Завантажити

моя – вот она, милая, вся, как есть, в руках, рядышком с мужем.
– А что наверху говорят? – прижавшись к мужу, спросила Петькина жена Алена.
– Ну, ты же знаешь, соглашение о прекращении огня, и все такое, – начал обстоятельно объяснять Ваня. – Тут уж разговоры пошли насчет отвода тяжелого вооружения... – он с надеждой закатил глаза. – Может, на этот раз действительно все закончится, а? Войска уйдут из города, пригонят миротворцев, и все – и мир, а?..
– Господи, да уже скорее бы, – кивнула Алена.
– Знаешь, иногда мне очень хочется прийти к командирам, ну, туда, в штаб, к самым главным, и сказать: дорогие товарищи главные военные начальники, отдайте вы нам, Христа ради, наших мужиков, чтоб домой, чтоб живые были... а сами, если очень уж невмоготу, так и повоюйте где-нибудь друг с дружкой...
– Да, – подхватил Петька, – где-нибудь подальше отсюда. На полигоне каком закрытом...
– А знаете, ребята, все же как-то чудно получается, – сказал Ваня, беспечно развалившись на бетоне. – Мы ведь к чему привыкшие после Великой Отечественной: что война кончается сразу. Как там в фильмах: рейхстаг взяли и все, и победа, и парад на Красной площади с киданием флагов и салютом, а уже на следующее утро – мирная жизнь покатила. А здесь... ни хера не понятно. Не то воюем, не то таблом барабаним...
– Все равно все к лучшему, – возразила Алена. –Ведь не воюете уже, верно? Как в мае? Как в июне? Вот и соглашение заключили...
– А я так думаю, солнышко мое, – поцеловал ее в ушко Петька, – еще неделя, самое большее дней десять, и разгонят обе армии по домам к такой-то маме. Хватит, повоевали уже! Так что жди меня с оркестром и знай – пощады тебе от мужа не будет... Особенно в первые ночи...
Она счастливо засмеялась, поцеловала мужа, потом встала.
– Ладно-ладно, вояка, смотри сам пощады не запроси!..
– Уже бежишь? – спросил Петька, поднимаясь вслед за ней.
– Да, пора, – без энтузиазма сказала она. – Мне же на вторую смену...
Они обнялись на прощание.
– Ты... ты береги себя...
– Ой, да брось, – отмахнулся с улыбкой Петька. – Раньше надо было беспокоиться. Когда всерьез воевали. А сейчас не война, а так, одна формальность...
Ваня с легкой завистью смотрел на них, смуглого, черноглазого симпатягу в хаки и русоволосую милашку в легком летнем платьице, прощавшихся перед ним.
– Не волнуйся, Аленка, я за ним прослежу, – сказал он мягко и добавил, обращаясь к Петьке: – Хотя скорее ему следовало бы приглядывать за мной. А с ним-то что случится: он же у нас – фартовый...
Она благодарно улыбнулась Ване, махнула на прощание рукой и пошла прочь. И платье танцевало на ее бедрах и вилось вокруг стройных ног, и в походке ее не было предчувствия.
А потом, только она скрылась за поворотом, Ваня вдруг услышал мягкий хлопок, какой издает пуля, входящая в плоть, и, обернувшись, увидел, как падает-падает на землю фартовый Петька Рымарь с пробитым виском. «Как же это так?.. – промелькнула в Ваниной голове бессильная, безумная мысль. – Мамочка, да как же это так?!..»
Ваня не помнил, что происходило в последующие полчаса. Он словно обезумел. Схватив пулемет, он с дикими криками боли и ненависти стрелял в ту сторону, откуда прилетела пуля, до тех пор, пока не кончились патроны.
Все остальное – внешний мир, приказы, здравый смысл – сразу перестало для него существовать. Он палил и орал, а потом отшвырнул уже бесполезный пулемет, сел на бетон и заплакал. Солдаты связали его, отвели в расположение части и силой влили в рот стакан спирта. Только после этого он успокоился...

Война как таковая уже закончилась, и скука на позициях была смертная. Солдаты бестолково, заторможенно, как сонные мухи, слонялись по позициям, изредка равнодушно поглядывая в сторону румынских укреплений.
Михе всегда нравились Андреевы командирские часы, и он несколько раз приставал к последнему со всякими выгодными предложениями насчет их продажи или ченча. Однако Андрей не хотел ни продавать, ни обменивать часы и, как правило, старался, как это называл Миха, «съехать с темы».
Но сегодня, во время оглашения очередного списка сногсшибательно выгодных вариантов обмена, Андрей тупо вломил цену в сто гринов, и Миха понял, что этих «командирских» ему не видать никогда.
«Почему мы никогда ничего не получаем на шару? – размышлял Миха, улегшись на травке в тени, неподалеку от скучающей без дела пушки. – За все надо платить, буквально за все... За сон – беззащитностью. За еду – поносами. За секс – триппером и загсом... – он закурил. – За шик платят долгами, и, кстати, за азарт – тоже, за успех – грязью, за победу – кровью, а за власть – позором. И за все, буквально за все, платят страхом. За счастье, за любовь, за смерть... Страх – это всеобщий обменный эквивалент, платежное средство высшей ликвидности, страх – это доллары на прилавке нашей души... – он небрежно стряхнул пепел и повозился на траве, устраиваясь поудобнее. – Страх – это целая система

читати