Завантажити

сейчас один из них приставит к ее голове дуло автомата и нажмет на собачку.
Потом один из них зло пнул ее сапогом.
– Вставай, сука! Хули тут расселась?..
– Пора подбивать бабки, родная, – бросил другой и нехорошо ухмыльнулся. – Хорош. Довоевалась.
Она осталась на коленях.
– Пощадите, не убивайте... – Господи, как же ей сейчас хотелось жить!
– Вставай, сука, мля, вставай!.. – ухватил ее за плечо плечистый коротышка в сдвинутой на затылок фуражке. – Пора в расход...
– Не надо... прошу... пожалейте... – умоляла она.
– Раньше надо было думать!..
– Давай, поднимайся, стерва нерусская!..
Ее пинали ногами, рвали за одежду и волосы.
– Пожалейте... у меня дети...
– А что, у нас щенки, да?! – вызверился рыжий веснушчатый казак с лихо закрученными усами. – Да, нах, таким, как ты, надо вовсе шмоньку зашивать, чтобы сволочей не плодила!..
– И не в падлу таким сукам кровавые деньги брать!..
– Мне деньги на свадьбу нужны были... Чтобы замуж...
– Сука драная, да как у твоего ебаря на тебя еще стоит после кровищи такой!..
– Еб твою мать! – в сердцах выругался еще один, с лейтенантскими звездочками, рассматривая ее винтовку. – Да вы только посмотрите, мужики! Восемнадцать зарубок!..
– Чего?!.. Чего?!.. В расход ее, на хер!.. Восемнадцать!.. Это ж сколько невинных постреляла, сука!.. Бэтээрами рвать!.. На пилораме, как румыны наших!.. – заорали казаки.
– Стоять! – вдруг зычно крикнул кто-то. – Стоять!.. Хорош, мужики...
Ее силой поставили на ноги. Перед ней остановился худощавый белобрысый казак с ледяными глазами. Все в его поведении и голосе выдавало привычку командовать. Казак внимательно посмотрел на Хельгу и уже тише произнес:
– Негоже казакам на баб руку поднимать, честь свою казацкую марать...
– Да не пурши, браток!.. – зашумели солдаты. – Ты что же такое говоришь, а?! Это что, теперь ее, суку, лярву румынскую, отпустить на все четыре стороны, так?..
– Нет, зачем же отпускать, – покачал головой казак. – Покарать, конечно, надо. Только казакам баб казнить не с руки...
– Это как?..
– Сейчас увидите... Эй, молодка, жить хочешь?
– Хо... хочу... – деревянными губами пробормотала она, долю секунды безумно надеясь, что, может... что, может, – кобели все же – изнасилуют колхозом да отпустят?..
– Добро, если хочешь. Тогда прыгай, – казак махнул рукой куда-то за бортик. – Прыгай. Выживешь – бля буду, не убьем. Даже «скорую помощь» вызовем и все такое... Слово казака... Ну, а если убьешься, так все – без мучений, одним махом. Верно? – и потом, через несколько секунд, не дождавшись ответа: – А не прыгнешь, бля буду, на штык-ножи посадим. Лютой смертью умрешь, голуба...

...Когда Хельга медленно шла к пятиэтажной пропасти, казаки раздались в стороны, и она увидела еще одного приднестровского солдата, единственного, кто не участвовал в ее захвате. Она сразу узнала этого парня – это был тот наивный, восторженный, сентиментальный дурак, с которым она некоторое время спала и которого потом выгнала, давным-давно, тысячу лет назад, дома, в Салининкае. Хельга не удивилась: сейчас, за два шага от вечности, ее уже ничто не удивляло...
Она всегда была честна с собой и другими, она всегда умела объективно оценивать ситуацию. И сейчас она понимала, что он не сможет ее спасти, даже если бы захотел – все равно не сможет. Не стоит и пытаться.
Поэтому она прошла мимо, сделав вид, что не знает его. Потом поднялась на бортик, набрала побольше воздуха в легкие и, не оглядываясь назад, шагнула в пустоту.
Хельга упала на крону большого, развесистого каштана, и соскользнула по веткам на землю. Когда казаки спустились и подошли к ней, Хельга была изломана в куски, но жива. Тогда казаки вызвали «скорую помощь» и отправили Хельгу в больницу.
Ее приняли, прооперировали и положили в палату, где кроме нее было три пациента. На следующий день врач после осмотра заверил Хельгу, что, хотя ее положение очень серьезно, она будет жить. И она, получив свою дозу медикаментов, безмятежно заснула. И наркотические сны ее были легки и приятны.
В ту же ночь ее задушила подушкой соседка по палате, сына-подростка которой несколько дней назад застрелил румынский снайпер...

Миха не пошел вслед за всеми смотреть, как приземлилась сука-«кукушка». Слишком уж это был личный вопрос.
Он остался на крыше с сигаретой в зубах. Он сидел на бортике, тупо уставившись куда-то в пустоту, и нехотя ворочал чугунные жернова лишних мыслей. «Соревнования... Очень престижные... За границей...» – вспоминал он ее голос, звучавший тем холодным утром в коттеджике на улице Павасаре. «Так вот они какие, эти твои соревнования...»
Конечно, ему было паршиво. Но не настолько, насколько этого можно было ожидать. Потому что сейчас кое-что было уже не так, как полгода назад. Потому что сейчас между зимним Салининкаем и им, теперешним Михой, стояла Танюха.
Днем – светло. И сколько

читати