Завантажити

утра владело странное нехорошее предчувствие. Он совершенно не понимал, в чем тут дело, но твердо знал – сегодня должно произойти что-то очень и очень паршивое.
– Ну ладно, пойдем, – ответил он неохотно. – Только знаешь чего, надо бы нам поосторожнее как-то...
– Не пурши, браток, все будет чики-пики!.. – Отмахнулся Андрей, уже направляясь в сторону казачьих позиций. – Сходим, словим, вернемся, в общем, все будет – во! – улыбнувшись, он показал большой палец и убежал.
Им очень повезло в этот день. Когда вместе с бендерчанами они оцепили «тот» дом, ни одного выстрела не прозвучало из голой пустоты окон, ни один болотный силуэт не промелькнул в пропасти дверей.
Это значило что либо «скорпионы» ушли, оставив снайпера без прикрытия, либо снайпер и пришел-то сюда без «скорпионов», решившись выйти на тропу войны в одиночку. Правда, был еще один вариант...
– Слышь, Андрюха, а может быть, снайпера вообще там нету?– свистящим шепотом произнес Миха, когда они осторожно поднимались по лестнице.
– Нету? – переспросил Андрей, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь к чему-то неуловимому, бесплотно витающему в воздухе. – Есть. Точно есть. Жопой чую.
– Ну, если бы ты одолжил мне свой пухлый индикатор на минутку, возможно, я бы разделил твою уверенность... – пробормотал Миха.
Андрей его не услышал. Он усиленно чуял жопой...

...Этот снайпер не был воякой-профессионалом. Может быть, он был классным стрелком, почище Соколиного Глаза, возможно, он обладал недюжинным запасом бесшабашной, лихой отваги, но профессионалом он не был, это точно.
Никакой настоящий профессионал не будет надолго задерживаться на своей огневой позиции, потому что его могут засечь. Никакой настоящий профессионал не пойдет на дело без хорошего прикрытия, да еще в городе, да еще в конце войны, потому что в случае пленения ему светит по самой меньшей мере расстрел на месте. И наконец, никакой настоящий профессионал, даже пойдя на дело без прикрытия и задержавшись на огневой позиции немного дольше дозволенного, не забудет запереть дверь на крышу, потому что настоящий профессионал может проиграть и погибнуть, но застать его врасплох невозможно.
Так вот, этот снайпер не был профессионалом. Потому что, когда казаки сквозь оставленную открытой дверь тихонько поднялись на крышу, они увидели худощавую фигуру в гражданской одежде, сидящую спиной к ним рядом с бортиком. Рядом лежали спортивная тозовка с оптическим прицелом и спортивная же сумка (снайпера одевались в гражданское и прятали винтовки в таких сумках, чтобы при необходимости сходить за беженцев).
За то мгновение, которое прошло между открытием двери на чердак и моментом, когда человек в гражданском обернулся, Миха успел разглядеть не по-мужски узкую и гибкую спину снайпера и светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам, а еще легкие струйки дыма вокруг головы. У снайпера был перекур.
В следующий миг снайпер обернулся, и агрессивная, хлесткая фраза, стекавшая из Михиных мозгов к губам, безнадежно замерзла в носоглотке: перед ним – в спортивных штанах и мужском пиджаке, с бледным лицом, измазанным оружейной смазкой, и широко раскрытыми от ужаса глазами – была Хельга.
«Господи Ты Боже мой... – только и смог подумать Миха, приваливаясь ослабевшим телом к стенке. – Господи Ты Боже мой...»
Казаки кинулись мимо него к ней, «кукушке», иностранной суке, убивавшей за грины женщин, стариков и детей. Они кинулись к ней, застрелившей лучших друзей многих из них. Они кинулись, чтобы схватить ее, схватить и жестоко покарать, потому что именно она сейчас олицетворяла для них всех иностранных наемников этой войны, пустые, холодные орудия убийства, инструменты палача, не имеющие ни совести, ни достоинства, ни чести.
Хельга попыталась схватить винтовку, но сильный удар в лицо автоматным прикладом швырнул ее на землю.
Когда она приподняла голову, они все стояли толпой вокруг нее. Человек двадцать здоровенных мужиков в хаки и казачьих фуражках, небритых, потных, разъяренных.
Она знала – пощады не будет. Слишком хорошо ей были известны рассказы о трех снайперах-прибалтийках в разное время попавших в плен к сепаратистам. Одну разорвали пополам БТРами. Другую отпустили, только предварительно отрубили руки. Третьей, посадив на корточки, засунули куда надо лимонку на растяжке, привязанной ко вбитому в землю колышку. Говорят, та женщина долго сидела. Часа полтора. Больно хотела жить. Но потом все же встала...
Она знала – пощады не будет. Потому что на прикладе ее винтовки – восемнадцать зарубок. А это значит, что восемнадцать патронов, выпущенных ею, не пропали впустую.
Она с самого первого дня знала, что все закончится именно так, и что пощады не будет. Знала, но продолжала работать. Ей очень были нужны деньги.
«Господи, только бы убили сразу...» – молилась она, глядя снизу вверх на этих людей. А они стояли вокруг и молча ждали, когда она поднимется. Но она оставалась на коленях, жадно надеясь, что вот

читати