, опять –
движет.
Смотришь:
все по-разному вокруг.
Давно не прыгает
то, что о четырех ногах
и не кричит
своим непонятным криком.
Двигаются в нем
вытянутые губы челюстей.
Звучит. Звучит.
И в тебе задвигались челюсти.
И вдруг стало тихо.
Не журчит
уж ручей:
ни тот,
на который глядел,
ни что внутри –
ничей ручей.
Вроде твой ручей,
но там, за грудями назад,
почему-то болит.
И влаги много
во рту. Чего-то, видать,
хочется. А его нет.
Вот подходит и улыбается
(видимо, друг),
что-то плотное
и одновременно
рассыпчатое дает
(рука пошла к тебе,
но не бьет,
а то, что прямо перед тобой
челюстями и кожей
излучает радость улыбки).
«Возьми хлеб, дорогой друг!
Ты проголодался, поешь».
Понимаешь, ну, ничего себе!
Понимаешь! И не только себя.
И от хлеба стало хорошо
(но хорошо по-другому)
и отчего-то
захотелось лечь
на четыре ноги
и глаза закрыть. Но тут,
весьма внезапно,
потому что ты
об этом еще не знал,
само собой
невзначай срывается
с уст то, что тоже отчего-то
понимаешь: «Спасибо, друг!»
И вдруг
явственно осознаешь:
ты тоже похож.
На Кого-то похож.
Может быть,
на того,
кто дал хлеб?
Или на другого,
на которого
уже смотреть нельзя:
он где-то, но он
все же должен был быть
(и у него должны
были быть
похожие руки
или то,
что ощупывал вверху на себе и что
начало болеть,
когда ткнул
пальцем и временно
перестал видеть).
Но ведь
прежде того, кто был,
был кто-то еще,
на которого,
наверно, тот
был похож. Тоже.
И предыдущий был.
И множество пред идущих до.
Но в самом начале
тоже был кто-то-пред.
И Кто-то должен
был его совершить.
Какой-то
более значительный,
с самым лучшим
хлебом пришедший,
Самый Лучший Друг.
Совершить,
чтобы и он совершил.
И чтобы ты сейчас
об этом подумал,
нет – вспомнил –
вдруг. И чтобы
многие-многие,
которых всех сразу
не увидешь перед собой,
могли, ощупав пальцами
кожу на них везде,
задать,
проснувшись,
вопрос: кто ты?
17 апреля 2009

Спящий котенок

Я в сердце твое заглянуть хочу, в самую нутрь.
Побыть там. Немножко. Побегать. Но, может быть, отдохнуть.
Я думаю в сердце твоем, на самом синем дне
Мне будет покойно, нежно, уютно, комфортно вполне.

В нуле ли я буду, иль буду в двух и стах.
Иль буду я в миле, промилле, в тебя, человече, двух верстах,
Я знаю, что синим, конечно, почти что, но будет здесь все вокруг:
И рама окна, и печаль занавески, и сей одинокий друг.

Не прячь в одиночество, друг мой, невидимых глаз тоску!
Послушай пророчество: уже сих синих локтей и скул
Ничто не бывает: бывает рисунок лишь, стол да стул
(Котенок невидимый, так же, как он, что уже уснул).
28 апреля 2009

Лето весны

Теплы и нежны отчего-то стали хмурые прежде дни,
И розою вдруг расцвели на лужайке былые пни,
Кокосом растут небеса – те, что были небесная пыль,
И сказкой становится сердце (стуча все сильнее, как быль).

И пыль вдруг запенилась, словно на утро поспел кипяток.
Но мысль, ерепенясь, глядела стрелой на восток.
И четко, как четки стуча, вдруг проехал во времени воз:
Воскресшая Пасха на нем подымается, мой Спаситель Христос.

Христос посмотрел - и по-новому все расцвело-рассвело:
Поднялся и Бога прославил упавший (что

читати