Завантажити

дружно пили чай. Потом, не говоря мне ни слова, отдала деньги за кипятильник, который мы покупали в складчину, чтобы заваривать кофе в чашке и тоже унесла. Так что я осталась без кофе и без чая.
С чего она меня вдруг невзлюбила, я понять не могла (я еще не читала Ануя!). Но ее тоже звали Марина. И день за днем мы сидели в микроскопической комнатушке вдвоем, лицом друг к другу — и напряженно молчали. Перед обедом я быстро съедала в сухомятку свой бутерброд и уходила, так как в обед она спала на письменном столе, завернувшись в одеяло, а мешать спать такой, как она, было равносильно самоубийству.
В то лето я не помышляла о самоубийстве. В обед я бездумно слонялась по городу, и однажды от нечего делать забрела в театральный на консультацию.
Ну а поскольку, подписывая заявление на «отпуск для поступления», директор библиотеки (косящийся на меня с подозрением с тех пор, как увидел, что в рабочее время я в поте лица вдохновенно обклеиваю блестками туфли) сказал: «А может тебе лучше вообще уйти?» — мне, в общем, ничего не оставалось, как поступить.
А так как во время вступительных экзаменов: у нас с бабушкой обокрали квартиру (вынесли телевизор, кассетный магнитофон и мое золотое, обручальное кольцо), моя предполагаемая свадьба расстроилась, Виктор бросил меня и уехал в другой город, — мне совершенно некогда было волноваться. А так как поступать в театральный, и не волноваться на экзаменах — стопроцентное хамство, наш будущий руководитель курса счел меня убежденной нахалкой и, удостоверившись, что основным качеством для подобной специальности я обладаю, принял на курс.

*****
Да, черта с два я б поступила, если б не наш И.В.! Игнатий Валерьевич с романтической фамилией Сирень.
Черта с два, я б поступала, кабы не он… Он был «во-вторых». На консультации выяснилось, что «нас набирает» роскошный мужчина. Я думала, таких не бывает. Ростом, как две меня, какие глаза трудно понять — слишком до них высоко, но то, что он брюнет я разглядела.
Но главное — он был так похож на моего дедушку! Не думаю, что я сформулировала это, просто унюхала звериным чутьем. Рядом с ним я сразу ощутила себя в абсолютной безопасности. И мы сразу начали разыгрывать друг перед другом спектакли.
Второй раз я явилась к нему подготовленной — нашкрябав пару эссе и облачившись в свое свадебное платье. Моя свадьба уже трещала по швам, а платье следовало как-то использовать. Тем паче, догадаться, что сей туалет — свадебный, было непросто. Широкая юбка из прозрачного черного нейлона (вместо белья я поддевала под нее велотреки). На ногах сверкали серебряно-золотые туфельки, стоившие мне работы. От рождения скромные туфли фабрики «Киянка» были школьно-коричневыми и мечтать не могли о столь блистательном будущем. Но, сшив между собой несколько метров сверкающих блесток я собственноручно оклеила их по спирали с помощью несказанного усердия и клея «Момент» (после каждого выхода в свет, блестящие полоски отваливались, и их нужно было цементировать заново).
Роскошный низ дополнял не менее концептуальный верх — черный лифчик из блестящей клеенки, с глубоким вырезом и кровавою надписью «I love you» вдоль грудей (в идеале я хотела пойти под венец с любовным признанием, написанным собственной кровью, но по мере охлаждения чувств ограничилась красной краской).
И. В. задумчиво посмотрел на мое «I love you», прищурился на мой вырез, прочитал мои работы и вдруг засадил не в бровь, а в глаз:
«Вы что, собираетесь меня соблазнить? Думаете «Если у меня в голове ничего нет, пусть он хоть туда посмотрит»?»
Сначала я едва не спросила: «А что, в голове ничего нет?». Но, опустив это, задала более важный вопрос:
«А что ТАМ что-то есть?» — Я так страдала из-за своей плоской груди!
Видимо, Игнатий Сирень убедился в своем мнении на счет моей головы, потому что ответ его совершенно удовлетворил.
Позже, в его изложении это звучало так: «Заявляется голая с вырезом до пупа… На следующий день полная смена образа. А-ангел! Белые носочки, туфельки с бантиками, юбка до пола, блузка до подбородка, а под подбородком... — Игнатий Валерьевич делал театральную паузу — …КАМЕЯ». «Не камея, а ветка сирени. Это был символ!» — вступала в спор я.
Думаю, за эту камею-сирень я и получила допуск к экзаменам.
Сказать, что я была к ним не готова все равно, что назвать оградкой великую китайскую стену. Я успела пролистать всего две книжки — «Энциклопедию юного театрала» и «Проблемы современного театра», принадлежащие перу самого И.В. Их оказалось достаточно.
На финальном «Собеседовании» меня несло по морю на всех парусах, без руля и компаса. Это походило на любовь: едва я открывала рот, из него вылетала восторженная ерундистика — зато без остановки и вне зависимости от вопросов, которые мне задавали!
В итоге меня занесло до утверждения: «Реализм на сцене изжил себя, и нужно искать для него новые формы или отбросить совсем».
Лица приемной комиссии подозрительно застыли. Но

читати