Роман «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, фрагмент из которого мы также публикуем сегодня, вызвал беспрецедентную дискуссию в медиа, вышедшую далеко за рамки собственно литературной критики. Openspace.ru предлагает читателям подборку наиболее характерных и интересных фрагментов полемики вокруг романа.  


Полностью захваченный процессом Литтелл буквально «стер пальцы в кровь» к концу первого черновика романа, написание которого заняло 112 дней, проведенных им в зимней Москве, куда он приехал в 2001 году после прекращения сотрудничества с гуманитарными организациями. Он собрал материал, прочел сотни книг о нацистской Германии, посетил места, о которых собирался писать. У него уже был готов сюжет, оставалось только нарастить на него мясо, — и это было «делом везения, техники и воображения». 

«В процессе мне иногда снилось, что я должен написать. Я просыпался и записывал, при этом совершенно не представляя себе, что все это может означать, зачем оно там и что я буду с этим дальше делать, ‒ рассказывает он. — Я либо прямо вставлял такие отрывки в качестве снов — а иногда вводил персонажа из своего сна».

Peter Scowen. Inside a «perverted fairyland».  The Globe and Mail  


Тридцатидевятилетний Джонатан Литтелл, пытаясь избежать ажиотажа по поводу внезапно обрушившейся на него славы, отказался представить свою книгу на телевидении, переехал в Барселону и не явился на церемонию награждения (Гонкуровской премией. — OS ), которая состоялась сегодня в Париже. 

«Он надеется, что его отсутствие не будет понято неправильно или хотя бы не будет истолковано как неуважение к жюри, — сообщил репортерам издатель Литтелла Антуан Галлимар. — Он не хочет известности ‒ и из скромности, и из-за того, что не считает литературу отраслью шоу-бизнеса. По его мнению, единственное, что имеет ценность, это книга сама по себе».

И все же есть один важный момент, касающийся «Благоволительниц» и связанный непосредственно с личностью автора, — а именно то, что роман этот написан американцем на французском языке. Пусть американцем, выросшим на французской земле: во Францию отец писателя, журналист Роберт Литтелл, впоследствии написавший множество триллеров, перевез семью в 1970-х годах.

Позже, окончив Йельский университет, Литтелл сотрудничал в девяностых с французской общественной организацией Action Contre la Faim  и работал в горячих точках — в Боснии и Герцеговине, в Афганистане и Чечне. В редких интервью французской прессе он говорил, что идея написания романа возникла у него еще в 1989 году после просмотра «Шоа», документального фильма о Холокосте, снятого Клодом Ланцманом. И только в 2002 году он начал собирать материал для книги. 

Через некоторое время Литтелл передал рукопись агенту отца, Эндрю Нюрнбергу, а тот, в свою очередь, предложил ее французским издателям (под псевдонимом Жан Пети). Издательство Gallimard  немедленно заплатило за нее 38 тысяч долларов, и этим же летом книга вышла тиражом 12 тысяч экземпляров. Реакция французских критиков не заставила себя ждать — один из них даже сравнивал «Благоволительниц» с «Войной и миром» и другими эпическими литературными полотнами.

Alan Riding. American Writer Is Awarded Goncourt. The New York Times  


Первые 860 страниц книги действительно можно назвать выдающимися, они не производят впечатления текста, сработанного за такой малый срок. Но этого нельзя сказать об оставшейся сотне — там как раз ощущается если не усталость, то по крайней мере некая болезненность. И если основная сюжетная линия «Благоволительниц» педантично упорядочена и удивительно удачно выписана, то побочная линия — о семейных тайнах, преступлениях и наказаниях ‒ выглядит неубедительно. Все сюжетные повороты, связанные с запретной любовью рассказчика к его сестре Уне, вышедшей замуж за прусского дворянина; с загадочным убийством их родителей; с не менее загадочным появлением на свет и исчезновением близнецов (возможно, рожденных от инцеста Уны и Ауэ); с парой кафкиански невнятных детективов, преследующих Ауэ, — ни один из них и близко не производит того впечатления на читателя, которое предполагалось автором. При этом семейная драма об инцесте и убийстве родителей мешает доподлинно установить природу отношений между Ауэ и нацистами, которым он служит, — и его участия в геноциде. <…> Книга завершается карнавальной и полной абсурда сценой бегства Ауэ от преследователей через горящий зоопарк; детали этой сцены могли бы впечатлить, если бы из-за своей фантасмагоричности не теряли очков на фоне мастерского реализма предыдущих частей романа. 

Leland de la Durantaye. The Sound of the Furies. Book Forum  


История о том, как Джонатан Бернэм приобрел права на «Благоволительниц», французский бестселлер Джонатана Литтелла, стала легендой издательского бизнеса. По слухам, Бернэм заплатил за него миллион долларов, несмотря на то что этот европейский хит продаж, «гвоздь» Франкфуртской ярмарки, едва ли имел бы успех на североамериканском рынке, игроки которого только и делали, что обсуждали портрет соотечественника, который мог бы стать потенциальным читателем литтелловского романа — полного желчи рассказа от первого лица о жизни офицера СС, занимающего почти тысячу печатных страниц.

Скептики таки оказались правы. Harper Collins  выпустило «Благоволительниц» (в американском издании роман озаглавлен The Kindly Ones ) в свет 1 марта (2009 года. — OS ) тиражом 150 тысяч экземпляров. По данным Nielsen BookScan  (отслеживается около 70 процентов всех продаж), на данный момент (27 июля 2009 года. — OS ) продано всего 17 тысяч. По иронии судьбы в день появления «Благоволительниц» из печати вышел еще один роман о гитлеровской Германии, который, к всеобщему удивлению, и стал хитом продаж. Верьте или нет, но — так считают дистрибьюторы — читатели готовы проявить интерес только к одному роману о Холокосте за сезон. И таким романом стал «Каждый умирает в одиночку» Ганса Фаллады, выпущенный издательством Melville House .

Основатель последнего Деннис Джонсон приобрел роман покойного Фаллады осенью 2008 года. Не назвав точно суммы, он признался, что цена была скромной. (Немецкий оригинал книги был впервые издан в 1947 году, и, по словам Джонсона, правообладатели «были ему рады и проявили щедрость».) Роман этот представляет собой вымышленную историю о немецких супругах, которые оставляют по всей Германии открытки с призывами не поддерживать Третий рейх. В октябре Джонсон признался The Publishers Weekly , что всегда возлагал на эту книгу большие надежды, полагая, что она может стать бестселлером, подобно «Французской сюите» Ирен Немировски. 

И вот перед ним возникло препятствие в виде «Благоволительниц». Из-за того что перевод готовился долго, роман Литтелла задержался, и оказалось, что книги выходят в один день. Лишь тогда Джонсон забеспокоился о том, что разрекламированное эпическое полотно отHarper Collins  может затмить менее масштабную историю. «Мы даже боялись, что розница не примет у нас тираж на реализацию из-за вездесущих «Благоволительниц», ‒ признавался Джонсон. Но вышло иначе: неудачное стечение обстоятельств стало издательской легендой о Давидовой победе над Голиафом. 

Rachel Deahl. As «Kindly Ones» Sinks, «Every Man Dies Alone» Rises. The Publishers Weekly  


Этот роман в красках показывает, как «простые люди» становятся убийцами. Первые две сотни страниц повествуют о подготовке айнзатцгрупп к их жутким деяниям. При этом многие участники описаны как прожженные садисты и антисемиты, тогда как подавляющее большинство выглядит вполне нормальными людьми, которые с каждой организованной бойней все больше и больше начинают походить на нелюдей. Поначалу некоторые из них отказываются расстреливать невооруженных граждан, но вскоре это нежелание исчезает. В перерывах между операциями истребления киевских евреев (когда за двое суток было уничтожено около 30 тысяч человек) офицеры пьют пиво, заедая его сосисками, а их командиры жалуются на то, что от желающих поучаствовать в расстрелах нет отбоя. К моменту, когда Ауэ (главный герой) прибывает в Аушвиц, этот процесс коллективной потери чувствительности достигает нового пика. Истребление приобретает промышленные масштабы, запасные отряды привлекаются к массовому уничтожению — и все это выглядит рациональным, по-настоящему неизбежным и единственно верным решением «еврейского вопроса».

Такой взгляд на преступления нацистов вполне соответствует последним данным о Холокосте, которые отметают распространенное ранее оправдание ‒ «у меня не было выбора, я выполнял приказы» — как несостоятельное. В новейших материалах темы приведен ряд документальных доказательств, подтверждающих, что к солдатам и офицерам, отказавшимся выполнять приказы по истреблению, не применялись никакие карательные санкции. Правда заключалась в том, что даже те, кто не был в целом согласен с необходимостью массовых расстрелов невооруженных граждан, особенно женщин и детей, не проявляли особого желания высказаться открыто. Непоколебимая вера в конечную сверхзадачу помогла им преодолеть неуверенность, и убийство стало рассматриваться ими как обычная работа.

Jason Burke. The evil that ordinary men can do. The Guardian  


В романе Джонатана Литтелла, устроенного как античная трагедия, 6-я германская армия принимает участие в бойне в киевском Бабьем Яру, а затем гибнет под Сталинградом. В качестве «благоволительниц» выступают эвмениды, фурии. Полный личных откровений рассказ, больше похожий на исповедь, ведется от лица доктора Макса Ауэ — офицера СС немецко-французского происхождения, имевшего непосредственное отношение к «окончательному решению еврейского вопроса». Ему, юристу, поручают ряд заданий — и таким образом он играет в книге роль своего рода видеокамеры, озвучивающей свои, порою жуткие, соображения относительно запечатленного. Литтелл заходит в своих амбициях исследователя очень глубоко, в эти глубины не рискнул бы соваться ни один историк: располагая богатейшим материалом, он пускается в спекуляции о том, как было устроено сознание виновников ужасающих преступлений против человечества. Особенно хорошо автору удались линии, посвященные бюрократии в НСДАП и СС и конкуренции последних с другими институтами нацистского государства. Все они пытаются сохранить контроль над чудовищной индустрией смерти, но при этом совершенно не принимают во внимание объективные факторы: действительно ли их решения верны с точки зрения военного времени? Так ли уж они необходимы для выживания режима в целом? И здесь вполне ко двору приходится афоризм Эврипида: «Когда боги хотят наказать человека, они лишают его разума».

Five Best: World War II Fiction.The Wall Street Journal  


Литтелл пишет вымышленную биографию бывшего офицера СС, но при этом наполняет ее столькими исторически достоверными деталями и персонажами, что роман приобретает сходство с полудокументальным историческим исследованием. Это не просто повествование о войне — скорее эпохальная панорама, развернутая убористым шрифтом на девятистах с лишним страницах и производящая глубокое впечатление благодаря тому, что автор щедро наделен даром рассказчика.

<…>

Литтелл упоминает о том, что во время работы в странах бывшей Югославии и в Руанде он стал свидетелем ужасных событий и всякий раз приходил к одному и тому же выводу: «Живодеры никогда не говорят, — а если и говорят, то правды в их словах нет». Поэтому он и выдумал офицера СС Макса Ауэ, доктора права и интеллигентного человека, который убивает не из развлечения или извращенности, а по идеологическим причинам. Ауэ говорит не потому, что совесть его нечиста, а потому, что хочет облегчить себе старость. 

Michael Mönninger. The banalization of evil. Thesignandsight.com

Максимилиан Ауэ, извращенец и позер, действительно не соответствует никаким представлениям об обаятельном рассказчике, но его многословность и барочное внимание к деталям оказывают какой-то гипнотический эффект, а невозможность ему сочувствовать хотя бы отчасти искупается тем фактом, что он сочувствия и не ищет. Если он и ищет чего-то, так это справедливости. Вернее, равноправия — даже если это равноправие палача и жертвы. Он хочет, чтобы мы признали: «Человек, стоящий с ружьем у расстрельного рва, в большинстве случаев оказался там столь же случайно, как и тот, что умер — или умирает — на дне этого самого рва». 

Герой Литтелла не раз стоял у такого рва, обычно в качестве наблюдателя. Но однажды и в качестве участника — тогда он «стрелял направо и налево и не мог остановиться — рука как бы отделилась от тела и не слушалась своего хозяина», она нажимала на курок сама по себе, целясь в головы лежавших во рву, — и они «лопались, как фрукты». Знаменательно, что все это происходило во время  Gross Aktion , устроенного зондеркомандой под командованием штандартенфюрера Пауля Блобеля 29 сентября 1941 года близ Нового еврейского кладбища в Киеве, на пустыре, известном как Бабий Яр. 

Соответственно, Максимилиан Ауэ был там. А вот нас, читателей, там не было. И не потому, что мы заслужили там не быть. Так распорядился рок. По Литтеллу, те, кто — вот просто так, волей судьбы, оказавшись в другом месте, родившись в другое время, — не был в сентябре 1941-го в Бабьем Яру, не должны, не могут судить тех, кто — по воле рока — там находился. И в каком-то смысле даже не важно — во рву или у рва.

Анна Наринская. По ту сторону зла. Коммерсантъ Weekend, №37 (133)  


Однако между книгой Литтелла и Россией есть еще и другое, не менее важное соотношение: в романе широко присутствует русская литература. Параллели с нею не раз проводились критиками; некоторые из них ‒ слишком банальные, и автор справедливо их отводит, например, сопоставление этого большого исторического повествования с «Войной и миром». Сходства с творчеством Достоевского он тоже склонен не признавать, но в данном случае уже менее обоснованно: и в «Преступлении и наказании», и в «Благоволительницах» герой совершает убийство топором, мучается кошмарами, действует в бессознательном состоянии... И уж совсем бесспорны реминисценции из «Жизни и судьбы» Гроссмана, откуда в книгу Литтелла перекочевал эпизод спора между нацистским офицером и пленным комиссаром, и особенно ‒ из «Героя нашего времени» Лермонтова. Интеллигентному эсэсовцу доктору права Максу Ауэ война с Россией не мешает восхищаться русской культурой, и, оказавшись осенью 1942 года в Пятигорске и Кисловодске, он не только читает (по-русски!) своего любимого автора, не только посещает его музей и место последней дуэли ‒ он еще и сам начинает жить как лермонтовский Печорин. Рядом с ним, словно по волшебству, появляется персонаж, соответствующий Вернеру из «Княжны Мери», ‒ умный и симпатичный немецкий врач. Поссорившись с другим эсэсовским офицером ‒ жестоким негодяем, который, оправдываясь перед коллегами за свою «неарийскую» внешность, лютует над беззащитными евреями, Ауэ вызывает его на дуэль в точном соответствии с сюжетом Лермонтова (убитого спишем на партизан…). Его самоидентификация с автором «Героя нашего времени» может толковаться как очередное нелицеприятное уподобление России и Германии: у нас ведь нечасто вспоминают, что Михаил Юрьевич Лермонтов участвовал в кровавых карательных экспедициях против горцев¹ . А самоотождествление с Печориным вообще выводит Макса Ауэ за пределы исторической действительности, открывает перед ним, по словам также любимого им французского писателя Мориса Бланшо, «пространство литературы» ‒ пространство неопределенности, зыбкости, находясь в котором «никогда не знаешь, действительно ли ты в нем находишься»² .

Сергей Зенкин. Джонатан Литтелл как русский писатель. Иностранная литература, №12, 2008  


Среди достоинств романа исследователи называют достоверность в описании мельчайших деталей: «Читая Литтелла, мы узнаем то, о чем историки нам обычно не рассказывают. Уничтожение евреев? Избитая тема. Зачем столько раз повторять одно и то же? Однако Литтелл как будто тычет нас носом в кровь, в грязь всех этих преступлений и спрашивает: “Ну а это? Об этом вы тоже знаете?” И оказывается, что не знаем, или по крайней мере никогда не смотрели на происходящее так, как предлагает взглянуть нам автор “Благоволительниц”», ‒ пишет газета «Либерасьон», а постоянный автор французского журнала «Мир книг» Самюэль Блюменфельд замечает: «Неосознанное стремление нацистов к геноциду, беспрецедентно хорошо организованное и с такой точностью описанное Максом Ауэ, преподнесено нам не просто как исповедь. Нам протягивают зеркало, ибо от этих “людей-братьев” нам не откреститься, сославшись на дальнее родство. Вызывать такую реакцию у читателя под силу только настоящим мастерам, к каким я и причисляю Литтелла».

Ругают Литтелла не меньше. Так, литературный критик Флоран Брэйя сочла главного героя «слишком искусственным» и сравнила с пробежавшим через всю Америку Форрестом Гампом из нашумевшего одноименного романа Уинстона Грума (у нас в стране широко известна его экранизация). Славящийся глубиной критических разборов молодежный журнал «Энрокюптибль» назвал роман несовременным: «Как в 2006 году можно писать в манере XIX века? Словно Пруста, Джойса, Фолкнера и Роб-Грийе не было и в помине. Словно запредельные зверства можно спокойно описать полированным академичным языком».

Александра Лешневская. Казнить нельзя помиловать. Иностранная литература, №12, 2008  


Экзальтированные поклонники романа приняли, однако, извращенность за дерзость, претенциозность за амбициозность, а отвратительные кунштюки ‒ за незаурядность. Поданные в нарочито бульварной манере и намеренно созданные отвратительными «Благоволительницы» ‒ в заглавии имеются в виду фурии, известные в греческой мифологии как эвмениды, — представляют собою разбухший роман, состоящий из бесконечной череды сцен, в которых евреев подвергают пыткам, уродуют, расстреливают, душат в газовых камерах, сжигают в крематориях. Эти сцены перемежаются такими же бесчисленными, но уже документирующими инцестуозные и садомазохистские фантазии рассказчика. 

В самом деле, роман объемом практически в тысячу страниц читается как мемуары коменданта Аушвица Рудольфа Хёсса, переписанные плохим подражателем Жене или де Сада, — либо находящимся под воздействием всевозможных наркотиков рассказчиком из «Американского психопата» Брета Истона Эллиса, многажды перед тем пересмотревшим «Ночного портье» или «Проклятых». 

На протяжении многих страниц главный герой и рассказчик Макс Ауэ занимается рационализацией нацистского антисемитизма. На протяжении многих страниц (других) он описывает трупы, увиденные им на Восточном фронте, а затем в Аушвице, где он служил кем-то вроде эффективного менеджера, который беспокоится о том, что печи перегружены, а базовое правило складской логистики «первым пришел — первым ушел» не соблюдается.

Нас знакомят с бесконечными описаниями безумных сексуальных фантазий Макса (например, занятия анальным сексом с собственной сестрой-двойняшкой Уной на гильотине). Нам приходится читать описания мужских гениталий (любовников Макса) и женских (трупов). Кроме того, герой испытывает постоянные приступы диареи и тошноты. Книга повествует также о том, как он ненавидел мать и отчима (которых, вероятно, и убил), — и о том, как он убил своего лучшего друга. 

И хотя Ауэ утверждает, что он «ничем не отличается от других людей», что он «такой же, как вы»; несмотря на то что он описывает себя как развитого интеллектуала, читающего Флобера и Канта, — его история вряд ли представляет собой хрестоматийный пример «банальности зла». В пьесе «Благо» или в фильме «Мефисто» их герои, обыкновенные люди, в силу амбиций, оппортунизма или слабости становятся на темную сторону и поддерживают нацистов. Ауэ же представляет собой явно извращенное существо, и его безумие превращает эту историю в вуайеристский спектакль: это как смотреть слэшер с многочисленными крупными планами расчлененки и выпущенных кишок. 

Michiko Kakutani. Unrepentant and Telling of Horrors Untellable. The New York Times  


«Все течет», ‒ говорит Гроссман, вкладывая саркастический смысл в афоризм Гераклита «Все течет, все изменяется». Груды умирающих от голода на дорогах, зверски изнасилованные девочки, мерзавцы, в которых нет ничего человеческого, ‒ все течет, все изменяется, ничего не остается… Ан нет! Такое не «изменяется», оно поднимается из глубины, как отрыжка из набитого брюха. Достоевский, узнаваемый в «Благоволительницах» до подробностей, в свое время уже задавался вопросом: палач и жертва ‒ не один ли черт? Не могут ли они поменяться местами? Не является ли палач неотъемлемой частью меня, как желчь или лимфа? Книга основательно выбивает из колеи ‒ именно потому, что проза эта хоть и не документальная, но в большой мере состоящая из документов. Она буквально нашпигована документами, демонстрирующими, как функционировала фабрика нечеловеческих зверств ХХ века. И теперь эти свидетельства чудовищных мерзостей, которые происходили в обезумевшей, бьющейся в истерике Европе, обрели форму девятисотстраничного романа, написанного молодым американцем ‒ как раз в Европе и живущим. Кто-нибудь, пожалуй, заподозрит, что истоки безумия, переданного в романе с невероятной реалистичностью, следует искать в воображении самого автора ‒ ведь сам он не был в лагерях, да и семья его избежала ужасов геноцида. Может ли литератор так глубоко проникнуть в кошмар истории? Ответы на эти вопросы следует искать в романе, который хочется охарактеризовать именно так: «кошмар истории», «исторический бред». Но Литтелл ‒ не Антонен Арто, и бред для него ‒ не способ самовыражения. Кроме того, Литтелл не пишет в жанре, который у русских и американцев называется размытым термином  non-fiction ; хотя сразу же бросается в глаза, что автор перелопатил горы этого самого нон-фикшена, от мемуаров Геринга до «Сталинграда»³ Гроссмана. Хочу заметить, что устрашающий полет литтелловских эвменид, то есть благоволительниц, как раз доказывает, что такое не забывается, а если не забывается, значит, уже бывало раньше, и не раз ‒ и во времена Атридов, и во времена Эдипа ‒ с тех cамых пор, как было совершено первое в истории убийство. Отвратительный инцест ‒ соитие разумного и зверского ‒ испокон веков известен человечеству. Литтелл поражает тем, что всю историю насилия ХХ века выворачивает наизнанку, словно освежевывает кролика. Более того, насилие над личностью в эпоху тоталитаризма он толкует по Фрейду как снятие внутреннего контроля ‒ контроля «сверх-Я». Результат ‒ садизм, сексуальные извращения, инцест. То обстоятельство, что рассказчик ‒ психопат, не делает поток мерзостей менее отталкивающим, но показывает, в чем его, этого потока, «движущая сила», пугающая, как всякий кошмар. Движущей силой, то есть отправной точкой изображаемого бреда становится сексуальная связь между братом и сестрой, а массовые убийства подкрепляются матереубийством ‒ и это лишь малая толика того, Читать!Концерты недели. 21–27 ноябряКого пригласил Спиваков?Кому дать рубль?Топ-8: пропаганда гомосексуализмаБлогосфера и власть: кто кого?что ждет нас в книге. Вспоминаются два другие романа, которые в отличие от «Благоволительниц» не касаются ужасов истории, а лишь описывают людей, преступивших грань дозволенного. В первом из них ‒ «Человеке без свойств» Музиля ‒ об инцесте говорится намеком, в непринужденно-музыкальной повествовательной манере; второй роман ‒ «Ада» Набокова ‒ это бредовый, населенный фантазмами круговорот воспоминаний. У Литтелла кровосмешение и кровопролитие взаимосвязаны, одно подпитывает другое; это драконьи головы, растущие из одного тела. Но и два упомянутых романа (можно сказать, провозвестники «Благоволительниц») изверглись из той же переполняющей европейца магмы: наблюдая ужасы Холокоста, он тем не менее слушает Баха.

Жорж Нива. Эринии Литтелла ‒ судьи или судимые? Иностранная литература, №12, 2008 (Перевод с французского М. Аннинской)

___________________
¹ Б.М. Эйхенбаум. Мой временник. ‒ СПб.: Инапресс, 2001. С. 456. Трудно сказать, насколько это известно Литтеллу, вообще-то хорошо осведомленному в нашей истории. О кавказских «зачистках» образца XIX века говорится в «Казаках» Льва Толстого, глава XV: «…ваши черти солдаты в аул пришли <...> ребеночка убил какой черт, взял за ножки да об угол. Разве не делают так-то?» Аналогичный эпизод есть и в «Благоволительницах» Литтелла, дело происходит в 1941 году на оккупированной Украине.
² Так сам Литтелл объясняет это понятие в интервью ( Le Monde des livres , 16.11.2006).
³ Речь идет о документально-художественной книге В. Гроссмана «Сталинград», написанной во время Второй мировой войны.

«Благоволительницы» недвусмысленно позиционируются как роман в традициях «трансгрессивной литературы», особенно французского ее ответвления, представленного именами в диапазоне от маркиза де Сада и графа Лотреамона до Октава Мирбо и Жоржа Батая. Особенно это видно по подробным описаниям изощренных сексуальныхЧитать!Ваши двадцать лет: расскажите!Хип-хоп как «позитивная альтернатива»?Портрет поколения: Аслан ГайсумовАйда к ледяному безмолвию смерти!Лидер Gogol Bordello о русском роке и детской литературе фантазий: подростковый секс между братом и сестрой, мотивы копрофилии и инцеста — тут трудно не заметить влияния именно Батая. В особенности вспоминается «История глаза» — текст, в котором вырезанный орган зрения превращается в сексуальный фетиш и не без фантазии используется. Такое впечатление возникает из-за того, что Литтелл довольно часто упоминает выскочившие из орбит глаза — когда кому-нибудь размозжат череп. Думаю, Литтелл прибегает к таким описаниям именно потому, что все мы привыкли к описаниям зверств нацистов, — будь то в литературе или в кино, — и потому необходимо нарушить новые табу, заставить нас думать о зле, о жизни, прожитой во зле, и о разуме, не просто готовом, но желающем принять последствия выбора такой жизни.

«Китч» в романе — интегральная часть морализаторства. В то же время эффективность китча работает против других важных качеств текста — документальности и исторической достоверности. Мы можем либо воспринимать Ауэ как представителя своего вида, которому мы можем сопереживать (я имею в виду, что мы не можем отмахнуться, объявив, что он не принадлежит к человеческому роду), — либо же решить, что перед нами одержимый сексом извращенец, склонный к инцесту, матереубийству, гомосексуализму и копрофагии. <…> Но именно благодаря тому, что оба элемента (китч и документальность. —  OS ) отлично работают по отдельности, роман в целом производит впечатление попытки усидеть на двух стульях сразу. 

Daniel Mendelsohn. Transgression. The New York Review of books  


Литтелл объясняет, как возникла идея романа: «Помню, в юности меня завораживала история той части Второй мировой, что происходила на территории Советского Союза, а потом этот интерес совпал с другими эпизодами моего жизненного опыта. Сначала я задумывал историю о немецком солдате, который участвует в войне между нацистской Германией и Россией. О Холокосте тогда речь не шла. Я знал, что историю буду рассказывать от первого лица. Когда я начал собирать материал, то сосредоточился на СС ‒ на том, как все выглядело с их точки зрения. Конечно, войска СС в основном занимались истреблением евреев, и, естественно, история стала развиваться именно в этом направлении». 

Да, это один из ключевых вопросов. Почему именно офицер СС стал главным героем? Почему вы «дали слово палачам», если говорить в терминах Ланцмана?

В целом меня меньше интересуют жертвы, чем палачи, чем те, кто по-настоящему действуют, меняют реальность. Понять жертву просто: с ней происходит нечто ужасное, и она соответствующим образом реагирует. Но если мы хотим нечто  понять  — объекта для изучения тут нет. Преступника и его движущие мотивы понять сложнее — и, если дать слово палачам, можно узнать нечто новое, то, что повлияет на наше восприятие современного мира.

Были и другие примеры геноцида. Почему именно Холокост?

Вопрос о государственном насилии, о массовом насилии в обществе интересует меня гораздо сильнее вопроса о насилии индивидуальном. Случай с Германией наиболее радикальный и потому наиболее интересный пример такого массового насилия. Почему именно истребление евреев? Потому что в этом и заключалось преступление. 

Сильное влияние на Литтелла оказала война во Вьетнаме:

«Я принадлежу к поколению, которое носит на себе печать Вьетнама. Я был маленьким мальчиком, — но не было и дня, чтобы дома не говорили о Вьетнаме. С Холокостом и Израилем было не так. Я ежедневно видел войну во Вьетнаме по телевизору. Моим детским кошмаром было то, что однажды я вырасту и меня отправят во Вьетнам, заставят убивать женщин и детей, которые мне ничего плохого не сделали. У ребенка всегда есть возможность вырасти преступником». 

Assaf Uni. The executioner´s song. Haaretz  


Если коротко, то Литтелл замахнулся на «великий европейский роман», на «Моби Дика» о нацистской Германии, на «Преступление и наказание» о Холокосте, и иначе как амбициозной такую попытку назвать нельзя. Если честно, эта книга для многих читателей художественной литературы может стать суровым испытанием. В ней 984 страницы убористым шрифтом (при очень узких полях). Литтелл упорно использует французскую пунктуацию, не делит текст на абзацы и пренебрегает перебивками. Чтение романа становится, таким образом, заплывом в открытое море без спасательного жилета или восхождением на вершину — до полного изнеможения. 

Когда я начинал работать в  Simon & Schuster  в 1958 году, у каждого из нас было бронзовое пресс-папье, на котором была надпись: «Дай читателю передохнуть. Ричард Саймон». Что ж, Дик Саймон, будь он жив, многое мог бы сказать о «Благоволительницах». Литтелл не дает читателю передышки на протяжении всех 984 страниц. <…> Безусловно, это шедевр, важная книга, но читать ее на  Kindle  будет нелегко. И убедитесь, что аккумулятор полностью заряжен!

****
Верьте или нет, но Литтелл знает о нацистской Германии практически все, все в подробностях. Он не подслащивает эту горькую микстуру, не пытается преподнести это понимание в легкоусвояемой форме, не бережет ваших чувств и того, что осталось от ваших представлений о правильном и неправильном и о справедливости; от слабой надежды на то, что преступники чувствуют раскаяние и что у жертв есть достоинство. 

Убийцы здесь — и в первую очередь главный герой — безжалостны, беспощадны, не испытывают раскаяния, не чувствуют вины. Для них убийство — это работа, путь к наградам и продвижению по службе, долг. Их жертвы безлики, это просто масса, состоящая из мужчин, женщин и детей, убийство которых — не более чем масштабная Германская программа общественных работ, которая воплощается в жизнь при содействии множества украинцев, белорусов, прибалтов, которым так же нравилось наблюдать за гибелью своих еврейских соседей, как немцам эту гибель организовывать. Литтелл гениален — и как историк, и как романист, но он не пытается разбудить в вас чувство собственного морального превосходства по отношению к немцам. Не пытается заставить вас отложить книгу в сторону с чувством, что хладнокровное убийство шести миллионов человек к чему-либо привело или что-либо подтвердило. Большинство из тех, кто участвовал в описанных событиях, ушли безнаказанными, как герой романа. И ничто не мешало им спать по ночам. И те, кто были убиты, — мертвы. Навсегда. 

Michael Korda. A Brilliant Holocaust Novel. The Daily Beast  


Начав переводить «Благоволительниц», я споткнулась на самой первой фразе, «Frères humains… люди-братья». И тогда как многие рецензенты (вполне резонно) увидели параллель с бодлеровской строкой «Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник»⁴, во мне первые слова литтелловского романа отозвались строками из «Баллады повешенных» Вийона: «Терпимей будьте, братья люди, к нам, / Что раньше вас прошли земным путем. / Коль явите вы жалость к мертвецам, / В свой срок и вам Господь воздаст добром»⁵.

Вийон говорит от имени преступника в петле. Литтелл использует его фразу для первой реплики Ауэ — вводной в исповедь и оправдательную речь. Вийоновские преступники, приговоренные к казни, виновны, и потому они должны умереть. Но при этом они наши братья, им необходимо наше сочувствие и прощение. Мы можем предположить, что Ауэ признается в своих преступлениях — но и станет искать им оправдания, апеллируя при этом к основному посылу романа: нечеловеческого не бывает, бывает только человеческое. 

Charlotte Mandell. Living Inside The Kindly Ones  


Я пыталась сформулировать содержательный отзыв об этом произведении и вдруг осознала: это же нарочито плутовской роман. Если принять такую гипотезу, некоторые вещи встают на свои места: невероятные повороты Читать!Концерты недели. 21–27 ноябряКого пригласил Спиваков?Кому дать рубль?Топ-8: пропаганда гомосексуализмаБлогосфера и власть: кто кого?сюжета, обеспечиваемые  deus ex machina , пара напоминающих Коломбо детективов, которые преследуют Ауэ, возникая в самые неожиданные моменты, — и даже удивительно злобное выражение лица самого Литтелла на обложке. Только к концу, когда сюжет романа окончательно превращается в фарс, добросовестному читателю (а кто еще станет интересоваться Холокостом) обламывается награда: «Благоволительницы» ‒ это сатира на нацизм как таковой, являющийся материей настолько темной и настолько преувеличенной, что можно простить тех, кто не заметил литтелловской уловки.

Ina Friedman. A real morality play. Haaretz

___________________
⁴ Шарль Бодлер. «Вступление» к «Цветам зла». Перевод Эллиса. 
⁵ Франсуа Вийон. «Баллада о повешенных». Перевод Ю.Б. Корнеева.



Перевод с английского О. Любарской (кроме цитат из А. Наринской, С. Зенкина, А. Лешневской и Ж. Нива)