И сейчас, радостно обнаруживая многочисленные переиздания «тех самых» народных сказок со знакомыми иллюстрациями, мы открываем их с твердым намерением прочитать детям и задать им традиционный вопрос «Чему нас учит эта сказка?». Но тут нас могут подстерегать неожиданности: при ближайшем рассмотрении оказывается, что сказочные «уроки» совсем не так «наглядны», как нам хотелось бы, и часто не вписываются в рамки бытовой морали. Кроме того, сказочные персонажи могут вести себя с избыточной жестокостью: «привязали ведьму к конскому хвосту и пустили в чисто поле», «колдунью приказал царь казнить: разложили на дворе костер и сожгли ее». Но мы почему-то продолжаем твердить, что «сказка учит добру».

Попробуем предположить, что народная сказка устроена сложнее, чем мы привыкли думать, и что, возможно, не стоит навязывать ей функции по «продвижению морали». Ведь с детства мы так же знаем, что «сказка ‒ ложь» и что если она чему-то и учит «добрых молодцев», то это знание глубоко спрятано. Причем в каждой сказке спрятано что-то свое.

Вот, к примеру, сказка про Ивана-царевича и серого волка. Это одна из самых известных народных сказок. Ее пересказал стихами Василий Жуковский, картину по ее мотивам написал художник Виктор Васнецов, и эту картину, оригинал которой хранится в Третьяковской галерее, можно увидеть растиражированной на бесчисленных иллюстрациях, шкатулках и даже на рекламной продукции. Сказка про Ивана-царевича и его приключениях в компании волка входит практически во все недавно переизданные сборники русских волшебных сказок. То есть она вполне достойна того, чтобы о ней поговорить и попытаться понять, как с ней встретится ребенок и что может его в этой сказке зацепить.

Конечно, в сказке «Иван-царевич и серый волк» (мы говорим здесь о прозаических вариантах, которые мы знаем как «народные»), прежде всего «работает» магия сказочного языка: выраженный ритм, сразу выводящий за границы обыденной речи, убаюкивающая напевность, речевые повторы – все это способы гипнотического воздействия, имеющие своей задачей заворожить слушителя, «изъять» его из реальности и погрузить в сновидческий мир – в «мир иной».

При этом совершенно очевидно, что поведение Ивана-царевича не может служить «моральным примером» для современного ребенка. По крайней мере, сочувственное отношение к последовательному обворовыванию встречных царств плохо вписывается в наши представления о том, как правильно себя вести по отношению к окружающим. А в мире серого волка это является нормой: каждый раз, когда Иван-царевич возвращается с добытой им по царскому повелению диковиной, царь хотя и журит его за взятую без спроса замечательную вещь, но в качестве искупления вины тут же отправляет Ивана-царевича в другое царство, чтобы добыть для него, царя, другую вещь.

То есть нужно иметь в виду, что система моральных ценностей в сказках во многом замешена на архаических представлениях о том, что можно, а что нельзя. И «своему», сказочному герою, можно то, что чужому нельзя. С этим двусмысленным «моральным уроком» ничего поделать нельзя. Он присутствует во всех вариантах «Ивана-царевича и серого волка».

Нет в этой сказке и ничего «героического», так как никакое очевидное зло Ивану-царевичу не противостоит. В конце сказки, правда, с ним случается совершенно неожиданная «неприятность»:братья Ивана-царевича, позавидовав его удаче, разрубают его на куски. Изначально такую кровожадность в братьях Ивана-царевича трудно заподозрить (а о «братских разборках былых времен», во множестве описанных в летописях и житиях, маленький ребенок еще не знает). То, что зависть может толкнуть на убийство (причем на убийство «с особой жестокостью»: в афанасьевском варианте Дмитрий-царевич заколол Ивана-царевича, когда тот спал, и изрубил его на мелкие части), может стать для ребенка своеобразным открытием. Правда, лишь с определенного возраста – когда ребенок уже способен взглянуть на себя со стороны, оценить свои собственные поступки критически, «отследить» в себе такое чувство как зависть и понять, что оно разрушительно. Для пятилетнего такой уровень рефлексии еще недосягаем. Появление способности относиться к себе критически, по мнению отечественных психологов, – один из показателей готовности к школе. Но к шести годам это чувство только-только зарождается. Иными словами, этот эпизод слишком сложен для понимания маленького ребенка.

Но скажем так: братья Ивана-царевича – второстепенные персонажи, которые нужны для того, чтобы подчеркнуть особый сказочный статус Ивана-царевича, его избранность. К тому же, злые дела братьев (завистливость и совершенное ими убийство) превозмогаются, преодолеваются сказочным повествованием. Собственно, особенность Ивана-царевича, которая как раз и выявляется на фоне поведения его братьев, – это его способность входить во взаимодействие с «иным». Не случайно именно ему удается не заснуть в карауле (превозмочь человеческую «физиологию», свою укорененность в обыденном мире) и ухватить за хвост жар-птицу.

Это ребенок, наверное, ощущает. Однако в любом случае Иван-царевич отправляется в путешествие не потому, что он собирается кого-то спасать от врагов или с кем-то злым бороться. Он собирается нечто «добывать». Это нечто – жар-птица, о которой мечтает отец царевича. То есть царевича ведет сыновний долг. Но этот мотив ребенку дошкольного возраста, да и младшему школьнику, еще довольно трудно оценить как весомый. Хотя и это, наверное, не так важно.

Важно то, что с Иваном-царевичем в пути что-то случается. Случаются с ним не просто приключения, а нечто из ряда вон выходящее. Он сталкивается с тем, чего в обычном мире не бывает, то есть с «иным»: сначала в виде говорящего волка, потом – в виде разных чудес (жар-птица, златогривый конь, Елена Прекрасная). Про «иное», волшебное ребенок пяти-шести лет уже знает: он уже умеет фантазировать, уже умеет рисовать и играть в сюжетные игры.

И все равно для дошкольника и даже для младшего школьника в этой сказке очень много непонятного.

Непонятно, например, почему надпись на каменном столбе, стоящем на перепутье, вынуждает путника делать выбор лишь между плохим и худшим. Или почему волк, съевший коня (или разодравший его на две части, как в сказочной версии Афанасьева), вдруг решает «послужить» Ивану-царевичу.

Ребенок ведь ничего не знает про древний ритуал инициации. Не знает, что герой переступает через невидимую границу (через линию жизни), после которой он уже не может вести себя прежним образом: уже не может быть «на коне». Он должен спешиться, «умалиться» – то есть отказаться от привычного способа передвижения (читай – поведения). Иными словами, решив двигаться дальше, он должен принести тяжелую жертву или умереть – такой перед ним выбор. «Философия» жертвы – это, мне кажется, не для маленьких.

Но, наверное, дети способны почувствовать: что-то такое есть в Иване-царевиче, что заставляет волшебного волка стать его проводником и помощником в царстве «иного». Собственно, из этого ребенок может сделать вывод, что Иван-царевич – «хороший». Кроме того, ситуацию, когда волк съедает коня Ивана-царевича, а потом решает ему помочь, ребенок тоже может опознать – только ему придется на место волка подставить взрослого.

И смерть Ивана-царевича детей тоже не пугает. Я не помню, чтобы дети как-то по этому поводу высказывались (в отличие от взрослых): видимо, сказочная смерть воспринимается ими как «ненастоящая» или как временное состояние. К тому же ее описание в сказке очень короткое. Зато дальше следует замечательный сюжет с водой мертвой и живой, который должен детям очень нравиться. Мне, например, в детстве очень нравился: меня очень устраивало такое «послушное» отношение к смерти – при наличии способов ее «отменить». В детскую картину мира это прекрасно укладывается.

Иными словами: в сказке много неясного, а объяснения скрыты или отсутствуют. Но, возможно, для кого-то из детей именно это и окажется привлекательным: неясность – сестра таинственности. Это интересно, это завораживает.

Но есть в «Иване-царевиче и сером волке» и очевидный сказочный «урок», детям вполне понятный.

Дети безошибочно «опознают» в этой сказке силу желания, с которой Иван-царевич не умеет справиться. Не может он устоять перед соблазном вещей – красивых, блестящих, светящихся (и Елена Прекрасная с этой точки зрения – вещь в ряду вещей). Ивану-царевичу говорят: тебе нужна конкретная вещь – та, за которой ты едешь как сын своего отца. О ней мы, так и быть, с тобой договорились: эта вещь будет твоей. Но не зарься ты на большее, не надо! От этого будут ужасные неприятности. Худо будет тебе, Иван-царевич. Однако Иван-царевич от соблазна взять что-то еще сверх того, что он уже получил, удержаться не может. И несдержанность в желаниях оборачивается для него смертельной опасностью.

Эта «страсть» – желание вещей и связанные с этим желанием неприятности – наверняка известна ребенку и уже оставила свой след в его личном опыте. Каждый ребенок в раннем возрасте проходит стадию «завороженности предметами» – когда вещи со страшной силой притягивают его. Все, что попадается на глаза, надо непременно схватить, заполучить в руки. И насытиться до поры до времени практически невозможно. Проявления «ужасного» периода под названием «он (она) всё хватает» постепенно смягчаются – смягчению способствует появляющаяся речь. Речь обладает разными «волшебными» свойствами – в частности, свойством торможения импульсивных поступков.

Окончание периода тотальной завороженности предметами, конечно, не означает, что предметы становятся ребенку неинтересны. Просто интерес к ним приобретает избирательный характер. И вместе с избирательностью появляется чувство собственности и желание эту собственность «приумножать»: что значит «чужое» – еще не очень понятно, а вот что значит «мое» – уже совершенно ясно. (С этой точки зрения самоощущение маленького ребенка действительно похоже на самоощущение человека архаического общества.)

Так что у ребенка есть «внутренние ресурсы», чтобы отнестись к Ивану-царевичу «с пониманием». Как и оценить неприятные последствия, возникающие из-за нарушения «словесной инструкции».

Однако возможно, совсем не Иван-царевич с его неспособностью противостоять собственным желаниям, окажется для ребенка самым интересным персонажем сказки. Недавно во время встречи с первоклассниками я стала расспрашивать их, какие книги они уже прочитали самостоятельно. Одна девочка говорит: я прочитала сказку «Иван-царевич и серый волк». Я ее спрашиваю: и кто же тебе в этой сказке больше всего понравился? Спрашиваю, надо признаться, больше из вежливости, из желания поддержать разговор, а не из любопытства. Почему-то я полагала, что услышу ответ с ожидаемой гендерной составляющей: Елена Прекрасная. А девочка вдруг говорит: мне больше всего понравился волк! Тут я встрепенулась: чем же волк тебе так понравился? – Ну, говорит девочка, он такой… Он то конь, то еще кто-то. И он хитрый такой…

Девочке-первокласснице очень понравился волк, потому что в отличие от Ивана-царевича он активный, непредсказуемо разный и «управляет ситуацией». Самый сложный из персонажей и самый волшебный. И, как ни странно, поэтому самый понятный. Ребенку гораздо сложнее понять (и принять) пассивность и фатализм Ивана-царевича, чем активность и «самодеятельность» волка. Волк «живой», яркий – интересный. С точки зрения ребенка – точнее, именно этого ребенка, этой девочки, – на волке держится вся сказка. За волком ей интересно наблюдать, а не за Иваном-царевичем. И я бы не удивилась, если бы девочка добавила: волк добрый. (Несмотря на то, что вначале он довольно бесцеремонно разделался с бедным конем, все последующие волчьи деяния, видимо, затирают впечатление от этой расправы.)

Когда ребенок говорит: «Он (она) добрый», это значит, что с этим персонажем ребенок ощущает внутреннее родство.

Такие вот хитрые законы восприятия: все зависит от набора внутренних «крючков», на которые нанизывается прочитанное. А этот набор всегда индивидуален. Он свой даже у самых маленьких детей.

То, чему та или иная сказка «учит», во многом зависит от того, кто ее слушает или читает. Совпадения возможны. Но могут быть и разночтения. Варианты.

Однако для меня остается вопросом, почему первой книгой для самостоятельного чтения семилетнего ребенка должна стать сказка про Ивана-царевича и серого волка. Ведь очевидно, что это сложная сказка, которую ребенок не способен воспринять во всей полноте и глубине смыслов.

Конечно, можно предложить ему для чтения сказку, изложенную Л. Яхниным. У Яхнина отсутствуют все сложные для понимания моменты - выбор пути, жертвоприношение коня; убийство, совершаемое братьями Ивана-царевича; возвращение убитого к жизни с помощью мертвой и живой воды. Яхнин заполняет образовавшиеся сказочные лакуны бескровными, «добрыми» мотивировками: волк выбегает навстречу путнику не для того, чтобы убить его коня (ни столбов, ни камней, ни съеденных коней здесь нет), а исключительно для того, что поблагодарить Ивана-царевича. Тот пощадил его детей на охоте: пусть теперь Иван-царевич пересядет на волка, и волк побежит, куда надо. Прекрасная девица оказывается дочерью Шаха тарабарского, тот посылает Ивана-царевича спасать ее, а потом с удовольствием соединяет руки молодых: раз Ивна-царевич спас девицу, так ему на ней и жениться. Братья не только не завидуют Ивану-царевичу, возвращающемуся с добычей, а вообще бесследно исчезают из сказки через страницу: уехали за жар-птицей – и никто о них больше не вспоминает. Иван-царевич возвращается домой богатый и женатый и рассказывает батюшке о своих приключениях: «царь дивился».

Казалось, все проблемы решены. Но надо иметь в виду, что это какая-то другая сказка. Точно не народная, и даже не адаптированная народная сказка, не пересказ (хотя подзаголовок утверждает: пересказ). Все-таки у адаптации есть пределы, за которыми сказка лишается своих первоначальных смыслов и, по сути, перестает быть самой собой. Правильнее было бы сказать, что Л. Яхнин создал собственное произведение, в котором использованы некоторые мотивы и имена персонажей из сказки об Иване-царевиче и сером волке. Однако авторская сказка, использующая мотивы, – это какая-то другая история.

Но мы-то хотели говорить о народной сказке. Видимо, «облагородить» ее, лишив «неприятных черт», можно только путем уничтожения.

Поэтому, может быть, лучше предлагать народные сказки для чтения детям более старшего возраста: тогда непонятные места в сказке могут стать поводом для интересного разговора.

Марина Аромштам