Завантажити

чувства вы испытывали в тот момент, когда звонили мне, приходили, понимая, что я никогда не смогу полюбить вас!
Пола отклонилась на спинку дивана, скрестив на груди руки, враждебно и вызывающе
смотря на собеседника. Доменик медленно поднял на нее взгляд.
«Что она хочет от него услышать? Какой ответ ей действительно нужен? Откуда столько
ожесточенности? Невероятно! Но эти глаза! Невозможно в них насмотреться!»
– Не знаю, – тоскливо вздохнул он. – Когда любишь, весь мир переворачивается с ног на голову. Разве вам это неизвестно?! Да! Я понимал, что вы никогда не полюбите меня, но какой человек втайне не надеется на невозможное? Ведь эта встреча – часть той нереальности, которую я даже и представить себе не мог. Все это так расстроило вас. Простите меня.
– Стоит ли любовь прощения, – задумчиво проговорила Пола, снова осушив рюмку.
Доменик молчал. Пола тоже затихла; приложив пустой стакан к виску, она утонула в своих
мыслях, унесенная волнами хмеля, потом, словно очнувшись, безжизненно посмотрела сквозь Доменика.
– Мне двадцать восемь, а чувствую себя на все сто. Я словно старое трухлявое дерево, давно забывшее о зеленой листве. И если бы я даже хотела что-нибудь изменить, – это не в моих силах. Как ни старайся, ты ничего не изменишь! Я смирилась с этим. И тут появляетесь вы со
своей чудаковатой пылкой любовью, бесцеремонно вторгаетесь в чужую жизнь. И хотя ваши
чувства никому не нужны и обременительны, Вы, понимая это, продолжаете причинять неудобства и вызывать дискомфорт.
– Ну, пожалуй, это уж слишком надуманно, – возразил, улыбнувшись, Доменик.
– Я злая, эксцентричная, эгоистичная особа, – продолжала Пола, не замечая его слов. – Не собираюсь меняться, как бы меня ни поносили по всем углам! Плохо ли мне, хорошо ли, это мое дело! Но я никому не навязываю свои переживания, не прихожу и не делаю никаких откровенных заявлений.
– Скажите честно, вы на все ухаживания так реагируете, или только во мне имеется какой-то
изъян, позволяющий разговаривать со мной в таком тоне?
В глазах Доменика блеснул огонек негодования.
Ничего не ответив, Пола налила себе снова и выпила.
– Вы много пьете. Вам станет плохо.
– Не ваше дело!
– Как знаете.
– Всю жизнь я жила принципами. Я холила их и лелеяла, словно мать ребенка. Но жизнь надула меня! В действительности не существует никаких принципов, есть лишь обстоятельства, и ты, хочешь того или нет, в конечном итоге неминуемо подчинишься им, даже вопреки своим убеждениям. А если не подчинишься, то просто сгинешь, исчезнешь!
Пола закрыла лицо руками, пытаясь справиться с эмоциями.
– Вы говорите – любовь. Нет никакой любви, – продолжала она. – Есть только надежда человека на спасение от одиночества, от ощущения пустоты и апатии. Мы замираем от ожидания и содрогаемся, рассчитывая в ответной дрожи тела партнера найти подтверждение того, что наше собственное тело еще не умерло и наши чувства еще живы. Мы льстим себе, называя это любовью.
– Если бы только это двигало человеком, люди не были бы переборчивыми. Они бы бросались в объятия первого встречного, – в голосе Доменика прозвучал легкий укор. – И тем не менее каждый из нас находит из тысячи людей только одного, ради которого готов на многие жертвы.
Существует что-то большее, чем просто страх одиночества.
Он посмотрел на девичьи колени, выглянувшие случайно из-под задетой рукой Полы строгой бежевой юбки. «Какой же она еще ребенок!»
Сердце Доменика защемило от невыносимой нежности.
Настойка подливалась и подливалась в рюмку.
– Да. Привычка и страсть. Но оба эти чувства взаимоисключают друг друга. Как только наступает привыкание – уходит страсть, и это неизбежно. У человека есть выбор: либо постоянно менять партнера для подпитки желания, либо умертвить чувственность, стерилизовать себя навечно. – Пола громко рассмеялась. – Но самое удивительное, и страсть и привычка по-своему страшны, каждое вызывает зависимость: одно – физическую, а другое – психологическую. Где же тогда выход? А?
– Зачем вы напускаете на себя весь этот трагизм? Лучше ко всему относиться с иронией,
иначе есть вероятность такому состоянию перерасти в болезнь.
– Болезнь – это страшно, – словно наконец найдя нужную ей тему, воодушевилась Пола. –
Несколько дней назад я наблюдала жуткую картину. Хотите, расскажу?
Доменик кивнул в знак согласия.
– Я шла к подруге. Она живет на улице Клер. Поднимаясь к ее квартире, я наткнулась на нечто такое, о чем вспоминать противно. На ступеньках лестницы сидел парень лет тридцати в одной рубахе, без брюк и трусов, а над ним склонилась, как я потом поняла, его мать. Эту женщину знал весь дом. Она лечилась от шизофрении. Подруга часто рассказывала мне с беспокойством, как та временами бродит по дому, несет чепуху, высыпает мусор прямо на пол лестничной клетки, а глаза у нее бегают, будто по кругу. Я всегда обходила старуху стороной, но в этот раз проскользнуть не получилось. Увидев меня, парень зарычал, из его рта посыпался нечленораздельный набор слов и брани, которая повторялась хаотично,
по нескольку

читати