На протяжении 2000 лет, с момента оформления христианства как института, существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию. О том и разговор.

Екатерина Дайс – исследователь, чья область интересов зовётся, для непривычного уха, несколько экзотически. Она – специалист по мистериальной традиции в европейской культуре и по проблемам геопоэтики (и кроме того – по современной русской и украинской литературе). В своё время она, закончив РГГУ, защитила там новаторскую диссертацию с неожиданным названием: «Малая традиция европейской культуры в творчестве Джона Фаулза» (позже диссертация легла в основу книги «Джон Фаулз и мистериальная традиция»).

Речь шла о том, как и почему в творчестве этого английского писателя – вполне массового, издававшегося миллионными тиражами – отразилась «другая», «неофициальная», «малая» линия европейской культуры, на протяжении двух тысяч лет существующая параллельно христианству. В эту традицию, которая в конечном счёте получила название мистериальной, входит разнообразнейший круг явлений от языческих движений до вполне христианских с виду орденов и сект.

Сейчас исследовательская работа Екатерины состоит в том, чтобы выявлять в современной, особенно – популярной литературе следы некогда тайного, а теперь всё более явного знания: прежде всего это – отсылки к гностическим текстам, к опыту разных духовных орденов, к алхимии. Наличие этих следов, считает исследователь, не случайно и свидетельствует о глубоких переменах в культурном состоянии западного мира: мистериальная традиция, оттеснённая некогда на периферию культуры, теперь всё более смещается к её центру.

Ольга Балла не могла упустить возможности расспросить Екатерину о том, какими ей видятся современные культурные процессы и что они, по её мнению, означают.

– Что за путь, Екатерина, привёл вас от Фаулза – к исследованию потайной традиции западной культуры? 

– Начиная работать над диссертацией о Фаулзе, я, как и все, думала, что Фаулз – постмодернист. Но он не ложился в постмодернистскую схему. И не только в неё. Я попыталась, оставаясь на постструктуралистских позициях, разобрать его сюжеты, персонажей. Оказалось: в каждом его произведении есть маг (жрец, инициатор), инициант и истинная возлюбленная героя, которая противопоставляется его ложным возлюбленным.

Это – явно не постмодернизм. Но тогда что?

Мой научный руководитель, Игорь Григорьевич Яковенко, предложил как рабочий термин название «малая традиция». Оно, конечно, очень условно. Такой термин есть в этнологии: «малой традицией» называются культурные традиции малых народов, – например, Севера. Но традиция, которая имеется в виду – совсем другое. Она и по масштабу, и по важности отнюдь не «малая» – особенно сейчас, если смотреть на процессы, начавшиеся в ХХ веке. И если она сейчас набирает обороты – что, лет через двадцать будем её переименовывать в «большую»? Точнее говорить о традиции мистериальной.

– А как бы вы назвали, в противоположность мистериальной, господствующую в культуре традицию? 

– Это традиция официальная. Дело в том, что на протяжении около двух тысяч лет – с момента оформления христианства как института – существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию.

Если придерживаться такого взгляда, история этого периода, особенно европейская, выглядит совершенно иначе. Предполагаемая же дробность мистериальной традиции связана с тем, что традиции официальной попросту выгодно представлять конкурента как нечто фрагментарное, несущественное и, действительно, «малое». В этом отношении со времён Иринея ничего не изменилось. Тенденция к подтасовкам та же.

Как-то на конференции «Россия и гнозис» представитель официальной традиции высказался в том смысле, что, во-первых, гностицизма по большому счёту никогда не было, а во-вторых, не надо показывать, что это какая-то единая, большая линия, тенденция, – это-де всё отдельные, маргинальные, не связанные друг с другом феномены. Смысл же как раз в том, что они друг с другом связаны. И нельзя понять тамплиеров, не поняв хлыстов, масонов, розенкрейцеров…

– Но это же всё движения в рамках официальной традиции. Что же, у официальной и мистериальной традиций – общий корень? 

– По сути, да. Это синтез из одних и тех же элементов - двух разных цельностей. Эти две традиции потому и соперничают друг с другом, что очень близки, как двоюродные сёстры. Зачастую, к какой из традиций что отнести - вопрос трактовки.

Например, замечательный афоризм Фрэнсиса Бекона, «Knowledge is the power», или «Знание – сила!» можно понимать и как гностический призыв «Gnosis is the power», то есть вся сила в гнозисе — истинном знании электов. Речь идёт лишь о толковании, о переводе. Ведь у слов «gnosis», «knowledge», «знание» – в конце концов, общий индоевропейский корень

– А как проходит разделительная линия между традициями? 

– Думаю, в пространстве антропологии. Им соответствуют разные типы человека. Представитель мистериальной традиции с точки зрения психологии – депрессивный тип. С точки зрения истории религии это гностик.

Главное для гностиков представление: есть два божественных начала. Одно из них – условно говоря, хорошее, но оно не вмешивается в земные дела. Другое – не то чтобы злое, но неразумное. Оно творит зло не преднамеренно, а по неумению и недомыслию. Мир – его порождение – безнадёжно и непоправимо плох. Это депрессивная картина мира.

Землю, считают они, создал несовершенный бог, Демиург, и за всё зло отвечает именно он. Так здесь решается вопрос теодицеи – основной вопрос христианства, который в нём не решён до сих пор: если Бог благ, то почему вокруг столько зла? Для гностиков здесь нет ничего странного: мир, как они считают, вообще погряз во зле – Демиург в принципе не мог сотворить ничего хорошего.

Как мы знаем, в истории не было государств, которые были бы основаны на гностической линии. Правда, в Болгарии богомилы одно время были у власти – но недолго. И не случайно. Дело в том, что это невозможно. Это уже цивилизационный вопрос: государство не может быть основано на представлении – коренном для мистериальной традиции – о том, что всё плохо и будет плохо всегда, и в этом смысле мы здесь, на земле, ничего изменить не можем. То есть, если мыслить в категориях психоаналитических, депрессивное государство невозможно. А государство, скажем, маниакально-депрессивное или параноидальное – вполне возможны.

Но две традиции – это и две разные позиции человека в бытии. Для представителей официальной традиции, а их большинство, собственное религиозное чувство и участие в религиозном таинстве в качестве человека, способного на что-то влиять, в принципе неважно.

В христианстве и в других официальных религиях экстатические чувства обращены прежде всего к священнику: он, служитель, ответствен за магию, за превращение вина в кровь, облатки – в плоть... Рядовые христиане не могут ни совершать чудес, ни вообще использовать магические состояния и способности. Им необходим посредник.

В мистериальной традиции (к этому, кажется, приближается и протестантизм в своих наиболее модернизированных формах) на отдельного человека возлагается больше религиозной ответственности. Он сам может творить обряд, крестить детей...

Вспомним конфликт между Петром и Павлом и Симоном Магом. Симон Маг летал, и его полёты притягивали большое количество зрителей. Он делал то, чего – в рамках официальной традиции – не мог делать человек: творил чудеса. Богом себя Симон Маг не называл, он был человеком – но при этом летал! И что же делают, по преданию, Пётр и Павел? – Они молятся о том, чтобы тот упал. Симон Маг падает и разбивается. По-моему, эта история очень характерна для отношений официальной и мистериальной традиций.

Я бы добавила: в алхимии человек сам преобразует материю. То есть, алхимик делает нечто совершенно невозможное с точки зрения представителя официальной традиции: он пытается сам делать дело Бога – Творца мира. По сути, он в чём-то – в том, что может быть выражено в материальной форме – становится богоподобным.

– Вы думаете, официальная традиция стала доминировать на европейском историческом и интеллектуальном пространстве в силу того, что у неё более позитивная и конструктивная жизненная установка? 

– И ещё потому, что людей, которые способны принять весь ужас мира, меньше, чем тех, которые хотят думать иначе.

– Насколько я понимаю, мистериальная традиция, потерпев в известном смысле поражение, – никуда не делась, а ушла в скрытые формы существования. Вы писали, что в ХХ веке она становилась всё более значимой, проходя путь от элитарных кружков до массового читателя книжек Дэна Брауна. В каких формах она жива сейчас? 

– Прежде всего, стоит назвать массовую литературу, популярных сейчас писателей: Пелевина, Сорокина – если говорить о России; того же Фаулза с его миллионными тиражами, Джойса, Гессе, Эко, Павича, Памука…

В ХХ веке было три всплеска мистериальной традиции – возможно, это связано с общекультурными процессами. Первая волна – и на Западе, и, чуть позже, в России – была связана с Первой мировой войной и с пониманием того, что человек становится уязвим и раним. Всплеск мистицизма был сильнейший. Думаю, война с применением новых технических средств массового уничтожения – то есть, опосредованное убийство – влияет на религиозное чувство.

Прежде всего, человек начинает ощущать бОльшую ответственность за себя, за свою судьбу. Он уже не перекладывает её на кого-то другого. Говорят, что невозможна поэзия после Освенцима. Так и религия в её традиционных формах после Первой мировой оказалась невозможной.

Обратим внимание: в 60-е годы начинается много разных, общественных и научных революций. В качестве примера революций общественных можно назвать сексуальную; как пример научной – топографическую (преимущественный интерес к истории и времени уступает место интересу к географии и пространству), в западной гуманитаристике она известна как «пространственный поворот». Скажем, культурология сейчас – это очень во многом культурная география.

На первый взгляд кажется, будто эти революции друг с другом не связаны. Но всё гораздо сложнее. Я называю это «Возвращением Великой Богини». Скажем, сексуальная революция – это легитимизация женственности. Традиции проявляются в разных модусах. Социальный модус проявления официальной традиции – это угнетённое положение женщины. А в мистериальной традиции пол либо не слишком важен, либо женщины имеют некоторое преимущество.

В конце концов, можно сказать, что мистериальная традиция восходит к неолитическому культу Великой Богини, Богини земли, а официальная – это модифицированный культ Бога неба. Ведь даже «Отче наш» начинается со слов: «…иже еси на небеси». На протяжении истории вера в Бога неба и вера в Богиню земли конкурировали друг с другом. Точнее, сосуществовали. А в ХХ веке, с 60-х, религия Богини вырывается наружу.

Третья волна идёт где-то с начала 90-х. Это последний в ХХ веке всплеск мистериальной традиции. Он, похоже, окончательно её легитимизирует. Первый всплеск был, в общем-то, тайный. До 1905 года никто из тех же символистов не мог сказать, что принадлежит к другой, неправославной вере: в России действовал закон неотпадения от православия. Рождённые лютеранами или иудеями могли ими оставаться, но из православия нельзя было перейти в другую религию – до 1905 года за это грозила каторга.

То есть, Марина Цветаева не могла всем прямо сказать, что она участвовала в тайных обрядах...

– Неужели участвовала? 

– По её стихам это предположить можно. А у Чехова, например, есть рассказ, который можно интерпретировать с точки зрения гностицизма: «Рыбья любовь», о том, как Карась влюбился в Сонечку. Сонечка – это очевидно гностическая София. Так вот, Чехов не мог иначе, как иносказанием, говорить о том, что он гностик.

– А он был гностиком?! 

– Он был антихристианином. Нелюбовь к христианству довольно часто, хотя не обязательно, сочетается с любовью к мистицизму как к его конкуренту. Да многие русские писатели были гностиками. Например, Достоевский.

– В чём же это выразилось? 

– Прежде всего – в типично гностическом мироощущении. Потом, в героинях типа Сонечки Мармеладовой – обратите внимание: снова София! Да ещё и падшая женщина, а гностическая София так и называлась – «падшим эоном». Неслучайно Симон Маг в качестве её воплощения возил с собой проститутку, выкупленную из борделя.

– А сам-то Чехов отдавал себе в этом отчёт – или неосознанно воспроизводил культурные матрицы? 

– По крайней мере, знать об этом он мог. В то время в гимназиях учили латынь; о гностицизме можно было узнать из доступных источников – из антигностических сочинений отцов Церкви, Иринея Лионского; из алхимических трактатов, где гностические идеи тоже представлены.

Известно, что 18-летний Пушкин очень хотел быть принятым в масоны. Но его не взяли. Однако во многих его произведениях есть масонские символы: кинжал, «и братья меч нам отдадут»… Подробнее об этом можно прочесть в трудах Всеволода Сахарова, посвящённых масонству в русской культуре XIX века. Часто происходило так, что представители мистериальной традиции, если не могли или не хотели высказывать свои мысли откровенно, превращали их в литературу, особенно – в детскую. В результате к сознательному возрасту дети уже могли выбирать, какая из традиций им ближе.

Если где-то упоминается летающий человек – будьте уверены: это всё мистериальная традиция. «Питер Пэн», например. Или «Мэри Поппинс». Там же – летающая няня!

Памела Трэверс вообще была ученицей Гурджиева. И возмущалась, кстати, что «Мэри Поппинс» называют книжкой для детей. Судя по всему, то, что младенцы могут говорить с животными и знают язык растений, пока лежат в колыбели – не просто сказка. У Гурджиева как раз были идеи о том, что человек соответствует себе, только когда рождается, в детстве – позже он превращается в машину. И надо его из машины снова сделать человеком. Ну вот, похоже, что-то такое она и имела в виду.

Тот же Андерсен – это сплошная алхимия. Я сама удивляюсь, когда глазами исследователя эзотеризма смотрю на детские сказки: там всё настолько откровенно, что непонятно, почему у нас каждый третий не разбирается в алхимии?  (Смеётся)

Мистериальная традиция ведь не зря так называется. Она идёт от древних мистерий. В них был запрет на письменное изложение – во многом связанный, наверно, и с тем, что писать и читать могли немногие; но ещё и с тем, что, будучи записанным, тайное знание могло попасть к профанам и исказиться – предполагалось, что устная передача, в смысле сохранности, более надёжна.

Вспомним Апулея и его «Метаморфозы», а заодно и его риторическую речь «Апология, или О магии», где он пытается отмести обвинения в том, что был магом. Один пример. Апулей как ритор носил при себе изображение бога Меркурия. Так вот, он проговаривается о том, что Меркурий, изготовленный специально для него, был сделан не из предписанного для таких случаев сорта дерева, а из чёрного дерева.

Чёрное дерево в мистериальной традиции – очень важный символ: он связан и с чёрными мадоннами, и с ковчегом Завета… Меркурий ведь был покровителем не только риторов, но и алхимиков. Алхимия во времена Апулея была уже известна. Показывая статуэтку как покровительницу риторов, он на самом деле, может быть, показывал другую – ту, что покровительствовала алхимикам. Просто такой статуэтки никто из присутствующих на суде никогда не видел.

Так вот, в «Метаморфозах, или Золотом осле» и в «Апологии» зашифрованы элементы мистериальной традиции. Но так, что эту запись трудно отличить от обычной риторической речи или от романа как жанра. Дошедшая до нас речь не может быть той же, что он произносил в суде – хотя бы потому, что она по времени гораздо больше, чем ему было позволено говорить. Он её дописывал.

Я подозреваю, что Апулей вставлял туда фрагменты тайного знания, которых, когда он произносил это в суде, не было – и так донёс до нас древнегреческую алхимию. О ней, кстати, писала ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц. Вот один из древнейших примеров того, как в литературе представлена мистериальная традиция, причём такой, который точно датируется. Есть примеры и более свежие – скажем, «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца».

А в ХХ веке это уже становится на поток. То есть, трудно быть известным писателем, если ты ничего не знаешь о демиургах. На Украине Владимир Ешкилев даже издавал журнал «Плерома». Один из номеров был оформлен как антология украинской литературы, в которую вошло множество современных авторов – практически все, кто писал на Украине в конце 90-х. И этот специальный выпуск «Плеромы» был назван «Возвращение демиургов».

Я уже писала о том, что к мистериальной традиции имеет отношение культура русских рокеров – скорее авторов-исполнителей, чем слушателей, которые, как правило, не понимают, о чём в песнях поётся на самом деле.

– Но ведь мы сейчас говорим о людях ХХ века: от Фаулза до русских рокеров, которые вообще наши современники, собратья по культуре и учились в советской школе. Зачем им, сформированным официальной традицией, элементы мистериальной? Что они там ищут? 

– Мы живём в неоднородном мире. В нём присутствуют, неразрывно связанные, обе эти традиции. Почему большие писатели, особенно романисты, часто обращаются к мистериальной традиции? Роман – это же, в принципе, отображение целого мира в его полноте. А в мире есть и то, и другое.

– Это – стремление восстановить целостность? 

– Скорее так: некоторая, всегда существовавшая, но скрытая тенденция становится явной. Вообще-то многие люди относятся к этой традиции по собственной природе. Если традиция оказывается вне закона, они либо сами себя убеждают в том, что они не таковы, либо всё равно тихой сапой ею занимаются.

Сейчас мы живём в постхристианскую, секулярную эпоху, а людям всё равно надо во что-то верить. На самом деле, я думаю, что это – эпоха переломная, в каких бы терминах мы об этом ни говорили: «Кали-юга», «эра Водолея» … Условно говоря, Новейшее время закончилось. Мы, правда, ещё не совсем это понимаем. И начался какой-то принципиально другой большой этап. Естественно, это связано с взаимодействием человека с компьютером, вообще с техническими устройствами.

– И это имеет отношение к судьбам мистериальной традиции? 

– Опосредованного отношения не исключаю. Думаю, здесь во многом сыграло роль распространение интернета – с его помощью коллективное бессознательное заменяется, так сказать, «коллективным сознательным». Например, многие отмечают, и я тоже, как во френдленте независимо друг от друга подряд появляются посты на одну и ту же тему.

Появилось даже понятие «рифма френдленты». Или супруги (нынешние или бывшие) пишут посты практически одновременно, причём будучи в разных городах. Это синхрония, то есть совпадение материального и духовного планов человеческого бытия, о котором писал К.-Г. Юнг.

Кроме того, людям стало легче находить единомышленников. Может быть, мистики пошли в своеобразное наступление, потому что изменились условия существования человечества. Вот рождается один мистик на тысячу человек – и как он будет жить в мире, где нет интернета, самолётов и так далее? Он другого такого же увидит раз в год. А тут – пожалуйста: ЖЖ-сообщество, группа Вконтакте или на Facebook´е. И общайтесь себе на здоровье! – независимо от места жительства.

– А давно ли мистериальная традиция стала предметом исследования? В какой мере это вообще научно осмыслено? 

– На Западе исследования эзотеризма начались довольно давно. Наука ведь следует в своём развитии за процессами, происходящими в обществе: писатели начали, учёные за ними подтягиваются. Есть авторитетные фигуры в этой области – например, Фрэнсис Йейтс. Студенты в университетах вполне могут обучаться, скажем, Таро – то есть не как магической практике, а как истории культурной формы.

Мы тут, как всегда, немного отстаём – сейчас-то уже можно представить себе спецкурс по тому же Таро, например, в МГУ, а лет 20 назад такое было совершенно невозможно.

– Кто у нас, кроме вас, ещё этим занимается? Есть ли какая-то школа, исследовательская группа, – вообще кто-то, кого вы могли бы отнести к своим единомышленникам? 

– Если говорить об исследователях гностицизма, то это либо академические учёные, религиеведы, например, Евгений Афонасин из Новосибирска или Николай Шабуров из РГГУ, либо переводчики-энтузиасты, собирающиеся вокруг сетевых сообществ.

У меня есть свои любимые авторы, например, Антон Антипенко с его книгой «Мифология богини», Елена Глухова со статьями о влиянии розенкрейцерства на поэзию Серебряного века, Юрий Халтурин с исследованиями по масонскому символизму. Раньше одной из таких групп был круг авторов журнала «Волшебная гора», опосредованно выросший из эзотерического салона, располагавшегося в Южинском переулке. Есть авторы круга журнала «Дельфис», постоянные мероприятия проходят в магазине и культурном центре «Белые облака». Но это всё довольно разрозненно.

– Насколько мне известно, вы разработали новый подход к исследованию текста…

– Я вычленила сюжеты, характерные для мистериальной традиции и восходящие к тайным знаниям древности. На основании этого перечня сюжетов легче прослеживать взаимосвязи междуне связанными друг с другом, на первый взгляд, текстами и вообще понимать, о чём они. То есть, скажем, у вас есть история о Мелисенте, «Принцессе Грезе» Ростана, на поиски которой отправляется группа молодых людей. Если не сопоставлять её золотые волосы с золотым руном – непонятно, что в этом тексте происходит. А история золотого руна – история алхимическая.

– Как вы видите пути дальнейшего исследования литературы мистериальной традиции? Какие задачи предстоит решить? 

– Надо для начала вообще описать историю, в частности, историю литературы. И переосмыслить всё и всех, начиная с крупных писателей и крупных исторических явлений. Некоторые вещи до сих пор непонятны, если не учитывать мистериальную сторону. Думая о волнах эзотеризма в ХХ веке, я поняла, что многие советские проекты, вообще советская история, даже некоторые детали быта – могут быть поняты и в гностическом ключе.

Например, традиционное для гностиков представление о том, что мир –тюрьма, и тело – тюрьма. Сталинские репрессии – то есть, когда достаточно много народу безвинно попадает в тюрьмы – вполне соотносятся с гностическим ощущением мира и тела как темницы. Если присмотреться, у большевиков было много общего с эзотериками – у них и символы не зря такие похожие: скажем, пятиконечная звезда - пентаграмма…

Или, например, откуда произошёл знаменитый девиз: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»? Возможно, что от одного из толкований имени Яхве как анаграммы от фразы «Я был, есть и буду», или от фразы, начертанной на стене храма древней богини: «Я, Исида, есть всё, что было, есть или будет». Именно поэтому коммунистический девиз был таким завораживающим, что в нём Ленин уподоблялся Богу, причём в той форме, которая была привычна нашим предкам.

А советская «борьба с мещанством»? У меня были знакомые, которые выбросили на улицу бесценную отцовскую коллекцию африканских масок и скульптур: боролись с мещанством! Выкидывали столы из красного дерева… А почему они с ним боролись? Если мы находимся в рамках гностического понимания мира – они сражались со злой материей...

– У вас три основных области интересов: мистериальная традиция, геопоэтика и современная русская и украинская литература. Связаны ли они между собой? 

– Думаю, да. Украинская литература меня заинтересовала в основном из-за Станиславского или Ивано-франковского феномена, прежде всего – из-за Юрия Андруховича. Он, по сути, последователь Фаулза.

Кроме Андруховича, на современной литературной карте Украины интересен Сергей Жадан . Я вообще считаю его гностиком. Правда, гностик он, так сказать, стихийный, ибо совершенно не интересуется идеями гностицизма. Но гностиком или алхимиком можно быть, даже не понимая, что это такое. Помните: «Каждая душа по природе своей — христианка». Но бывают и души по своей природе гностические.

Что до геопоэтики, то она, безусловно, связана с «возвращением Великой Богини»; недаром одно из её воплощений – эллинская Гея. Это – область философии: философия пространства, которую придумал в конце 70-х Кеннет Уайт – француз шотландского происхождения, эссеист и поэт. В это время в истории культуры происходили важные вещи. Уайт однажды понял, что технократическая цивилизация ведёт мир к пропасти, и что необходима философия, которая вернула бы человека к природе.

Характерно, что на сайте Шотландского центра геопоэтики, в определении понятия «геопоэтика» звучат слова о том, что она «глубоко критична к западному образу мысли и действия, существующих последние 2500 лет», то есть, по сути дела, к (в широком смысле) христианской цивилизации.

Когда Кеннет Уайт изобрёл понятие «геопоэтика», он был в одной из экспедиций. Это слово пришло к нему как своего рода озарение. В «Альбатросовой скале» Уайт рассказывает о письме итальянского пианиста из Соединенных Штатов, где он гастролировал:  «На днях я разговаривал с индеанкой... Она сказала мне, что ее племени нужен был бы подобный инструмент: сначала надо было бы вырыть яму в земле, затем натянуть над нею веревки. В духе краснокожих я отвечал, что такой инструмент надо было бы назвать «Голос Земли»... Должен заметить: мне она понравилась тоже, ибо случалось и мне воображать себе нечто подобное»  , – добавляет Уайт.

А через 15 лет на Украине, независимо от Уайта, геопоэтику придумал для своих безумных проектов Игорь Сид. С 1993 года он устраивает фестивали, нацеленные на формирование новых территориальных мифов, и публикует об этом статьи и эссе. Сид – это такая, условно говоря, реинкарнация Волошина: он постоянно стремится превратить какое-нибудь пустынное место в культурное.

До Волошина Коктебель никого не интересовал – это была просто степь, где жили татары, и литераторы там смотрелись очень странно. А сейчас без литераторов Коктебель и представить себе нельзя. Волошин сделал из пустыни курорт: один человек сумел превратить место совершенно заброшенное – в осмысленное, даже в своём роде культовое. Нечто подобное Сид сейчас делает, в том числе, в Керчи — наименее известной части Крыма, проводя уже в четвёртый раз фестиваль «Боспорский форум современной культуры», он втайне надеется что-то изменить в этом пустынном с туристической точки зрения, месте.

Если мыслить в рамках мистериальной традиции, успешный фестиваль возможен в Керчи потому, что там есть какое-то место силы, угодное Великой богине. А что это — гора Митридат, склеп Деметры, Киммерийский вал, или просто один из скифских курганов, овеваемый всеми ветрами — кто знает?

Беседовала Ольга Балла