Завтра в широкий прокат выходит «Шпион» режиссера-дебютанта Алексея Андрианова — экранизация «Шпионского романа» Бориса Акунина. Ваш покорный слуга обязан признать, что «Шпионский роман» — редкое сочинение Акунина, которое он умудрился не прочесть. Тем интереснее было сначала посмотреть картину, удивиться ей, а затем уже полистать роман, чтобы понять: кто в большей степени автор фантазий, которыми насыщен «Шпион»? Акунин или Андрианов? Оба они, короче, авторы. 

Сюжетно «Шпион», не считая отдельных импровизаций и неизбежных в кино сокращений, максимально вежлив по отношению к роману Акунина. Не удивлюсь, если в четырехсерийной телеверсии, которая будет потом продемонстрирована на канале «Россия 1», соответствие и вовсе окажется построчным. В Москве начала 1941-го спецгруппа НКВД пытается раскрыть глубоко законспирированного агента абвера по кличке Вассер, чтобы понять, не намеревается ли Германия вопреки заключенному пакту о ненападении развязать внезапную войну против СССР, и если да, то когда.

Абвер и Вассер решают в свой черед другую сложную задачу: как заставить вождя СССР поверить в то, что никакого вероломного нападения не будет? Как убедить его закрыть глаза даже на пятимиллионное перемещение войск вермахта к границам страны победившего коммунизма, которое ведь не утаишь? Реальный Сталин, как известно, и впрямь упорно не верил в гитлеровское нападение, чем и объясняется катастрофа первого года войны. Роман и фильм предлагают свою версию того, почему именно Сталин не верил. Прелесть в том, что эта версия абсолютно нафантазированная и внеисторическая (впрочем, пусть кто-нибудь, хотя бы и истерик Кургинян, предложит некую «историческую»). Прежде я не раз завидовал Голливуду, который раскован, способен на фантазии по поводу истории Америки и увлекает ими массы публики по всему миру. Теперь и наш фильм раскованно фантазирует по поводу истории СССР — и эта фантазия азартна и увлекательна.

Фантазировать, понятно, начал Акунин, который поставил во главу угла в борьбе с немцами монстра контрразведки по фамилии Октябрьский. Во время пресс-конференции после просмотра фильма я с удивлением выяснил, что Октябрьский (в фильме это не отыграно, поскольку потребовало бы долгих пояснений) — это бывший Алексей Романов, главный молодой персонаж цикла сочинений Акунина «Смерть на брудершафт», который боролся с германской разведкой во время первой мировой 1914–1918 годов. Там он был на стороне власти, но и потом, выходит, перешел на сторону власти, уже новой, потому и сменил фамилию с реакционной на революционную: с Романов на Октябрьский. На пресс-конференции Акунин нервно вопрошал аудиторию, не сделал ли Бондарчук Октябрьского (за счет своей артистической харизмы) слишком положительным, как в свое время Высоцкий сделал Жеглова? Ведь Октябрьский все-таки предатель по отношению к своему общественному классу, и, хотя он патриот и истинный мужчина, все-таки негодяй, поскольку оправдывает формулировки типа «лес рубят — щепки летят» и является восторженным сторонником пыток. Акунина должно успокоить хотя бы то, что Бондарчуку в фильме не уступает Данила Козловский, изображающий помощника Октябрьского и очередного потомка великого акунинского сыщика Фандорина — Егора Дорина.

Главная фантазия от режиссера Андрианова — Москва 1941-го. Она выглядит абсолютно футуристической. Там средства слежения почти как сейчас — камеры наблюдения, видеозапись и прочее. Там раздвижные двери чекистских кабинетов — как в картинах про XXII век. Там на небе летают дирижабли как в «Метрополисе». Там Москва полностью перестроена по неосуществленному генплану 1936 года: на месте храма Христа Спасителя возведен Дворец советов со стометровой фигурой Ленина наверху, уже выстроены все сталинские высотки (самое смешное, что часть молодой публики не поймет подставы. Она не имеет понятия, что высотки появились уже после войны.)

У нас в кино практически не исследованы темы сталинской культуры и, в частности, сталинской архитектуры. Но не станем приписывать «Шпиону» лишних достоинств. Фильм не намеревался внести свою лепту в культурологию, полемизируя, например, со знаменитым исследованием Владимира Паперного «Культура два». Целью было всего лишь обозначить, что происходящее надо воспринимать как вымысел. Что жанр фильма — не реализм, а отчасти комикс.

Создатели фильма предлагают с осторожностью относиться к термину комикс, хотя и использовали его иногда между собой во время съемок. Они вообще считают, что у их фильма нет прямых отсылок или, как теперь выражаются, референций по отношению к западному и любому другому кино. Но не соглашусь. «Шпион», например, заставляет вспомнить об американском «Небесном капитане и мире будущего», в котором в Нью-Йорке 1930-х звучит воздушная тревога, о наше-японском мультфильме «Первый отряд», в котором души пионеров-героев сражаются на полях Великой Отечественной с призраками тевтонских рыцарей. А также об экранизации знаменитого романа «Фатерлянд», демонстрирующей альтернативную историю, в которой Германия выиграла вторую мировую и Гитлер в 60-е встречается с Кеннеди. Конечно, «Шпион» отсылает и к советской классике. Сцена на Сельскохозяйственной выставке, будущей ВДНХ, это, естественно, напоминание о фильме «Свинарка и пастух».

Эти пересечения не в минус, а в плюс «Шпиону». В минус ему активно записывают то, что он воздает хвалу органам и изумительному сталинскому социализму. Но, по-моему, он не воздает никакой хвалы. Палачи в фильме они и есть палачи.

Игра в контекст

Чтобы лучше почувствовать фильм, канал «Культура» предлагает в эти дни (по четверг) смотреть вечерами советские шпионские боевики из числа тех, что не слишком знакомы зрителю («Подвига разведчика», скажем, среди них нет). Кроме того, с 20 марта по 20 апреля в отреставрированной гостинице «Москва» в самом центре столицы на основе фильма открыта выставка «Эпоха светлого завтра», позволяющая погрузиться в идеологию, культуру и шпиономанию — собственно, эпоху 1930–1940-х.

Юрий Гладильщиков