Завантажити

тем же черным ночным улицам, вымощенным битым стеклом, по которым шли стройными рядами двое суток назад. Та же кирпичная, влажная пустота, тот же хруст под ногами, но не то направление, не тот дух, не те мысли.
Они торопливо уходили вон, то и дело испуганно оглядываясь в ожидании погони.
А потом, когда они потекли мимо спрятавшейся в темноте крепости к мосту, каменный гиппопотам неожиданно ожил. Над колонной повисли ослепительно-яркие осветительные ракеты, и по отступающим приднестровцам ударил шквал российского огня.
Многие активно палили в ответ, занимая позицию за техникой, но основная масса, окончательно деморализованная убийственной стрельбой тех, кого приднестровцы обычно называли «своими», начала разбегаться.

Приднестровский гвардеец Валерка Сычев всегда с большим предубеждением относился к зэкам. И даже не потому, что в его жизни были связанные с зэками какие-нибудь неприятные воспоминания. Вовсе нет. Просто, честно говоря, ему казалось, что любой человек, прошедший через «это», через зону, уже изначально замаран ею, да так замаран, что уже никогда не отмоется. Процесс «замарывания» представлялся Валерке слишком уж условно, механистично даже, но четко и доходчиво. Как будто вынули из чёловека в зоне один стержень, хороший и чистый, а взамен засунули другой, паршивый такой, изъеденный червоточинами да гнилой. И вот, вроде, внешне человек почти не изменился, а нутро у него уже совсем другое. А уж потом, когда стержень этот начнет и саму оболочку разъедать, тогда и на ней появляются следы смерти и разложения, как будто на железе, которое в кислоте подержали.
Нет, конечно, умом-то Валерка понимал, что дело тут не в зоне, что если человек по жизни хороший, так он и после зоны нутра своего не поменяет, а если – козел, так этот козлизм в зоне только усугубится и примет некие законченные формы...
Умом-то понимал, конечно, но ничего поделать с собой не мог. Поэтому в ту тоскливую ночь, ночь отступления из Бендер, чувствовал себя Валерка Сычев не просто худо, а худо вдвойне. И потому мрак в его душе сгущался вдвое, что на горечь отступления накладывалось отвращение к человеку, который сидел в машине напротив его.
Это отвращение, с точки зрения Валерки, было совершенно обоснованно, потому что человек, сидевший напротив, звался Полоша, и был не просто бывшим зэком, а широко известным в городе уголовным «авторитетом». А «авторитетов» не любил и опасался Валерка гораздо больше, чем обычных зэков, потому что «авторитет» олицетворял собой не только чужой, злой, неизвестный мир зоны, но и таинственную, безжалостную власть.
И даже стойкость и мужество, проявленные Полошей и его «зэковской командой» в Бендерской битве, стойкость и мужество, широко известные и не вызывающие сомнений, не заставили Валерку относиться к Полоше с большей приязнью.
С большим почтением – да. Но не с большей приязнью. Потому что нельзя любить того, кого не знаешь и не понимаешь, а Полоша после Бендерской битвы стал для Валерки еще более непонятным.
Раньше Валерка был совершенно убежден в том, что зэков, воинственных й опасных в уличных разборках, хрен затащишь на настоящую войну. Просто потому, что такая война им совершенно не нужна и чужда. Ведь за что воюет приднестровская армия? За присягу, за родину, за дом, семью и детей, за принципы. А зэки – что волки степные. У них – ни присяги, ни родины, ни принципов, а берлога и детеныши – где-то далеко, в дремучем лесу.
Поэтому Валерка, хотя видел и признавал героизм «зэковской команды», но совершенно не понимал причин этого героизма. И это непонимание заставляло его опасаться Полоши и его людей еще больше.
Так он размышлял, изредка мельком поглядывая на дремлющего напротив Полошу, а колонна катилась по улицам мертвого города на восток, к Днестру...

...А потом начался кошмар. Зыбкую тишину разрезали сухие автоматные очереди, забухали взрывы, закричали раненые. Машину тряхнуло раз, другой, и она резко остановилась. Люди ошалело кинулись наружу, совершенно не понимая, откуда, здесь взялись румыны, которых они оставили далеко позади.
Но это были не румыны. Это были россияне. Именно российские осветительные ракеты заливали замершую как дохлая змея колонну своими слепящими лучами, именно российские пули валили на землю опешивших приднестровских солдат, именно российские пальцы посылали эти пули нервными нажатиями курков.
Шум стоял такой, что себя было не слышно. Часть приднестровцев, собравшись с мыслями, уже заняла оборону и яростно отстреливалась, повсюду валялись раненые и убитые, между застывшими друг за другом машинами метались перепуганные тени.
...Валерка Сычев, спрятавшись за колесом ближайшего БТРа, вел огонь по густо опоясанной огоньками выстрелов черной громаде крепости, как вдруг перед ним упал на колени Полоша. Ему, видно, здорово досталось: одна рука была совершенно перебита и болталась на сухожилиях. Перекошенное лицо Полоши блестело от пота в свете ракет, зубы были оскалены,

читати