Завантажити

сего понять, потому что у каждого свои мысли и неограниченные стремления, как молния, в безмерные расстояния раскидываются, ни одним пространством не совмещаемы и никаким временем не усыпляемы, одному только Богу известны... Друг. Перестань! Не так оно есть, Правда, что трудно изъяснить, что злые люди сердце свое, то есть самих себя, потеряли. И хотя меж нами в первом разговоре сказано, что кто себя не узнал, тот тем самым потерял, однако ж для лучшей уверенности вот тебе голос Божий: "Послушайте меня, погибшие сердца, сущие далеко от правды". Клеопа. Ах, мы сему веруем. Но как они потерялись? Ведь и у них мысли также плодятся и разливаются. Чего они себе не соображают? Чего не обнимают? Целый мир их вместить не может. Ничто их не удовлетворяет. Одно за другим пожирают, глотают и не насыщаются. Так не без донная ли бездна сердце их? Ты сказал, что сердце, мысли и душа - все то одно. Как же они потерялись? Друг. Чего достигнуть не можем, не испытуемо. Понудить себя должно и дать место в сердце нашем помянутому Божьему слову. Если его благодать повеет на нас, тогда все нам простым и прямым покажется. Часто мелочей не понимаем самых мелких; А человек есть маленький мирок, и как трудно силу его узнать, как тяжело во всемирной машине начало сыскать; затверделое наше нечувствие и привычный вкус причиной есть нашей бедности. Раскладывай пред слепцом все, что хочешь и сколько хочешь, но все то для него пустое. Он ощупать может, а без прикосновения ничего не понимает. Сколько раз слышим [о воде и духе]? Не на воздух ли опираются птицы? Он тверже железа. Однако деревянную стену всяк скорее приметить может. А воздух почитают за пустошь. Для чего? Для того, что не столько он приметен. Стену скорее ощупаешь. Скорее различные краски усмотришь. А воздух не столько казист, однако крепче камня и железа. А нужен столь, что дохнуть без него нельзя. Вот в самых мелочах ошибаемся и слабейшее вещество за действительнейшее почитаем. Почему? Потому что стена грубее и нашим очам погуще болванеет, как уже сказано, а воздух сокровеннее, и кажется, будто в нем ничего силы нет, хотя корабли гонит и моря движет, дерева ломает, горы крушит, везде проникает и все съедает, сам цел пребывая. Видишь, что не такова природа есть, как ты рассуждаешь. В ней то сильней, что непоказнее. А когда что-то уже столь закрылось, что никакими чувствами ощупать не можно, в том же та самая сила. Но если в воздухе почти увериться не можем и за ничто почитаем, будто бы его в природе не бывало, хотя он шумит, гремит, трещит и тем самым дает знать о пребывании своем, тогда как можем почитать то, что очищено от всякой вещественной грязи, утаено от наших чувств, освобождено от всех шумов, тресков и перемен, в вечном покое и в полной вечности блаженно пребывает? Испортив от самого начала око нашего ума, мы не можем никак проникнуть до того, что одно достойное есть нашего почтения и любви во веки веков. Пробудись же теперь мыслью твоей! Ты видел по это время только стену болванящей внешности. Теперь подними очи твои, если они озарены духом истины, и взгляни на нее. Ты видел одну только тьму. Теперь уже видишь свет. Всего ты теперь по двое видишь: две воды, две земли, И вся тварь теперь у тебя на две части разделена. Но кто тебя разделил? Бог. Разделил он тебе все надвое, чтоб ты не смешивал тьму со светом, ложь с правдой. Но поскольку ты не видел, кроме одной лжи, будто стены, закрывающие истину, для того он теперь тебе сделал новое небо, новую землю. Один он творит дивную истину. Когда усмотрел ты новым оком и истинного Бога, тогда уже ты все в нем, как в источнике, как в зеркале, увидел то, что всегда в нем было, а ты никогда не видел. И что самое есть древнейшее, то для тебя, нового зрителя, новое есть, потому что тебе на сердце не всходило. А теперь будто все вновь сделано, потому что оно прежде тобой никогда не видено, а только слышано. Итак, ты теперь видишь двое - старое и новое, тайное и явное. Но осмотрись на самого себя! Как ты прежде видел себя? Клеопа. Я видел (признаюсь) одну явную часть в себе, а о тайном никогда и не думал. А хотя б и напомнил кто, как то часто и бывало, о тайной, однако мне казалось чудно почитать то, чего нет, за бытие и за истину. Я, например, видел у меня руки, но мне и на ум не всходило, что в сих руках закрылись другие руки. Друг. Так ты видел в себе одну землю и прах, И ты до сих пор был земля и пепел. Кратко сказать, тебя не было на свете, потому что земля, прах, тень и ничтожная пустошь - все то одно. Лука. Ведь же ты из Иеремии доказал, что человеком находится не наружный прах, но сердце его. Как же Клеопы не было на свете? Ведь Клеопино сердце всегда при нем было и теперь есть... Друг. Постой, постой! Как ты так скоро позабыл: двое, двое? Есть тело земляное и есть тело духовное, тайное, сокровенное, вечное. Так для чего же не быть двоим сердцам? Видел ты и любил болвана и идола в твоем теле, а не истинное тело, во Христе сокровенное. Ты любил сам себя, то есть прах твой, а не сокровенную Божью истину в тебе, которой ты

читати