Re: цензії

Льюис Кэрролл, настоящее имя Чарльз Лютвидж Доджсон. Дата рождения: 27 января 1832 года. Место рождения: тихая деревушка Дерсбери, графство Чешир, Великобритания. Национальность: великобританец до мозга костей. Особые приметы: глаза асимметричные, уголки губ подвёрнуты, глух на правое ухо; заикается. Род занятий: профессор математики в Оксфорде, дьякон. Хобби: фотограф-любитель, художник-любитель, писатель-любитель. Последнее подчеркнуть.

Наш именинник — личность неоднозначная. Если представлять его числами, то получится не один, а два или даже три. Считаем.

Чарльз Лютвидж Доджсон (1832—1898), закончивший школу с отличием по математике и латинскому языку, в последующие годы профессор Оксфордского университета, а также куратор преподавательского клуба (с присущими статусу и учреждению причудами!), благополучный и исключительно добропорядочный гражданин викторианского общества, отправивший за свою жизнь более ста тысяч писем, написанных чётким убористым почерком, благочестивый дьякон англиканской церкви, талантливейший британский фотограф своего времени, одарённый математик и логик-новатор, на многие годы опередивший своё время. Это раз.

Льюис Кэрролл — любимый всеми детьми автор ставших классическими произведений «Приключения Алисы в Стране чудес» (1865), «Сквозь зеркало и что там увидела Алиса» (1871) и «Охота на Снарка» (1876), человек, три четверти свободного времени проводивший с детьми, способный часами без устали рассказывать детям сказки, сопровождая их забавными рисунками, и, отправляясь на прогулку, нагружавший свой саквояж всевозможными игрушками, головоломками и подарками для детей, которых он может повстречать, этакий Дед Мороз на каждый день. Это два.

Возможно (только возможно, а не обязательно!), был ещё и некий третий — назовём его Невидимка. Потому что его никто никогда не видел. Человек, про которого сразу после смерти Доджсона специально сочинили миф, прикрывающий реальность, которой никто не знал.

Первого можно назвать успешным профессором, второго — выдающимся литератором. Кэрролл-третий — полный провал, Буджум вместо Снарка. Но провал международного уровня, провал-сенсация. Этот третий Кэрролл и есть самый значительный, самый гениальный из трёх, он не от мира сего, он принадлежит к миру Зазеркалья. Одни биографы предпочитают говорить только о первом, Доджсоне-учёном, и втором, Кэрролле-писателе. Другие многозначительно намекают на всевозможные причуды третьего (про которого почти ничего не известно, а что известно, то невозможно доказать). Но на самом деле Кэрролл, как жидкий терминатор, был всеми своими ипостасями сразу, хотя каждая из них всем своим существом опровергала другие... Стоит ли удивляться, что у него были свои странности?

Ирония судьбы, или Жёлтый парик

Первое, что мне приходит в голову, когда упоминают Льюиса Кэрролла, — это, как ни странно, его любовь к маленьким девочкам, в том числе к Алисе Лиддел, семилетней красавице с широко раскрытыми глазами, дочери ректора, которая благодаря Кэрроллу превратилась в Алису сказочную.

Кэрролл действительно дружил с ней многие годы, в том числе после того, как она успешно вышла замуж. Он сделал много замечательных фотографий маленькой и большой Алисы Лиддел. И других знакомых девочек. Но «совы не те, кем они кажутся». Как отмечает в своём исследовании королева отечественного кэрролловедения Н.М. Демурова, всем известная версия о педофилизме Кэрролла, мягко говоря, сильное преувеличение. Дело в том, что родственники и друзья специально сфабриковали множество свидетельств о якобы великой любви Кэрролла к детям (и к девочкам, в частности) с целью скрыть его излишне активную светскую жизнь, которая включала множество знакомств с «девочками» вполне зрелого возраста — поведение, в то время абсолютно непростительное ни для дьякона, ни для профессора.

Выборочно уничтожив сразу после смерти Кэрролла многое из его архива и создав сильно припудренную биографию, родственники и друзья писателя сознательно мумифицировали память о нём как об этаком «дедушке Ленине», который очень, ну очень любил детей. Излишне говорить, насколько двусмысленным стал такой образ в ХХ веке! (Согласно одной из «фрейдистских» версий, в образе Алисы Кэрролл вывел свой собственный детородный орган.) Репутация писателя по иронии судьбы пала жертвой сарафанного заговора, как раз и созданного с целью защитить его доброе имя и представить в выгодном свете перед потомками.

Да и при жизни Кэрроллу приходилось «соответствовать» и прятать свою разностороннюю, активную и где-то даже бурную жизнь под непроницаемой маской викторианской респектабельности. Что и говорить, неприятное занятие; для такого принципиального человека, как Кэрролл, это было, несомненно, тяжёлым бременем. И всё же, думается, в его личности скрывалось и более глубокое, более экзистенциальное противоречие, кроме постоянного страха за свою профессорскую репутацию: «ах, что будет говорить княгиня Марья Алексевна».

Тут мы вплотную подходим к проблеме Кэрролла-Невидимки, Кэрролла-третьего, живущего на тёмной стороне Луны, в Море Бессонницы.

Говорят, Кэрролл страдал бессонницей. Кстати, Мэрилин Мэнсон все собирается и никак не снимет китчевый полнометражный фильм, главным героем которого станет Кэрролл. Фильм, который поддерживают такие мэтры кинематографа, как Джеймс Кэмерон и Алехандро Ходоровский, должен называться «Фантасмагория: Видения Льюиса Кэрролла», а снимает его — кто бы вы думали? (Подробнее я писал об этом здесь.)

Впрочем, даже если Кэрролла и в самом деле мучила по ночам бессонница, он так же не мог найти покоя и днём: ему постоянно надо было себя чем-то занять. Кэрролл за свою жизнь придумал и написал столько, что просто диву даёшься (опять невольно вспоминается дедушка Ленин, также отличавшийся литературной плодовитостью). Но в центре этого бурного творчества был конфликт. Что-то тяготило Кэрролла: что-то помешало ему, например, жениться и завести детей, которых он так любил. Что-то отвратило его от пути священника, на который он было ступил в молодости. Что-то одновременно подорвало его веру в самые основы человеческого бытия и дало ему силу и решимость идти по своему пути до конца. Что-то — громадное, как целый явленный нашим глазам мир, и непостижимое, как мир незримый! Что это было, мы можем теперь только догадываться, но в существовании этой глубочайшей пропасти сомневаться не приходится.

Так, например, в отрывке, который Кэрролл (по совету Дж. Тенниела, художника, создавшего классические иллюстрации к обеим книгам про Алису) убрал при окончательной правке, содержится горькая жалоба на двойную, чтобы не сказать двуличную жизнь, которую ему пришлось вести под давлением общества. Приведу стихотворение полностью (в переводе О.И. Седаковой):

Когда легковерен и молод я был,
Я кудри растил, и берёг, и любил.
Но все говорили: «О, сбрей же их, сбрей
И жёлтый парик заведи поскорей!»

И я их послушал и так поступил:
И кудри обрил, и парик нацепил.
Но все закричали, взглянув на него:
«Признаться, мы ждали совсем не того!»

«Да, — все говорили, — он плохо сидит.
Он так не к лицу вам, он так вас простит!»
Но, друг мой, как было мне дело спасти?
Уж кудри мои не могли отрасти...

И нынче, когда я не молод и сед
И прежних волос на висках моих нет,
Мне крикнули: «Полно, безумный старик!»
И сдёрнули мой злополучный парик.

И всё же, куда бы ни выглянул я,
Кричат: «Грубиян! Простофиля! Свинья!»
О, друг мой! К каким я обидам привык,
Как я поплатился за жёлтый парик!

Вот он, «видимый миру смех и невидимые миром слёзы» Кэрролла-Невидимки! Дальше следует уточнение:

— Я вам очень сочувствую, — сказала Алиса от души. — По-моему, если бы ваш парик сидел лучше, вас бы так не дразнили.

— Твой-то парик сидит прекрасно, — пробормотал Шмель, глядя на Алису с восхищением. — Это потому, что у тебя форма головы подходящая.

Сомнений быть не может: парик — это, конечно, совсем не парик, а социальная роль вообще, роль в этом сумасшедшем спектакле, который в старых добрых шекспировских традициях разыгрывается на сцене целого мира. Кэрролла — если, конечно, принять на веру, что в образе Шмеля Кэрролл изобразил себя самого или свою тёмную половину (вспомните знаменитый автопортрет Кэрролла, где он сидит в профиль — да-да, это Луна, тёмная сторона которой никогда не будет видна!), — так вот, Кэрролла мучает и парик, и отсутствие кудрей, а также красота и лёгкость детства — этих идеально сидящих «париков» прелестных маленьких девочек.

Вот какая «одна, но пламенная» страсть мучает дьякона: он вовсе не хочет секса с маленькими девочками, он хочет вернуться в детство, идеализированное в образе семилетней Алисы с «широко закрытыми глазами», которая естественным образом погружена в свою собственную Страну чудес! Ведь маленьким девочкам даже не надо прыгать в кроличью нору, чтобы оставить мир взрослых где-то там, далеко. А мир взрослых со всеми его условностями — стоит ли он того, чтобы тратить на него жизнь? «И вообще, чего на самом деле стоит весь этот искусственный мир социума?» — спрашивает себя Кэрролл. Ведь люди вообще странные существа, которые ходят всё время головами вверх и проводят половину жизни лёжа под одеялом! «Life, what is it but a dream?» («Жизнь — это всего лишь сон») — так заканчивается первая сказка про Алису.

Голова профессора Доджсона

До зубовного скрежета высокодуховный Кэрролл был мучим идеей экзистенциального, эзотерического прорыва в «настоящее», в Страну чудес, в мир вне Матрицы, в жизнь Духа. Он — как и все мы! — был тем самым злополучным «вечности заложником у времени в плену» и крайне остро это осознавал.

Характер Кэрролла отличало несгибаемое намерение реализовать свою мечту. Он работал целыми днями, не отрываясь даже на нормальную еду (в течение дня вслепую перекусывал печеньем) и зачастую просиживая долгие бессонные ночи за своими исследованиями. Кэрролл действительно работал как безумный, но целью его работы было как раз довести свой разум до совершенства. Он мучительно осознавал себя запертым в клетку собственного разума, но разрушить эту клетку пытался, не видя лучшего метода, тем же самым средством — разумом.

Обладая блестящим интеллектом, профессиональный математик и способный лингвист Кэрролл пытался именно с помощью этих инструментов найти выход, ту самую запретную дверь в чудесный сад, которая привела бы его к свободе. Математика и лингвистика — вот две сферы, в которых Кэрролл ставил свои эксперименты, эзотерические и научные одновременно: смотря с какой стороны посмотреть. Доджсон издал около десятка книг по математике и логике, оставив в науке свой след, но стремился он к гораздо более глубоким результатам. Кэрролл, мечтавший вернуться в детство, повернув время вспять, на деле опередил науку своей эпохи. Но так и не достиг своей основной цели. Игра словами и числами была для него войной с реальностью здравого смысла — войной, которой он надеялся обрести мир вечный, бесконечный, непреходящий. Войной, которую он проиграл.

По признанию современников, дьякон Кэрролл не верил в вечные адские муки. Осмелюсь предположить, что он, кроме того, допускал возможность выхода за пределы человеческого синтаксиса уже при жизни. Выхода и полного перевоплощения в другую реальность — реальность, которую он условно называл Страной чудес. Допускал — и страстно желал такого освобождения... Разумеется, это всего лишь догадка. В рамках христианской традиции, к которой, без сомнений, принадлежал дьякон Доджсон, это немыслимо, однако, например, для индуиста, буддиста или суфия такое «чеширское» исчезновение вполне закономерно (как исчезновение по частями или целиком — для самого Чеширского Кота).

Блестящий, совершенный разум Доджсона — математика и логика страдал, не в силах преодолеть пропасть, отделяющую его от чего-то принципиально непостижимого разумом. Ту экзистенциальную пропасть, которая бездонна: в неё можно «лететь, лететь». И стареющий Доджсон летел и летел, становясь всё более одиноким и непонятым. Эта пропасть не имеет имени. Возможно, это то, что Сартр называл «тошнотой». Но поскольку человеческому разуму свойственно ко всему непременно приклеивать ярлыки, назовём её пропастью имени Снарка-Буджума. Это пропасть между человеческим сознанием, стремящимся к свободе, и бесчеловечностью окружающей его среды.

В итоге Кэррол-третий (при поддержке первого и второго) успешно проиграл свою борьбу, в которой человек разумный победить вообще не может. И всё же он одержал несколько потрясающих пирровых побед! Пока Доджсон использовал свой ум, он был хорошим математиком, логиком-новатором, талантливым писателем. Но когда перед ним вставал «город золотой» — Страна чудес, Лучезарные Гималаи Духа, — он писал по вдохновению чего-то сверхчеловеческого, и эти проблески Высшего можно разглядеть даже сквозь перевод: Кэрролл, словно дервиш, кружится в своём мистическом танце и перед нашим мысленным (а подчас и безмысленным) взором мелькают слова, числа, шахматные фигуры, стихи; наконец, постепенно начинает проступать и сама фактура мира, линии Матрицы... Можно ли требовать от писателя большего? Это его подарок нам: что-то такое, чему он мог лишь позволить случиться, наш дорогой дядюшка Кэрролл, математик-визионер, дьякон-театрал, шутливый пророк в неуклюжем жёлтом парике.

Алексей Соколовский