Что такое нонконформизм? При чём тут премиальный процесс? Как нонконформисты противостоят мейнстриму? Зачем награждать траблмейкеров и аутсайдеров?

Это как будто тенденция: появление критиков-универсалов — пишущих прозу, сочиняющих стихи, балующихся философскими и филологическими трактатами. Михаил Бойко выделяется из их числа естественно-научным образованием (окончил физический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова).

Ныне М. Бойко — замредактора литературного приложения к «Независимой газете» — Ex Libris. Сотрудник Российского института культурологии (РИК). Автор книг «Диктатура Ничто» (критика, 2007), «Метакритика метареализма» (критика, 2010) и «Аннигилингус» (проза, 2010). Член Союза писателей Москвы. Координатор премии «Нонконформизм».

— Михаил, что такое, по-вашему, нонконформизм?
— Почему-то вспоминается начало романа Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих». Английский городишко Блэкстебл. На главной улице — дом англиканского священника мистера Кэри и других богатеев. А в сторону гавани тянутся убогие переулки, где селятся рыбаки и беднота. Почти все бедняки — нонконформисты: баптисты, пресвитерианцы, квакеры, унитарии, методисты и другие сектанты.

Для почтенных англикан сектанты-нонконформисты — это люди не совсем полноценные. Если миссис Кэри встречала кого-нибудь из них на улице, она переходила на другую сторону, чтобы не здороваться, а столкнувшись невзначай лицом к лицу, принималась разглядывать мостовую у себя под ногами.

Очень точное описание современной русской литературы. Население главной улицы: лауреаты престижных премий, завсегдатаи «толстых» журналов, обладатели бесконечных титулатур, брендовые фигуры в крупнейших издательствах. Нет людей преснее, кичливей, зауряднее...

Меня притягивают обитатели убогих коленчатых переулков, ведущих к гавани. Но, если вы отправитесь туда на экскурсию, вам гарантированы: вонь, нищета, разбитые окна, канавы, грязь, пьяные драки…

Сегодня, конечно, значение слова «нонконформизм» изменилось. Словари предлагают понимать под этим словом «стремление индивида придерживаться и отстаивать установки, мнения, результаты восприятия, поведение и так далее, прямо противоречащие тем, которые господствуют в данном обществе или группе». Социологически верно, но как-то сухо.

В одной из статей я дал такое определение: «Нонконформизм — это готовность к борьбе, не обещающей успеха». Но это высшая форма нонконформизма.

Другие разновидности — экзотические способы проникновения в мейнстрим, так называемую элиту, вожделенный элизиум.

А вообще, чтобы понять, что такое нонконформизм не только в статике, но и динамике, не только в синхронии, но и диахронии, рекомендую изучать историю группы Sex Pistols.

— Вы позиционировали себя как принципиального противника премиального процесса. И вдруг — второй год подряд координатор премии «Нонконформизм»…
— Мне не нравятся преобладающие формы поддержки культуры: премиальная и грантовая. Поскольку в их основе — человеческий фактор. А человек всегда субъективен. И всё упирается в личности тех, кто раздаёт премии или гранты. Как правило, это люди чванливые и ангажированные.

Лучше уж энтузиазм одиночек и книжный рынок. Подразумевается книжный рынок, в котором возможна честная конкуренция, а не такой, как у нас (олигополия), — захваченный двумя-тремя книгоиздательствами с собственными сетями книгораспространения.

Однако выживал же среди этих акул Илья Кормильцев со своим уникальным издательством «Ультра.Культура»? Коммерческий потенциал у нонконформистской литературы существует — он не исчез. А вот отсутствие Ильи Кормильцева — по-настоящему невосполнимая утрата 2000-х годов.

Так что премия «Нонконформизм» — это жест вынужденный. Когда главный редактор «Независимой газеты» Константин Ремчуков решил, что у газеты должна быть собственная премия, я предложил свой проект. Первый эскиз был забракован (он назывался «Чёрная метка»). Следующий эскиз — это в общих чертах та премия, которая 9 июня сего года будет вручаться во второй раз.

Вообще стоит напомнить историю антимейнстримных премий. История «Антибукера», на мой взгляд, печальна. Это был «Букер-2» —зеркальный близнец с премиальным вознаграждением на 1 (один) доллар больше, чем у «Букера».

«Нацбест», в первые годы существования эпатажный, задиристый, занозистый, опустился, кажется, ниже «Букера». «Русский Букер» сейчас скорее мёртв, чем жив, но Елизаров и Колядина — это нонконформистский выбор, который чуть-чуть реабилитировал вампирическую премию.

Говорю «вампирическую», потому что она обязательно воскреснет и будет дальше высасывать кровь из русской литературы.

Когда-то мне нравилась премия Андрея Белого. Это изначально нонконформистская награда с достойным премиальным вознаграждением: рублём, яблоком и водкой. Всё испортил спор Карла с Кларой о кораллах. Вроде Карл и Клара помирились, но никакого доверия к кораллам не осталось.

Появилась премия «Неформат», просуществовала всего год и благополучно исчезла. Не думаю, что у Дмитрия Липскерова закончились деньги. Просто концепция была провальной. Лауреатом «Неформата» в главной номинации стала Ульяна Гамаюн.

А дальше произошла вещь курьёзная, но поучительная. Ульяна Гамаюн опубликовала очередную повесть в «Новом мире» и получила за неё премию Белкина. Один уважаемый блогер порекомендовал Ульяне Гамаюн отказаться от премии. Гамаюн с готовностью последовала совету.

Моё мнение: Ульяна Гамаюн должна была отказаться не от премии Белкина (она вполне её заслужила; в конце концов, так решило жюри), а чуть раньше — от премии «Неформат». Потому что проза Ульяны Гамаюн — это типичный толстожурнальной мейнстрим, квинтэссенция формата.

Надеюсь, проект «Ульяна Гамаюн» закрыт навсегда и будет служить предостережением от попыток использовать внесистемную премию в качестве трамплина на литературный олимп.

Такова предыстория культурно-просветительской премии «Нонконформизм». Кое-что было очевидно: премия должна быть малобюджетной (премия-то нонконформистская, кроме того, это залог долгожительства проекта).

Она должна поощрять нонконформистов, незаслуженно обнесённых наградами в прошлом, и, разумеется, делать это вне конкурса. А в ходе конкурса выявлять лучшие нонконформистские произведения минувшего года.

Таким образом, родились две основные номинации: «Нонконформизм-судьба» (вручается по совокупности заслуг) и «Нонконформизм-поступок» (вручается победителю в конкурсе). Допускается и спецноминация (меняется каждый год).

В прошлом году лейтмотивами злопыхателей были: порнография, наркомания, сатанизм и детоубийство. В этом году хочется услышать что-нибудь новенькое.

— Но встанем на место оппонентов премии. Зачем двигать людей сомнительных, траблмейкеров, заведомых аутсайдеров? Лауреаты других премий пусть и графоманы, но зато люди безобидные…
— Напомню слова Ханны Арендт, утверждавшей, что нацистские палачи, вкалывавшие у отлаженных конвейеров смерти, вырастали из нормальных, до отвращения нормальных личностей.

Не думаю, что Андрей Чикатило читал Лотреамона или маркиза де Сада, зато почти уверен, что он штудировал «Молодую гвардию» Фадеева и «Повесть о настоящем человеке» Полевого.

— Вы хотите побороться с мейнстримом? 
— Зачем? Если мы победим, всё перевернётся, но останется на своих местах, как это произошло в конце 80-х — начале 90-х годов. Нет, пусть мейнстрим остаётся мейнстримом и сам хоронит своих мертвецов.

Но пусть у писателей-нонконформистов будет своя территория: свои журналы, свои издательства, свои премии. Свой параллельный периферийный достойный мир.

Но после кончины Ильи Кормильцева у нас почти ничего нет. Полный вакуум. Ассортимент некогда нонконформистского издательства Ad Marginem ужасает.

Есть дружественная нам премия «Звёздный фаллос», но она слишком эпатажна. Правда, в этом году она вручалась в третий раз, а премия как коньяк — чем старее, тем престижней.

Есть, конечно, нонконформистские журналы. Но кто, например, слышал про такой замечательный журнал, как «Слова»? Нет, с мейнстримом и его паскудством мы бороться не будем.

Но противостоять, конечно, будем. Потому что наша задача — поднять статус писателя-нонконформиста и защитить его. На мой взгляд, если все 1990-е — начало 2000-х годов на поверхности шла борьба реалистов и постмодернистов, то теперь она позади.

Реалисты обогатились приёмами постмодернистов, и наоборот. А раздувавшие эту борьбу махровые патриоты и ультралибералы лишились всякого влияния.

— По вашему мнению, борьба реалистов и постмодернистов была фиктивной? 
— Не совсем. Оба термина относятся к числу так называемых открытых понятий, то есть не содержат строгого набора необходимых и достаточных свойств. А потому злоупотреблять ими можно было сколько угодно. А за фасадом этой борьбы происходил передел реальных и символических ценностей в поле литературы. Кое-что до сих пор не поделили, но нас это не касается.

Основное литературное противоречие 2010-х годов, по моему мнению, — это противостояние неореалистов и нонконформистов. Под неореализмом я понимаю широкое литературное течение (а не маленькую секту с похожим названием).

Это все те, кто продолжает пользоваться старыми повествовательными техниками. Приведу пример, позаимствованный у Александра Гениса: «Иван Петрович встал со скрипучего стула и подошёл к распахнутому окну» .

Этот нарратив не умер. Стул по-прежнему скрипит, Иван Петрович пытается встать, окно надо закрыть… Проще говоря, это наш мейнстрим: и беллетристика, и то, что печатается в «толстых» журналах.

Нонконформизм включает всё остальное — экспериментальные, маргинальные, эпатажные, обсценные, не признанные экспертным сообществом повествовательные практики. Нонконформисты — это люди с иной орбитой судьбы, иными фасонами мыслей, иными способами коммуникации.

— Вы, наверное, и себя считаете нонконформистом? 
— Готов ли я бороться без надежды на успех? Пожалуй, да. Я хотел бы обсудить с Творцом кое-какие нюансы мироздания.

Однако церемонию премии «Нонконформизм-2010» я завершил словами «feci quod potui faciant meliora potentes» (сделал, что смог, пусть те, кто смогут, сделают лучше). Жду тех, кто сделает лучше меня. И верю, что появится новый Кормильцев.

Сам же, возможно, вообще уйду из литературной критики. От критика требуется написать сотню рецензий и пройти инициацию — поразить самую раскрученную фигуру своего времени. Сотню рецензий я написал. Одна из них называлась «Сахарный прилипала». Калибан узнал себя в зеркале и взвыл. Инициацию, таким образом, я тоже прошёл.

Сейчас эпицентр моих интересов — в философии. С детства меня интересовали две вещи — ничто (nihil) и боль. Сегодня я разрабатываю два теоретико-познавательных проекта — нигилософию и алгософию (помогает мне мой учитель — философ Вадим Петрович Руднев ). Знаю, что и в старости меня будут интересовать только две вещи. Те же самые.

Пишу трактаты и научные статьи. Вадим Руднев говорит, что в них слишком много математики. Меня очень интересует возможность формализации литературной критики и использование модальной логики в литературоведении.

— Выработали ли вы свой собственный литературно-критический метод? 
— Признаюсь, что очень ценю тысячу раз осмеянную книгу Эмиля Эннекена (Геннекена) «Опыт построения научной критики» (1888, русский перевод — 1892).

В ней проводится мысль, что на читателя оказывает наибольшее впечатление та книга, психические качества автора которой аналогичны психическим качествам данного читателя.

Можно перефразировать: автор прячет в тексте свою Травму, а читатель её отыскивает и испытывает катарсис, если его собственная Травма и находка совпадают.

Меня интересуют Травмы, спрятанные в книгах. Я изучаю «алгорисунки» («алго» — «боль» по-гречески) текстов. Бывает, что вместо алгорисунка — пустые словесные кружева или что Травма автора слишком далека от моей Травмы, — тут я ничего не могу поделать.

— В издательстве «Независимая газета» вышла книга вашей прозы, которой вы хотели сказать, что…
— Это ранние рассказы, написанные в 2000—2005 годах. Я сам приложил все усилия, чтобы книга не получила распространения.

Дело в том, что меня очень волнует заочный спор Канетти с Брюкнером. Элиас Канетти как-то сказал Джорджу Стайнеру: «Вам никогда не написать великих книг, если вы когда-нибудь не переживёте глубочайшего потрясения» .

А Паскаль Брюкнер в «Вечной эйфории» возразил: «Неверно расхожее мнение о том, что познать людей можно, только много выстрадав; несчастье ничему не учит, оно лишь делает нас несчастными и озлобленными» .

На мой взгляд, прав Канетти. Надо впитать в себя ещё больше человеческой боли, пережить ещё больше глубочайших потрясений. А тогда… а тогда, может быть, и писать перехочется.

Бороться с графоманами — не мой удел. Мой удел — помогать людям с оригинальными идеями, темами, замыслами...

Беседовал Дмитрий Бавильский