Завантажити

бывало или нет? Ну?..
– Ну, бывало... – смущенно признала Танюха. – Только у меня эти мысли почему-то все на один лад...
– Ой, ви мене будете рассказывать, – выдал Миха с нарочитым одесским прононсом. – Я даже знаю, на какой именно...
Танюхины щеки слегка порозовели.
– На какой?
– Твоя башка плотно забита сексом! – сказал Миха тоном строгого сержанта из учебки, распекающего молодого за самоволку. – Научись сдерживать свои интимные желания!
– Зачем?
– Что значит «зачем»? Затем, чтобы...
– А если мне, допустим, захотелось подойти к одному очень грустному молодому человеку и...
– Так, все. Стоп. Хорош. Куда-то мы не туда заехали с тобой, – всполошился Миха. – Сейчас ты отрываешь свой пухлый фундамент от моего порога и устремляешься назад в розовое сладкое детство. К куклам, цацкам, мулькам, к кастрюлям и коровам. Брысь!
– Может быть, сходим куда-нибудь вечером? – не обращая внимания на Михины слова, спросила голосом Одиссеевой сирены Танюха.
– Господи, ну где дядя Ваня вечно шляется? – сокрушенно пробормотал Миха. – Почему его никогда нет дома? Особенно тогда, когда надо унять одну малолетнюю сексуальную маньячку...
– А он дома, – проворковала Танюха, опуская голову на Михино плечо. – В каса-маре.
– Что-о?! – Миха отпрянул от нее, как от лимонки с сорванным кольцом. – И ты молчишь?..
Танюха с обиженным видом поднялась.
– Очень-то надо... У вас там, в окопах, все такие перепуганные?
– Так, не морочь голову, Мессалина. Иди отсюда. И впредь, чтобы тебе было легче не подходить ко мне ближе, чем на двадцать метров в безветренную погоду, попытайся представить, что я с ног до головы вымазан мерзким румынским говном. Договорились?..
Танюха втянула носом воздух и сморщилась как от неприятного запаха.
– С моим-то воображением? Запросто!.. – бросила она, уходя.
– Эй, Мадонна! А брехинжер можно будет прийти к вам посмотреть? – крикнул ей вслед Миха.
– Езжайте в Кишинев. Там лучше принимает... – ответила она и удалилась.
(«Брехинжером» местные жители называли «Месенжер», кишиневскую программу теленовостей на русском языке).

...И в этот раз, как и раньше, Миха не выдержал неделю мира полностью...

– Значит так, повторяю еще раз, – проводил свою обычную летучку в едущем на дело «КРАЗе» Саша, – сегодня мы работаем напротив «Эдельвейса». Румыны на этом участке слишком уж активны последнее время – это и понятно, свежие, наглые, – так что надо их чуть-чуть успокоить. Действуем как обычно. Снимаем часовых, минируем, уходим. Минируют – я, Борода, Нинзя, Старый. «Ворошиловец» и Норов – на прикрытии. Все понятно?
Присутствующие закивали. Разумеется, все было понятно...

...Они опять с головой погрузились в смоляную реку и бесшумно передвигались по ее неровному дну. Это была странная река – густая, вязкая, – и вся живность копошилась на ее дне. Только птицы – недаром они были дваждырожденными – находили в себе силы бороться с тяжелыми струями и сейчас, невидимые в непрозрачной субстанции ночи, изредка проплывали где-то высоко-высоко над головой.
Люди были слишком тяжелы, чтобы сделать то же самое. Слишком несовершенны, слишком отягощены предрассудками. И лишь оставив свое тело, могли их светлые души легко воспарить к сверкавшей в солнечных лучах как кожа дракона поверхности мрака, туда, где воздух сладок и прозрачен, чтобы из золотистой выси разглядывать медленно текущую внизу реку ночи, реку животной жизни, реку времени… Когда до вражеских окопов оставалось метров двадцать пять, «шатуны» залегли, чтобы осмотреться. Вперед выдвинулись Миха и Норов. Миха залег перед бруствером, а Норов тихонько сполз в окоп.
Миха внимательно смотрел и слушал. Метрах в сорока слева, за окопом мелькали огоньки двух сигарет и бормотали по-румынски два грубых голоса. «Один дрыхнет внизу, на матрасе…» – прошептал, выныривая из окопа, Норов. Потом условный сигнал – подтянуться. Через пару минут рядом появились Саша и остальные. Выслушав информацию, Саша только шепнул Михе на ухо: «Того, что дрыхнет...», – а сам с ребятами уполз вдоль бруствера к тем, курильщикам. По спине Михи сомкнутым строем пробежали мурашки – он должен был убить спящего на матрасе румына.
Перевесившись через бруствер, он лежал и смотрел сверху вниз на человека, которого он должен был убить. Судя по изувеченному темнотой изображению, то был совсем молодой еще парнишка, худощавый невысокий солобон, трогательно разметавший руки и ноги и мерно посапывающий в такт снам. «Боже, как быстро начинаешь чувствовать себя полубогом, когда в твоих руках оказывается чья-то жизнь!.. – невольно подумал Миха, приподнимаясь на локтях, чтобы лучше рассмотреть своего «крестника». – Вот он, родной, весь как на ладони, семьдесят килограммов мыслей, чувств и надежд... В средние века схоласты спорили, сколько может уместиться чертей на острие иглы... А тут он весь, целая судьба, целый мир, преспокойно уместится на острие

читати