Романы, как называют теперь любое сочинение на вольную тему, сезона весна-лето — 2009 («новая коллекция», fiction как fashion) я прочла весной-летом, и именно они попали в премиальные списки.

Кроме одной книжки, её как раз бросила на середине — скучная, хоть задумана и исполнена так, что читатель должен впиться: лет пятнадцать назад россияне вступили в отношения с брендами (а речь о книге Олега Сивуна «Бренды» ) и продолжают в этих отношениях состоять, будь то с брендами-людьми или брендами-предметами.

Читатель и вправду клюнул: как сказала мне издательница книги Ольга Морозова, за первую неделю было продано 10 тыс. экземпляров, что очень много по нынешним временам, тем более от автора-дебютанта.

О Сивуне я вспоминаю потому, что он, как и другие авторы, о которых пойдёт речь, как бы заявил о конце долгого «кризиса идентичности»: идентификация современной России и её героев созрела к 2009 году. Об этом — гигантская лирическая эпопея «Каменный мост» А. Терехова, роман «Елтышевы» Р. Сенчина, мемуарные записки «Люди в голом» А. Аствацатурова, повесть «Беглец» А. Кабакова, шпионский роман «Рам-Рам» С. Костина (последний номинирован на «Нацбест»).

У молодых питерцев Аствацатурова и Сивуна герой — это и типаж, и авторское «я». В первом случае называющее себя по имени и фамилии, а главное, не забывающее знаменитого дедушку, академика Жирмунского (стала б читать или дочитывать, если б не дедушка? Не знаю), в другом — просто «я», скучающий листатель глянца, попиватель виски определённого бренда, осознающий, что всё началось с Энди Уорхола (он в книге — первый «бренд» и самый интересный текст), что Уорхол был началом конца, ловушкой для культуры.

Тут и Путин есть, но я до него не дошла, хотя издательница настоятельно рекомендовала прочесть именно это эссе. Меня и так тошнит от передоза бренда «Путин», так что мне всё равно, что поведал о нём его земляк, нью-Онегин, который «думать о красе ногтей» — ещё да, а «быть дельным человеком» — уже нет, потому что «дельность» утратила достойные цели, одно пускание мыльных пузырей.

Меня и от Питера тошнит, оттого что пал так низко: город великой литературы превратился в Петербург Достоевского, из него лезут бесы, в нём плачут униженные и оскорблённые.

Город, закладывавшийся в 1703 году как «окно в Европу», бывший на моей памяти, в 80-е, «глотком свободы», стал похож на обитель летучих мышей.

«Бренды» Сивуна — протест, повисающий в пустоте: тебе скучно, говоришь автору-герою, ты не видишь ни смысла, ни перспективы, но и мне с тобой скучно, хотя я тоже не вижу смысла и перспективы. Мы вроде товарищи по несчастью — ан нет, потому что я тебе не сочувствую, не ненавижу, не смеюсь над тобой, как читатели классической русской прозы: героя — социального героя — в нынешней действительности нет, и взяться ему неоткуда. Почему — ответ у Терехова, Сенчина, Кабакова, Костина.

«Аствацатуров — внук Жирмунского», в отличие от героя Сивуна, — живчик, еврейский «мальчик для битья», который не «учится на десять, чтоб получить пять», как в советском анекдоте, а просто тусуется, насмешливо примечая то и сё.

Вторая половина книги — карикатура на приехавшего в Питер Мишеля Уэльбека (имя не названо, но читается), первая — картинки детства-отрочества-юности.

Поскольку герой — Внук, он не позволяет себе опускаться, вне зависимости от наличия или отсутствия смыслов: преподаёт в университете, студенты его любят.

«Внук» — это ответ из «Каменного моста»: по Терехову, кульминацией российской истории была эпоха Сталина.

Все бунты-восстания-революции, все наращивания мышц и извилин, всё преодоление дикости и дремучести, прорубанием окна в Европу начатое, дошло до своего апогея в Великую Отечественную войну, иначе — схватку за дальнейший ход истории, за власть над миром, сам образ мира и некое конечное, взрослое, лицо Российско-Советской империи, и тут-то, в 1943 году, когда произошёл так называемый «коренной перелом» в войне, победа в Сталинградской битве, и оказалось, что схватка, лицо, власть — всё проиграно.

В этом самом 43-м.

Потому что дети первых лиц сталинского государства играют в нацистов, зачитываются «Майн Кампфом», мечтают устроить нацистский переворот в то время, как «идёт война священная». Но воюет и гибнет очень далёкий от них и их родителей народ, он же быдло.

А родители, первые лица государства, утопают в роскоши, запутываются в любовницах и жёнах, выгораживают этих своих детей: один из них оказался убийцей.

Вроде бы сюжет романа — бесконечно долгое выяснение, кто же убил дочь советского посла Уманского, сын наркома Шахурина или сын наркома Микояна. Получается (с неопределённостью), что Вано Микоян, прославленный автор МиГов.

С точки зрения романа литературное произведение «Каменный мост» медленно, хоть и энергично выстраиваясь в историю, на середине заходит в тупик, сникает и заканчивается ничем. А это 830 страниц убористого текста.

Возможно, читатель, для которого Микоян и Шахурин — просто литературные персонажи и — детектив так детектив — важно, чтоб концы с концами сходились, бросит чтение на середине.

Герой делает много авансов, повторяя на протяжении книги, что его отговаривали трогать это дело, что он рискует, что всякий, кто прикасался к судьбе такой-то и такого-то, кончали плохо. И… и ничего, нагнетаемая «сенсация» уходит в песок.

Но это если говорить о жанре романа, коим «Каменный мост» является условно. Это (как и Сивун, и Аствацатуров) — дневник, мемуар, только герой Терехова пытается докопаться, отчего Россия вступила в последнюю стадию деградации, это даже не агония, а пост мортем, когда душа ещё здесь, хотя и на выходе, и у неё надо успеть всё вызнать.

Ответы — в людях, проживших почти век, — в свидетелях, участниках, их детях и внуках, в закрытых архивах ФСБ. Проживших почти век нельзя подкупить, для них ничто не дороже мифа, в котором они жили 60—70 лет назад и внутри него же хотят умереть, а все сегодняшние люди — фээсбэшники, эмвэдэшники, врачи, дававшие клятвы и присяги, — покупаются легко, всему своя цена.

В «Каменном мосте» тоже появляется Уэльбек, но не как персонаж, а как текст, поскольку половину бесконечной саги занимают порносцены, в которых героя корёжит и тошнит от отвращения к женщинам-монстрам, но его только монстры и влекут.

То ли автор посчитал, что уэльбековщина нужна для «общечеловеческой», а не только советско-российской проблематики, то ли это личное, и раз уж автор, во многом тождественный герою, изливает душу, то до конца.

Герой, бывший фээсбэшник, ныне торгующий на рынке коллекционными оловянными солдатиками (в противоположность скучающему глянцевому Онегину и насмешливо-язвительному интеллигенту-Внуку), уже хорошо знаком нам по другим бешеного темперамента омоновцам-спецназовцам-лимоновцам-соловьям Геншатаба, патриотам Советской империи, спящим по три часа в сутки и не знающим устали, поскольку миссия ― написать советскую «Илиаду».

Или «Оккультный рейх», только не ихний, «плохой», а наш, хороший. Хороший, потому что наш.

Герой Терехова, в отличие от этих своих собратьев, не просто акын и фантазёр, он взваливает на себя титанический труд, как и сам автор, отдавший десять лет жизни расследованию убийства двух подростков, дочки посла и сына наркома, на Каменном мосту. Взялся расследовать убийство, а наткнулся на дату, от которой можно отсчитывать путь вниз, до самого нынешнего пост мортема.

Агонию живописал Р. Сенчин в романе «Елтышевы». (Лично я дала бы «Букер» этому безупречно выстроенному и единственному из списка собственно роману, а «Большую книгу» — большой книге Терехова, несмотря на.)

Милиционер, который привычно обращался с попадавшими в его отделение как со скотиной, вдруг попадается. Не того забивал, ошибочка вышла. А так — пьяный скот и есть, опустившиеся людишки, за которыми никто не стоит, с ними можно делать что угодно.

Коррупция, мародёрство — само собой, как дышать. Один сын в тюрьме, другой — на диване. Служебную квартиру отобрали.

Поехали с женой и неприкаянным сыном в деревню. Они из Города — звучит гордо, хоть это и захолустье, но на фоне деревенских семья Елтышевых — интеллигенция, культурные люди. Карабкались, но так и остались на дне.

Когда умерло всё вокруг — земледелие, представления о добре и зле, чести и достоинстве, радость жизни, желание строить новые дома и поддерживать дыхание жизни в имеющихся — один в поле не воин, и ему придётся не просто умереть вместе со всем окружающим, но позорно умереть, приняв таки люмпенские правила игры.

Или (как старший сын, последняя надежда, возвращающийся наконец из тюрьмы) не принять эти правила и в ту же минуту погибнуть смертью храбрых. Точнее, смертью самонадеянных, вроде героя Терехова, но за Елтышевым, опять же, — никто и ничто не стоит, только тюрьма (герою Терехова расследование заказывают, отваливая большие деньги).

Агония — это когда отказали все органы: у народа цирроз печени, у власти сифилис мозга, новое поколение лежит на диване с глянцевыми журналами или с первым взмахом руки получает по почкам, воровать и убивать — самые доступные из всех занятий.

Сенчина, в отличие от Терехова, абсолютно не интересует, что было до, когда и почему началось, кто прав-виноват, — важен результат. Плохо то, что плохо кончается.

Каждым поворотом, мизансценой, надеждой, живущей в героине (женщина в России, как водится, — опора и нравственный камертон), автор хочет, жаждет, мечтает изменить ход вещей к лучшему, но тщетно.

А герой «Беглеца» А. Кабакова, банкир-«государственник» (охранитель, как сказали бы теперь), пишущий свой дневник накануне большевистской революции, до самого конца не верит, что жизнь вместе со всей системой ценностей рушится.

Не верит, пока это только чувства, но очень скоро жизнь становится невозможной даже для него, богатого, предусмотрительного, защищённого со всех сторон, со стороны красных в том числе.

Единственный выход — бежать из России, только слишком долго он собирался. Современный герой, как бы публикатор его дневника, усвоив урок столетней давности, успевает на последний рейс.

Проза-2009, в отличие от предыдущих лет, оказалась не показом местных мод премиальным комитетам; писатели, не сговариваясь, будто устроили итоговую конференцию — «Россия: вчера, сегодня». Без завтра.

Герой Сергея Костина Пако Арайя — единственный счастливчик, тоже гэбист, только давно в Америке, ведёт двойную жизнь: респектабельного буржуа и тайного агента по вызовам.

Да он и в советское время завербовался лишь с одной целью: свалить на Запад. Задания от ГРУ дают ему адреналин (больше всего он боится провалить какое-нибудь задание — вернут на родину), американская семья и бизнес — радость и полноту жизни.

Так что и оптимизму в России пост мортем есть место.

Татьяна Щербина