О поэтессе Веро4ке (Полозковой) спорят уже давно, но вот наконец эти жежешные в основном дискуссии перекинулись, как лесной пожар, и на цитадели СМИ, как бумажных, так и электронных.  

Стоит признать Емелина поэтом, как моментально и автоматически приходится провозглашать его Первым Поэтом. Первым Поэтом Москвы, это уж как минимум. Первым по таланту, мастерству, серьёзности и значимости высказывания, масштабности и эмоциональности общественного отклика…

Благодарить за это следует Игоря Панина, опубликовавшего в «ЛГ» злую, я бы даже сказал, воспалённо злую рецензию на последний Веро4кин сборник.

У человека, что называется, накипело.

Справедливо или нет, не столь важно.

Панинская рецензия несколько напоминает знаменитый «инцидент с южнокорейским самолётом»; точнее, одну из самых фантастических версий этого инцидента, согласно которой «Боинг» совершенно преднамеренно и, более того, нагло залетел в советское воздушное пространство, с тем чтобы мы поневоле демаскировали всю свою дальневосточную ПВО.

Мы и демаскировали.

И «Боинг» сбили.

А с другого борта (уже из ВВС США) вся наша ПВО оказалась видна как на ладони.

Но самолёт-то сбили…

Вот и в Панина сейчас пальнули из десятка газовых, переделанных под «Макарова», из сотни-другой «поджигов» и из двух-трёх тысяч рогаток.

Жив ли ещё курилка, не знаю.

Зависит не столько от меткости Веро4киных зенитчиков, сколько от воли к жизни.

А тут ещё задрало к небу ствол наше главное литературно-критическое орудие.

Наше всё-всё-всё.

«Большая Берта», она же многопрофильная катюша отечественной словесности.

Слово взял Быков.

Что называется, «написал стихотворение о любви; раз и навсегда закрыл тему».

«К счастью для публики, такие критики чаще всего ещё и пишут сами: сравнение их потуг с текстами критикуемых почти всегда наглядно раскрывает мотивы рецензирования», — честно признался Быков в обсуждаемой статье «Немаленькая Вера».

И тут же уточнил, о чём идёт речь:

«Тут вам и самолюбование (полюбоваться есть чем, но не круглые же сутки и не с таким же девичьим захлебом), и вечная избыточность, неумение вовремя остановиться, и многословие, и однообразие, и пристрастие к броским эстрадным приёмам, и явная вторичность (с удовольствием отмечаю, что она побывала и под моим влиянием, — это всегда льстит, — а уж Бродским попросту объелась)».

То есть вывел Веро4ку из себя любимого, а себя — из Бродского.

Но разве прикладной стихотворец Быков вышел из Бродского?

А не из Энтелиса (был такой мастер стихотворного фельетона в «Крокодиле» советских времён), не из Иртеньева, не из Шендеровича, не из «капустных дел мастера» Вадима Жука?

И разве Веро4ка вышла — через полтора-два поколения — из Энтелиса?

Где она и где Энтелис (и, соответственно, Быков)?

Нет, извините, не срастается.

«Грех будет не признать, что в молодой Полозковой я отчасти узнаю себя», — пишет далее Д.Л.Б., поневоле напоминая о том, как его совсем недавно — и практически теми же самыми словами — «благословил» Евгений Александрович Евтушенко.

Но ведь Евтушенко и сам был Энтелисом — в политических стихах, это уж как минимум, — и только в любовной лирике у него и впрямь попадались полушедевры, а то и шедевры.

А что же Веро4ка?

Повторю вслед за Быковым и Паниным: она, несомненно, талантлива.

У неё прекрасное чувство слова, превосходная техника версификации, изумительное умение превращать сложно организованные стихи в джазовые импровизации.

Ну и, естественно, молодость, стать, голос, умение завоёвывать аудиторию.

Ну и, не будем забывать, интернет, из пены которого она, наша Анадиомена, и восстала.

Или, если угодно (и хочется надеяться), пока лишь привстала.

И поднимется потом во весь рост.

Но поднимется ли?

А чего у Веро4ки нет?

Нет у неё всего двух вещей, но одна важнее другой, — школы и времени.

То, что нет школы, — фактор неоднозначный: это и плохо, и, разумеется, хорошо.

Дюжина определений пошлости. Пошлость — это банальщина, произносимая с предельным пафосом; это похабщина, умиляющаяся себе самой; это благоглупость, накачанная кумовством; вам мало или хватит?

Плохо, что не «обкатали» её на семинарах и в ЛИТО; не раскритиковали, причём безжалостно, столь же юные и, да, в основном завистливые коллеги; не протомили годами и десятилетиями на дальних подступах к редакциям и издательствам; не зазвали на дом к мэтрам обоего пола «почитать приватно, с перспективой на будущее; а заодно я покажу вам американское издание Мандельштама»; не смилостивились впервые отправить на Всесоюзное совещание молодых литераторов в возрасте где-то между тридцатью пятью и сорока, да и то по квоте журнала «Работница».

Веро4ка восстала (или привстала?) рано.

Сногсшибательно рано, в общем-то, что по нынешним меркам, что по вчерашним (а с поправкой на гендер и по меркам столетней давности).

Была, правда, Ника Турбина, но судьба её сложилась трагически; да и вообще дело мутное.

Была (и есть) в Питере Елена Шварц, ярко дебютировавшая в пятнадцать лет, но её неоспоримая слава так и осталась кулуарной.

Состоялись — из числа ранних пташек — Олеся Николаева и Полина Барскова; состоялись, но всё же не в полном соответствии с великими ожиданиями.

Плохо, что не случилось Веро4ке побывать и покуковать в «андеграунде» — в «Сайгоне» там или в «Марсе»; в подпольных мастерских, где пишут нитрокраской, собирают металлические инсталляции и кроят палёную варёнку; в политико-поэтических, через одного прошитых стукачами салонах; на поэтических и философских квартирниках; на «профилактических беседах» в КГБ, наконец.

Хорошо, что ей повезло всего этого избежать.

То были годы безвременья, стояла глухая пора листопада, и глаза у страха были, разумеется, велики.

Но «отчаиваться не надо», заповедал поэт: сопротивление жизненного материала (окаянный сопромат, который так ненавидели студенты-технари; а поэты тогда получались главным образом из технарей) учило тщательной, порой виртуозной работе с «материалом» (а не только с «материей стиха», по слову Е.Г. Эткинда), и если почти ничего и почти ни у кого не вышло, то не по произволу властей и не по недостатку школы, а просто потому, что по-настоящему талантливых поэтов никогда не бывает много.

Настоящих буйных мало.

Раз, два — и обчёлся.

А Веро4ка ведь как раз «буйная».

У неё нет школы: в том числе и школы смирения, в том числе и школы вычёркивания, в том числе и школы аскетической медитации посреди оргиастического разгула, от участия в котором подлинному поэту невозможно уклониться, но необходимо внутренне абстрагироваться.

В 1970-е годы в Москве после очередного всесоюзного совещания осела молодая во всех отношениях блестящая среднеазиатская поэтесса.

Из далёкого горного аула приехали двое — муж и брат поэтессы — и её зарезали.

Примерно тогда же один из будущих участников «Московского времени», с которым мы в молодости дружили, лет семь подряд поступал в МГУ, и всякий раз его зачисляли, а он, впав в запой, вылетал после первой сессии, весь второй семестр на птичьих правах кантовался в общаге, а летом вновь подавал заявление на приём и поступал в университет.

Нынешний лондонец Равиль Бухараев написал поэму о битве на Куликовом поле с точки зрения татаро-монгола, и его едва не посадили.

Выдержав (или не выдержав, это смотря как смотреть) искус «Метрополем», уже в перестройку покончил с собой Юрий Карабчиевский.

А в начале 1990-х одна петербургская критикесса написала так: «Помню Женю Рейна кудрявым юношей. Кто бы мог подумать, что пройдёт всего тридцать пять лет и у него уже выйдет первая книга!»

А беседу с Арсением Тарковским «Литературная газета» напечатала под молодцеватой «шапкой» «Ты должен стать самим собой!».

Тогда как у самого Тарковского сказано: «Загородил полнеба гений / Не по тебе его ступени / Но даже под его стопой / Ты должен стать самим собой».

Вот ничего этого у Веро4ки нет, а хорошо это или плохо, судите сами.

Я не знаю.

Но ничего такого у неё нет, и подобное отсутствие всё же, скорее, ощущается как пробел.

«Ты пришла ко мне в антракте — не зови его пробелом» (Игорь Северянин).

Есть, конечно, у Веро4ки другое — да и как ему не быть? Но вот оно-то, включая сногсшибательно раннюю славу, в отсутствие вышеперечисленного и подразумеваемого воспринимается, прав Игорь Панин, как нечто игрушечное.

И ещё у неё нет времени.

Есть времечко, в котором ей исполнилось сначала пятнадцать, потом шестнадцать, а теперь уже двадцать три, но никак не время.

Потому что на смену застойному безвременью пришло в поэзии (и не только в ней) не время, а времечко.

Как в одноимённой телевизионной программе с её неизбывно принципиальной клоунадой как бы заботы о как бы земляках и как бы согражданах и с масками заведомых дурочек вместо хорошеньких женских лиц.

Время (не путать с времечком) теперь генерируется отдельными личными — и личностными — усилиями и транслируется от человека к человеку; и это, в отличие от жужжания в ЖЖ, процесс и в некотором роде героический, и едва ли не сакрально интимный.

У Веро4ки — (пока?) времечко.

И в это времечко к ней пришла славочка.

Более-менее адекватный аналог Веро4ки в прозе — Ирина Денежкина (ярко вспыхнувшая и надолго — не навсегда ли? — погасшая).

В музыке — Полина Осетинская с её недавно выплеснувшимся в мемуары адом отрочества.

В кинематографе — Оксана Акиньшина, постепенно эволюционирующая в сторону Ренаты Литвиновой.

В эстрадной музыке — певица МакSим, подбирающаяся к статусу Земфиры.

Только ни Ренаты Литвиновой, ни Земфиры среди отечественных поэтесс нынче нет.

То есть Веро4ке не на кого равняться.

Ну не на Инну же Кабыш?

Разве что на Веру Павлову, но та так и не достигла звёздного статуса.

Потому что не впрыгнула в «ящик»?

И поэтому тоже, но главным образом потому, что её лирическая героиня оказалась недостаточно инфантильна.

Вернее, конечно, недостаточно пубертатна.

А вот Веро4ка этого статуса достигла.

Звёздный статус Веро4ки как раз и раздражает Игоря Панина.

Да наверняка не его одного.

Вот и Быков, по сути дела, не столько защищает Веро4ку, сколько ставит её на место.

Ставит в ряд.

Но не буду спорить о вкусах.

Литературный вкус как музыкальный слух: он у тебя или есть, или нет.

У Веро4ки нет школы и времени: первое скорее хорошо, чем плохо; второе — дело наживное, но вместе с тем гадательное.

Советы со стороны тут бессмысленны: Веро4ка или вытащит себя за волосы (подобно Мюнхгаузену) из уже вполне обозначившегося болота, имя которому — времечко, или нет.

А цена такого подвига бывает, как правило, столь высокой, что не знаешь, чего желать — поражения или победы.

Которых к тому же «ты сам не должен отличать» друг от друга.

Виктор Топоров