Перед тем как прилететь в Копенгаген на встречу с читателями, Герта Мюллер пережила шок. Она оказалась в ловушке, которую журналисты назвали моральной.

Её последний роман Atemschaukel (на русском — «Качели дыхания», на английском и датском — «Всё, что есть у меня, ношу я с собой») о депортации румынских немцев в сталинские концлагеря, вышедший в Германии в 2009-м и принёсший ей видную европейскую премию по защите прав человека, а следом и Нобелевскую, — этот роман был задуман в соавторстве с поэтом Оскаром Пастиором, близким другом и земляком Герты Мюллер.

В 2001-м Герта начала записывать воспоминания Оскара о пяти годах его жизни в трудовом лагере в Донбассе. Когда в 1945-м, во время советской оккупации Румынии, Сталин распорядился о том, чтобы румынское правительство выслало румынских немцев в СССР как бесплатную рабочую силу, депортации подверглись мужчины и женщины в возрасте от 17 до 45 лет, в том числе 18-летний Оскар Пастиор.

После года бесед Герта и Оскар вместе съездили на Украину и посетили то место и цементный завод, где жил и работал Оскар.

На качелях

Когда в 2006-м Оскар неожиданно умер, ошеломлённая Герта отложила четыре тетради со стенографией бесед. Она смогла к ним вернуться не ранее чем через год, решив писать роман в одиночку. В послесловии она объяснила, что без воспоминаний коллеги и друга Оскара Пастиора эта книга не была бы возможной.

Оскар был не только другом и земляком, кому она доверяла и открыла свой дом, — он играл не последнюю роль в её литературном фундаменте. Его имя она назвала не менее девяти (!) раз в нобелевской речи в Стокгольме, тем самым сделав его причастным к своему мировому признанию.

Однако почти через год, в сентябре 2010-го, стало известно, что Оскар Пастиор на протяжении семи лет, с 61-го по 68-й, пока не покинул Румынию, числился осведомителем тайной полиции секуритате, которая являлась румынским аналогом КГБ и гестапо.

В эту ловушку, к этой позорной связи, в которую можно войти, но выйти из неё — никогда, его привели стихи о жизни в сталинском лагере, которые он написал, вернувшись из СССР, — написал и показывал другу. Дошло до властей. Они расценили творчество Оскара как антисоветское. Чтобы не сесть в тюрьму на двадцать теперь уже лет, Оскар поддался давлению тайной полиции — стал их агентом.

Немецкие журналисты назвали событие бомбой — и даже одной из крупнейших в культурной жизни Германии со времён Второй мировой. Это можно было сравнить только с известием о членстве Гюнтера Грасса в СС, о котором Грасс рассказал уже после того, как в 99-м стал нобелевским лауреатом по литературе.

И хотя Герта Мюллер не устаёт повторять, что работа тайной полиции также построена на создании мифов, чтобы дискредитировать неугодных людей, она не могла не признаться в собственном шоке.

— Для меня эта новость стала пощёчиной, — сказала она. — Существует два Оскара Пастиора. Одного я знала, другого — не знала. Это ужасно, то, что диктатура творит с людьми.

Впрочем, если бы Герта знала о теневой биографии Оскара, она всё равно написала бы книгу, просто книга была бы другой, но её к нему отношение зависело бы от многих вещей.

— Нашей дружбе пришёл бы конец, начни он себя защищать. Но если бы стал говорить не жалея себя, мы могли бы остаться друзьями. Я не могу себе запретить хорошо к нему относиться. Я-то уж знаю, что за время было тогда.

Усталость

Даже на рекламных портретах, припудренных издательским глянцем, на лице Герты Мюллер проступает усталость и то особое грустное знание, которое ей было предложено в комплекте со страхом за жизнь.

В жизни это дополняется кротостью, одетой в чёрную железную волю человека-тростинки, с мокрым блеском в глазах от проступающих слёз и молодым недрожащим меццо-сопрано, слегка подосипшим от сигарет.

Двухчасовое интервью по-немецки, который, кстати, не понимало ползала, прерывалось не переводом, а кратким рефератом рассказанного.

Не случись это в Дании, можно было подумать, что секуритате наследила и здесь, чтобы как можно меньше людей услышали Мюллер в оригинале. Но то было оплошностью организаторов встречи, мы же просто опустим кавычки.

Герта Мюллер родилась в румынской провинции, в селе Ницкидорф (Nitzkydorf) на пятьсот домов, где ещё со времён Австро-Венгрии проживало немецкое меньшинство.

Во время Второй мировой большинство жителей были нацистами, в том числе отец Герты Мюллер, служивший в СС. Мать Герты в возрасте 19 лет угнали на Украину, где она, как Пастиор, пять лет отработала в лагере, несколько раз умирая от голода.

Когда Герта закончила школу, мать была против, чтобы дочь поступала в гимназию, считая, что гимназия портит людей чтением книг. Мать хотела, чтобы дочь стала портнихой.

Вопреки желанию матери, Герта не только поступила в гимназию, но и окончила университет в Тимишоаре, где изучала немецкий и румынский язык и литературу, а после устроилась переводчицей на завод «Технометал».

Через три года её уволили из-за того, что она отказалась сотрудничать с секуритате. Мало того, занесли в список врагов и пригрозили, что утопят в реке.

— Когда нас не было дома, тайная полиция заходила в квартиру, словно так и должно было быть, — вспоминает Герта о психотерроре. — Часто намеренно оставлялись следы в виде окурков, передвинутых стульев и фотографий, снятых со стен.

На полу в квартире лежала шкура лисы. Как-то, вернувшись домой, Герта заметила, что лапы лисицы сложены на животе как у покойника. Она подумала, это случайность. Но ситуация повторилась ещё. Ещё и ещё. Теперь, приходя домой, Герта первым делом проверяла лису. Когда лисе отрезали голову и положили поверх живота, Герту пробила дрожь. Квартира больше не являлась её частным прибежищем. Всё могло произойти.

— В Тимишоаре, — говорит Герта Мюллер, — не было места, где я могла бы чувствовать себя в безопасности. По ночам, лёжа в постели и слушая, как поднимается лифт, я боялась, что едут за мной, — я думала, что меня заберут. И когда забирали, я не знала, вернусь ли домой.

Рождение писателя

Когда секуритате затеяла травлю, распуская слухи о том, что Герта шпионка, вряд ли агенты предполагали, что способствуют рождению большого писателя.

— То, что меня оболгали шпионкой за то, что я отказалась быть их шпионкой, то, что оклеветали именно в том, чему я сказала нет, — было хуже ареста или угроз, — говорит Герта Мюллер. — Моя заводская подруга Йенни и горстка коллег — они-то уж знали, что за игры ведутся против меня. Но другие не знали. Как я могла объяснить, что происходит? Как могла доказать им обратное? Это было, увы, невозможно. Секуритате всё рассчитала, зная, что эта стратегия ударит сильней, чем давление с их стороны. Человек привыкает к угрозам, он может запрятать страх, но клевета ампутирует душу.

Так Герта Мюллер обратилась к письму. Потому что не могла говорить — не могла говорить свободно. Проза стала единственным миром, где она могла себя выразить. И, может быть, защитить.

Её первая книга «Низины» о жизни немецкой общины вышла в Румынии в 82-м (Герте было тогда двадцать девять), а через два года появилась в Германии.

В Германии книга получила призы, притянула внимание критиков, но дома, в родном селе, Герте плевали в лицо — ей на улице плевали в лицо за то, что вынесла сор из избы. Она стала меньшинством в своём меньшинстве.

Секуритате тоже бесилась. «Ни одного оптимистичного образа, ни одной положительной фразы», — записали они в досье Герты Мюллер, которое завели после выхода книги. Основание для открытия дела озаглавили так: «Тенденциозное преувеличение местной реальности, особенно в сельской среде, в книге «Низины».

Низины и вершины

После того как «Низины» вышли в Германии, Герте запретили выезжать из Румынии, но когда обнаружилось, что книга отмечена премиями, секуритате сняла запрет и сменила стратегию

В 1987-м, после нескольких лет систематической травли с допросами, Герте удалось покинуть страну вместе с матерью и мужем-писателем Рихардом Вагнером. Семья поселилась в Берлине, ещё не догадываясь, что задачей тайной полиции стало дискредитировать Герту в глазах западной публики.

«Чтобы скомпрометировать, мы будем сотрудничать с отделением Д («Дезинформация»). Опубликуем статьи за границей или пошлём меморандумы — якобы от имени иммигрантов — в различные службы, которые в Германии имеют влияние», — записали они в досье Герты Мюллер.

Через год неожиданно приехала Йенни, которую Герта считала своей лучшей подругой ещё с той поры, когда они вместе работали на заводе в Румынии.

Пребывание Йенни в берлинской квартире показалось тревожным. Когда Герта сказала, заглядывая в паспорт подруги, проштампованный европейскими визами: «Такой паспорт просто так не дают» — Йенни призналась в том, что приехала по заданию секуритате. Ей поручили выяснить, чем занимается Герта, с кем дружит, как выглядит дом, какую любит косметику, сигареты, где покупает продукты и кто в доме готовит еду...

Когда ошеломлённая Герта заставила Йенни показать чемодан, то нашла в нём копию ключа от квартиры — своей квартиры в Берлине. И хотя Йенни божилась, что это всё несерьёзно, что этот визит не причинит ей вреда, что она согласилась поехать только затем, чтобы увидеть подругу, по которой соскучилась, и потому что больна, уже больна раком, Герта её прогнала. Ей было сложно поверить в то, что дружба Йенни не имела мотивов. Не была ли эта дружба заказана с первого дня?

Пока Чаушеску находился у власти, на адрес Герты приходили угрозы. Однажды её вызвали в Бонн на встречу с полицией, где показали фото румына — арестованного агента секуритате. В его блокноте нашли адрес Мюллер. Герта тогда подумала, что не переживёт этот режим.

В 89-м под влиянием перестройки в СССР Европа освободилась от Берлинской стены, Чаушеску казнили и Герта впервые свободно вздохнула:

— Как тяжёлая ноша свалилась с плеч. Я пережила этот режим.

Она думала, что пережила. Переименованная секуритате не оставляла её и потом.

Незадолго до получения Нобелевской премии ей удалось увидеть досье, заведённое тайной полицией после выхода книги «Низины». Три тома, девятьсот с лишним страниц, где её называли Кристиной. Отчёты о слежке, протоколы прослушиваний, даже справка о Йенни. Но о допросах — ни слова. В досье не было самых страшных страниц.

И всё-таки кто она, Герта Мюллер?

«Википедия» грешит против истины, называя её немецким писателем. В Европе её представляют не как германского автора, но как пишущего по-немецки.

Шведская академия пошла по тому же пути. Объявляя лауреата 2009-го, академия не стала её представлять по национальности и гражданству. Её представили по языку.

Несмотря на немецкие корни и родной немецкий язык, Герта Мюллер считает себя иммигранткой в Германии. Её немецкий удивляет людей — протяжные гласные, ударение против канонов, необычная селекция слов. «Кто вы? — часто слышит она. — Откуда вы родом?»

Герта Мюллер — писатель в изгнании, она родом из языка. Её родина — это язык.

Она считает, что в сравнении с тем, что ей пришлось вынести дома, чужбина может выглядеть отдыхом.

— Я добралась до Берлина — это значит, что выжила. Берлин означает освобождение. Но я не ищу здесь родины. Я не люблю это слово. Мне достаточно и того, что здесь находится мой дом. Мне нравится быть незнакомкой. Мне нравится быть чужой. Быть чужой незнакомкой — в этом тоже кусочек свободы.

Новое как забытое старое

Хотя Герта Мюллер покинула родину, родина осталась при ней. Все её книги повествуют о боли, впрыснутой там . О том, как диктатура умерщвляет сознание, во что мутирует страх, о буднях во лжи и предательстве, о том, как разлагается честь. И о том, как живётся в несвободной стране, где будни напичканы контролем полиции.

Хотя в Восточной Европе не знали тех ужасов, виденных в СССР в 30—50-х, критики её называют хроникёром тоталитаризма, а читатели — очевидцем и мастером Witness Literature . И те и другие считают, что слово Мюллер ценно вдвойне, ибо новое — забытое старое, и чтобы не допустить возвращения диктатуры, память о ней нельзя отпускать.

Сама Герта Мюллер видит в своём письме самопоэзию, но отмечает, что импульс её перу задаёт политика. Та, что стирает индивидуальность.

— Я, может быть, и хотела писать о чём-то другом, но мне не оставили выбора. Кто-то сделал его за меня, — говорит Герта Мюллер.

Она относит себя к писателям, которые прошли экстремальное — войну, диктатуру, концлагерь, ГУЛАГ. Она считает, что эти писатели не сами выбирают, о чём им писать, — они остаются в теме, к которой принудила жизнь. Они не могут иначе, тема выбрала их.

Журналисты, что приходили к ней в дом, говорят, что видели там огромнейший стол, заваленный горой конфетти из нарезанных букв. Когда другие по вечерам пьют пиво и кидают пасьянс, Герта клеит коллажи из букв. Так она отдыхает.

— Писать — это как балансировать между открытием тайны и её же сокрытием, — считает она.

Хотя она пишет о страшном, её проза поэтична, как эдельвейс. Она одевает трагедию в лирику, считая, что слово должно быть красивым. Она говорит загадками. В её книгах табу на клише. Она стремится выразить бездну наименьшим количеством слов. Она верит в их чудодейственность, даже в целительность.

— Литература не может изменить злодеяния прошлого, но она может отыскать истину через язык, который показывает, что происходит внутри нас и вокруг нас, когда духовные ценности идут под откос, — сказала она в нобелевской речи в Стокгольме.

Даже спустя много лет письмо для неё не профессия, не карьера, не любимое дело. Как и тогда, в начале, в книге «Низины», за которую сельчане плевали в лицо, письмо для неё остаётся защитной реакцией. Всего лишь защитной реакцией.

Письмо сумело её защитить. Она пережила этот режим.

Когда она справится с шоком, вызванным осенним известием об Оскаре Пастиоре, она напишет ещё одну книгу. Эту книгу с нетерпением ждут. К сожалению, диктатура не место, где заводят друзей. Это место, где рушат доверие. Но, как оказалось, из этого опыта, из этой воли, из этой вот боли, вживлённой однажды и уже на всю жизнь, рождается большая литература.

Она переживёт даже этот режим.

В материале в том числе использованы цитаты из газет Information, Berlingske Tidende, Politiken, Weekendavisen

Дина Яфасова, Копенгаген