Возвращая читателю «должок», я, однако, приступаю к этому занятию со смешанными чувствами. 

«Русский садизм» вошел, по мнению экспертов, в шестерку лучших произведений, выдвинутых на конкурс литературной премии, «комиссаром» которой я все эти годы числюсь. Роман вышел в «Лимбус Прессе», главным редактором которого я был в первой половине «нулевых» - и связей с которым не прервал до сих пор. Более того, за судьбу которого – напрямую связанную с успешностью (в том числе, и чисто коммерческой) выпускаемых там книг – остро переживаю, а ведь дела этого издательства (как и едва ли не всех остальных) идут в годы после кризиса с большим скрипом. Да и номинировал роман на «Нацбест» главный редактор «Лимбуса» мой друг Павел Крусанов.

А вот сам по себе «Русский садизм» мне не понравился. Резко не понравился. Я бы не стал издавать этот роман и уж тем более номинировать его на престижную премию. И чуть позже объясню, почему. Но, прежде чем начать разговор собственно о романе, объясню, как я все же разрешил вышеобозначенную нравственную коллизию, - а ведь, не разреши я ее, предпочел бы просто-напросто промолчать. Существует мнение – и достаточно распространенное, - согласно которому «Топоров никогда не похвалит ничего хорошего, а вот если он разругает какую-нибудь книгу, если разнесет ее по кочкам и разметет в пух и прах, это непременно означает, что она хороша и бежать покупать ее следует, отложив в сторону все остальные дела». Разумеется, это не единственное мнение, но, повторяю, распространенное. Так что, приверженцев данной точки зрения, получается, я пошлю в магазин за Лидским, как за «Клинским», - сам писатель и опубликовавшее его роман издательство от этого только выиграют. Ну, а своих, скромно говоря, поклонников я все же предостерегу: делать этого категорически не нужно!

При этом я прекрасно понимаю и тех, кому «Русский садизм» нравится. Больше всего он похож на нашумевших «Благоволительниц» Джонатана Литтела, о которых я в этой рубрике писал тоже – и мнения о которых категорически разделились. Одни считают «Благоволительниц» (и наверняка точно так же отнесутся и к «Русскому садизму») искусной, но морально ущербной, а то и психопатической постмодернистской поделкой, да и подделкой тоже; другие говорят о романе, переворачивающем душу, о первом подлинно глубоком проникновении в сумеречную психологию маньяка, о детальной проработке масштабного художественного полотна, об исторической достоверности и даже аутентичности… Всё это в полной мере можно сказать и о рецензируемом романе – причем как то, так и другое. Более того, первая пристрелка такого рода уже состоялась во внутренних  рецензиях на «Русский садизм» членов Большого жюри «Нацбеста» (эти рецензии можно найти на сайте премии), прочитавших роман в рукописи; наиболее показательны мнения петербургской поэтессы Наташи Романовой бурно «за» и московского критика Михаила Визеля резко «против».

Владимир Лидский (это псевдоним) мужчина средних лет. Живет он в Киргизии, а значит, «Русский садизм» вполне может претендовать и на «Русскую премию», которую мы с вами недавно договорились называть «Такирусской». И я даже не удивлюсь, если роман ею на следующий год удостоят – не первым призом и не вторым (они уйдут в США и в Германию или наоборот), а, скорее всего, третьим. Название, разумеется, неудачное – причем и как целое, и оба слова по отдельности. Выступая на церемонии, член Малого жюри Захар Прилепин вообще осудил использование прилагательного «русский» в названии чего бы то ни было, - что, правда, прозвучало забавно из уст колумниста журнала «Русская жизнь» и в присутствие главного редактора этого журнала и тоже члена Малого жюри Дмитрия Ольшанского. Кстати, когда «Русскую жизнь» закрыли и зашла речь о необходимости ее скорейшего возрождения, я предложил переименовать (и отчасти переформатировать) «Русскую жизнь» в «Еврейскую жизнь». Меня, помнится, тогда дружно ошикали – но вот, вслед за водкой «Русский стандарт», появился в ограниченной продаже и «Еврейский стандарт» - и водка, доложу я вам, получилась отменная.

Однако переименование «Русского садизма» в «Еврейский садизм» (чему сам роман дает серьезные основания) не сильно помогло бы делу, потому что серьезные возражения вызывает и само слово «садизм» - и как обозначение ряда сексуальных практик, и как название жизненной философии маркиза де Сада. Второе в рецензируемом романе отсутствует, а первое слишком тесно переплетено и взаимосвязано с мазохизмом, да и со всем комплексом БДСМ (фетишизм, связывание, и т.д., и т.п.). Этого в романе полным-полно, но все же он несколько об ином: воля к власти и воля к смерти однозначно торжествуют здесь над сексуальными ухищрениями, пусть и расписанными самым подробным образом (наряду и наравне с казнями и пытками) на десятках, если не на сотнях страниц этого своеобразного произведения. Уже упомянутый критик Визель во внутренней рецензии предложил заменить «садизм» «изуверством» (что и впрямь гораздо точнее), но почему-то остановился на полдороге. А вот если переименовать жизнеописание кровавой чекистской собаки Льва Марковича Маузера из «Русского садизма» в «Еврейское изуверство», получится, по-моему, в самый раз.  

Персонаж этот, родившийся, естественно, из революционной риторики Маяковского, - «Ваше слово, товарищ Маузер», - таков, что товарищем ему мог бы стать разве что тамбовский волк, да и то вряд ли. При рождении он убил мать – этакую библейскую Лию, обманом подложенную его отцу -  тоже изрядной сволочи – вместо Рахили. Зверски избиваемый и, кстати, оскопленный в детстве, он копит невероятную злобу на весь род людской – и выплескивает ее, так уж получается, в основном на русских и на малороссов, которые, правда, - здесь автор тоже не жалеет ни крови, ни гноя, ни дегтя – тоже, оказывается, успели немало поглумиться над ним и над его предками… Десять лет назад вышел двухтомник А.И.Солженицына «Двести лет вместе» - сочинение, в авторской оценке взвешенное и глубоко фундированное исторически, а на самом деле – полное ошибок и передержек и, к тому же, глубоко антисемитское. Написанное Владимиром Лидским можно было бы каламбурно переназвать «Двести лет мести»  - передержек и нелепостей здесь, естественно, в десятки раз больше, чем у нобелевского лауреата (хотя, пожалуй, и не больше, чем в столь же квазиисторических «Благоволительницах» Литтела), - и месть товарища Маузера по-гоголевски страшна и далеко не по-гоголевски омерзительна.

Текст при этом насквозь литературен и, соответственно, носит на себе печать постмодернизма. Каждая глава написана по-другому – точь-в-точь как у Литтела. – и имеет отчетливый образчик, чтобы не сказать стилистический (и не только стилистический) первоисточник. Вот речь идет о народовольцах – и используются «Нетерпение» Юрия Трифонова и «Глухая пора листопада» Юрия Давыдова. Вот о гражданской войне – и из повествования торчат рожки «Конармии» Бабеля, «Старика» все того же Трифонова, поздних повестей Катаева. Начинается эпоха социалистического строительства – и строительным материалом для самого Лидского становится проза Андрея Платонова. В ход идет всё, что можно, и всё, что нельзя, - вплоть до таких экзотических в русском романе влияний, как роман Томаса Манна «Иосиф и его братья» (в переводе, естественно, Соломона Апта). Ну, и, понятно, Багрицкий с его поэмой «Февраль», герой которой – соплеменник и сослуживец товарища Маузера, - врывается в одесский бордель и с упоением насилует вчерашнюю гимназистку, в которую некогда был безответно влюблен, мстя ей тем самым за вековые унижения  многострадального еврейского народа … Сам товарищ Маузер, впрочем, никого не насилует (а только пытает и убивает) – ему, как уже было сказано, в раннем отрочестве оторвали яички уличные сорванцы.

Я не понимаю этого постмодернистского замысла как такового. Лучшая из поздних повестей Катаева – и как раз о разгуле чекистского разгула в Одессе – названа пастернаковской строчкой «Уже написан Вертер». И он ведь и впрямь уже написан: есть и бунинские «Окаянные дни», и шмелевское «Солнце мертвых», и «Котлован» с «Чевенгуром», и та же «Конармия», тот же «Февраль», та же уткинская «Песня о рыжем Мотеле». Есть аутентичные и творчески бесспорные художественные свидетельства современников нашей трагической истории ХХ века – к чему же, пренебрегая принципом Бритвы Оккама, бессмысленно приумножать сущности? Я не понимаю этого замысла, я не принимаю его оформления – чересчур грязного, чересчур макаберного, чересчур, если хотите, смердяковского, - я не принимаю этого романа. Хотя автор при всей болезненности его воображения, безусловно, не лишен определенных способностей имитатора. Точь-в-точь как Литтел… Одним словом, бегом через эту рецензию кувырком в книжный магазин!..

Тем, кто дочитал до конца, в качестве бонуса – анекдот, что называется, à propos. Бабий Яр. Прямо над оврагом щупленький большеглазый еврейский мальчик. На руках у него пушистая домашняя кошка. – Дяденька, - обращается он к полицаю, - а можно я с кисанькой?.. – Гмм… такой маленький, а вже такой садюга… Ну, можно и с кисанькой!

Виктор Топоров