В послесловии к «Лолите» Набоков, имея в виду свою творческую мастерскую, жаловался, что испытывает постоянное неудобство от того, что ему приходится жить «среди неподошедших конечностей и недоделанных торсов». Двенадцатый по счету роман Джона Ирвинга

«Последняя ночь на Извилистой реке» можно легко сравнить с такой мастерской, превращенной в художественную выставку. По комнате в живописном порядке разбросаны гипсовые заготовки, недолепленные, незаконченные, брошенные скульптурные уродцы. В углу свалены тяжелые, основательные мраморные женские бюсты. Бюст самого хозяина мастерской занимает скромную нишу напротив. Работа над ним практически завершена. На лице застыло суровое и немного брезгливое выражение, характерное для маститых демиургов среднего звена. А в центре комнаты, на высоком постаменте, лежит отрубленная мускулистая левая рука. Она истекает кровью и выглядит как живая.

Ирвинг как-то сказал: «Если бы мои идеи были важны для меня, я не стал бы писать романы. Я не интеллектуал; я плотник, — я строю истории». Пожалуй, самое большое отличие «Последней ночи…» от всех предыдущих романов писателя в том, что она явно сочинялась как-то механически. При этом механика строительства интересовала Ирвинга гораздо больше постройки. Здание вышло излишне громоздким и несколько недоделанным. Впрочем, для фанатов Ирвинга (а их в мире не счесть) настолько подробное описание авторской кухни должно представлять особый интерес.

Вряд ли найдется хотя бы одна рецензия на Ирвинга, которая не упомянула бы, как одни и те же темы переходят у него из романа в роман. Эти сквозные мотивы стали чем-то вроде ирвинговского фирменного знака, отчасти они и закрепляют за ним статус культового писателя. Возможно, что он был бы уже не прочь отказаться от медведей, карликов и спортивной борьбы, однако преданные читатели наверняка были бы разочарованы, не встретив этого традиционного набора в очередной книге. Один из трудолюбивых авторов «Википедии» даже включил в биографическую статью об Ирвинге табличку переходящих ирвинговских мотивов. Этот забавный перечень представляет удобный набор опорных точек для рассказа об «Извилистой реке...».

Итак, Новая Англия, в которой разворачивается действие (10 из 12 романов Ирвинга). Писатель прожил здесь большую часть своей жизни. Его книги отличает замешенная на пуританстве брутальность, склонность к мрачному морализаторству, гипертрофированность характеров и напряженный интерес к паранормальному, выламывающемуся за рамки. Если бы в литературоведении существовал термин «новоанглийская литература», Ирвинга, вместе с Готорном, Мелвиллом и Стивеном Кингом, можно было бы не колеблясь назвать типичным ее представителем.

В середине прошлого века в поселке, затерявшемся в дремучих лесах штата Нью-Хэмпшир, живет хромой повар. Он готовит сказочные обеды для обитателей поселка, грубых лесовиков, занимающихся сплавом нарубленных бревен вниз по течению Извилистой реки. Подробному описанию соответствующих кулинарных рецептов посвящены в романе десятки страниц. Рецепты, скорее всего, работают, но нетрудно представить себе подобного повара среди золотодобытчиков где-нибудь на Лене, чтобы проверить эту ситуацию на правдоподобность.

Существует неправильное представление об Ирвинге как о писателе-реалисте. На самом деле он всегда сочинял сказки для взрослых. Точнее, романы-фэнтези, маскирующиеся под подлинные истории и населенные сказочными персонажами. Таков наш повар. Таков и его старший друг, ангел-хранитель со странным именем Кетчум, могучий лесной мудрец, больше напоминающий говорящего медведя, чем живого человека.

Несмотря на то что повару нет еще тридцати, он в одиночку воспитывает двенадцатилетнего сына. Фамилия повара Бачагалупо, что в переводе с итальянского означает «поцелуй волка». Мальчика зовут Дэнни. Его мать, Рози, погибла, когда мальчику не было еще и года (отсутствующий родитель: 9 романов). Произошло это при довольно странных обстоятельствах. В романах Ирвинга всегда много смертей, и почти все они сопряжены со странными обстоятельствами . Дело в том, что при полном согласии участвовавших сторон женщина жила одновременно с мужем и с его другом Кетчумом. При этом у них были разработаны какие-то неочевидные правила сожительства. Например, на тот счет, кому кого какой рукой трогать (полиамория: 11 романов). Однажды зимней ночью герои спускаются на лед Извилистой реки, чтобы потанцевать. Рози делает несколько танцевальных шагов в сторону от повара и Кетчума, лед под ней трескается. Кетчум протягивает ей неправильную руку (нужно было левую), и мальчик остается сиротой. С этой неправильной левой рукой еще случится много интересного.

Мальчику двенадцать лет. Он живет с отцом в бревенчатом срубе на берегу Извилистой реки. В одной из комнат на стене висит восьмидюймовая сковородка. Повар рассказывал, что когда-то убил ею ворвавшегося в дом медведя. Однажды мальчик просыпается среди ночи, слышит странный шум в спальне отца, открывает дверь и обнаруживает в отцовской постели огромного черного медведя, сидящего на папе верхом (медведь: 6 романов). Ребенок снимает со стены сковородку и не раздумывая бьет медведя по голове. Медведь падает замертво и оказывается восьмипудовой индианкой-посудомойкой, которая помогала повару по хозяйству (несчастный случай: 10 романов).

У убиенной мальчиком индейской посудомойки есть сожитель: местный шериф, которого на протяжении всего романа называют Ковбоем. В ту роковую ночь он лежит где-то, смертельно пьяный, и отец с сыном подкидывают труп к нему в дом — в надежде, что, проснувшись утром с похмелья, тот решит, что накануне сам в помрачении ума совершил убийство. С этого момента шериф становится Ковбоем в каком-то мистическом, линчевском смысле — воплощением неотвратимой иррациональной угрозы.

Все это должно было бы быть или очень смешно, или очень страшно. Но нет. Дело в том, что при всей гипертрофированной фантазии Ирвинга у него совершенно отсутствует как чувство абсурдного, так и ощущение потустороннего. Его проза подобна рассказам матерого охотника на медведей, травящего байки у костра. В ней есть какая-то уютная выдуманность. Все узлы всегда развязываются, все ружья стреляют, все сковородки бьют по голове. Возможно, во внутренней благоустроенности этих романов и есть главная причина их успеха. Но в ней же кроется и главная проблема писателя — он предсказуем. Не настолько, чтобы читателю всегда было известно, чем все закончится. Но настолько, чтобы все происходящее читателя не удивляло.

Избавившись от трупа, повар и сын отправляются в долгое и обреченное бегство от возмездия. Долгое, поскольку роман охватывает временной промежуток более чем в полвека; а обреченное — потому что читателю с самого начала понятно, что возмездие неотвратимо. Иначе бессмысленно было бы громоздить еще семьсот страниц.

Мальчик вырастает и становится знаменитым писателем, повторив (более или менее) биографию Ирвинга. Как и Ирвинг, он рано становится отцом и благодаря этому избегает призыва во Вьетнам. Вслед за своим создателем он учится на знаменитых писательских курсах в Университете Айовы, где его литературным мэтром становится Курт Воннегут. Темы его книг повторяют ирвинговские (см. по списку). Четвертый роман делает его (как и Ирвинга) знаменитым. Некоторое время он сотрудничает с Голливудом (Голливуд: 6 из 12 романов). Будучи известным писателем, он так же покидает Америку и переселяется в Канаду. Одному Ирвингу известно, сколько автобиографических подробностей зашифровано в его романе.

Тут имеется забавное совпадение: вышедшая недавно посмертная книга мемуаров Льва Лосева называется «Меандр». «Меандр» буквально означает «Извилистая река» (по названию одной очень извилистой реки в Малой Азии). Другое значение слова — сложный геометрический орнамент. Совершенно не близкие друг другу русский и американский авторы практически одновременно использовали одну и ту же метафору в названии своей автобиографической прозы.

В одном из интервью Ирвинг говорил, что прежде он сознательно делал героев непохожими на себя, но с возрастом ему стало легче писать о себе самом. При этом из романа очевидно, что ему хочется говорить именно о Писателе Ирвинге. Неслучайно, что с того момента, как его главный герой становится профессиональным литератором, слово «писатель» приклеивается к его имени, как какой-нибудь «господин» или «кавалер». Тема писателя и писательства так или иначе фигурирует во всех 12 романах Ирвинга. Но «Извилистая река» — это даже не биография выдуманного писателя Дэнни Б., во многом совпадающая с биографией Джона И. Это своего рода многостраничное раскрытие приема.

Трудно найти хотя бы одно публичное выступление Ирвинга, где бы он не упомянул, что всегда начинает писать роман с последнего предложения и далее двигается от конца к началу. Процесс написания текста завершается, когда он находит его первую фразу. «Извилистая река» заканчивается тем, что в голову Дэнни, чей творческий метод ничем не отличается от ирвинговского, наконец приходит первое предложение его нового романа. Разумеется, оно оказывается началом «Извилистой реки», круг замыкается. Роман Ирвинга про писателя Дэнни Бачагалупо — это роман писателя Бачагалупо написанный им про самого себя. Но мы-то уже знаем, что писатель Бачагалупо и есть Ирвинг... «У попа была собака...»

Зеркальные взаимоотношения героя и автора являются сюжетной основой всего произведения. Первое предложение — о том, как на Извилистой реке погибает один из сплавщиков леса: пятнадцатилетний мальчик по имени Ангел. Впоследствии начинающий писатель Дэнни Б. берет себе псевдоним «Ангел», чтобы скрыть свое подлинное имя от страшного Ковбоя-Мстителя. В ключевой сцене книги настоящий ангел является к нему в виде огромной голой женщины, падающей с неба в свиной хлев, и оказывается стриптизершей на парашюте. Дэнни спасает ее, вытаскивая из навоза и из-под копыт разъяренных свиней, чтобы сразу потерять — на сорок лет. Через сорок лет он отказывается от псевдонима Ангел, возвращает себе настоящее имя и принимается за написание «Извилистой реки». Автор возвращается к себе и в конце концов обретает и женщину-ангела, и первую фразу романа, в которой говорится о гибели Ангела.

В сущности, это книга о жизни как о постоянном бегстве от неизбежного несчастья. По дороге герои строят себе крепкие, надежные убежища. С подробного (даже чрезмерно подробного) описания нового убежища начинаются почти все главы романа. Но каждое новое убежище оказывается временным, несчастье все равно настигает беглеца. Героям надо бежать дальше: единственным настоящим убежищем оказывается сам роман.

Мотив убежища непосредственно связан с темой американской спортивной борьбы (7 романов), которая упоминается здесь только вскользь: сын Дэнни боролся, пока учился в частной школе в Новой Англии. Однако тут, по-видимому, спрятан один из ключей к творчеству Ирвинга. Американская борьба, рестлинг, представляет собой довольно странное для непосвященного наблюдателя зрелище. Два круга, один внутри другого. Во внутреннем круге агрессивно обнимают друг друга два низкорослых человека в смешных клоунских трико и толстых наушниках на голове. Со стороны это выглядит как нечто среднее между нанайской борьбой и потасовкой двух медвежат летом в сосновом бору. По периметру внешнего круга располагаются зрители. В рестлинге клаустрофобия сочетается с почти что комнатным уютом. Именно за это влюбляется в рестлинг эскапист Гарп, главный герой самого известного ирвинговского романа. Это занятие дает ему чувство защищенности. А у самого Ирвинга, который в юности добился в этом виде спорта больших успехов, а в зрелости тренировал школьников, на правой руке вытатуирован рестлинговый мат: внутренний круг.

Выдумывая для своих героев все мыслимые и немыслимые несчастья, Ирвинг как бы помещает их внутрь концентрического контура собственного романа. И все страшное в жизни (а в жизни ох как много страшного!) становится слегка понарошку, превращается в нанайскую борьбу. Взять хотя бы один из главных сюжетных движков романа: несчастный случай (несчастные случаи, напоминаем, есть в 10 романах из 12). «Когда ты пишешь о том, чего боишься, о том, что, как ты надеешься, никогда не случится с тобой или с кем-то, кого ты любишь, — это, конечно, немного автобиографическое произведение», — говорит Ирвинг в послесловии к роману.

Нет более сильного механизма раскручивания фантазии, чем страх за своих близких. В этом месте любой простой обыватель становится гениальным сочинителем. Наверное, самый радикальный шаг в сторону раскрытия этого незатейливого приема совершил Михаил Шишкин. Во «Взятии Измаила» он подробно описал от собственного лица («Я, Миша Шишкин») гибель своего пятилетнего сына под колесами новорусского джипа, создав потрясающей силы псевдоавтобиографический документ. Сын Шишкина, славу Богу, жив и здравствует.

Ирвинг в своем романе, разумеется, не идет так далеко. Он всего лишь приносит в жертву литературе любимого сына своего alter ego . Причем Ирвинг не был бы Ирвингом, если бы он не «оживил» трагедию. Мальчик не справился с рулем на извилистой горной дороге, когда возвращался вместе со своей девушкой из горнолыжной поездки. Но в инциденте был замешан и некий загадочный красный «мустанг», стивен-кинговский кошмар, и феллацио за рулем.

Тут, наверное, стоит сказать о странной роли детали в романе. В одном не самом удачном своем стихотворении Бродский заявлял, что основной закон искусства «бесспорно независимость деталей». Ирвинг навряд ли читал Бродского. Однако он как будто постоянно пытается воплотить этот сомнительный тезис на практике — и практикой его же опровергает. Его детали не просто независимы, они автономны. При всей их запоминаемости и яркости совершенно непонятно, что с ними делать, к чему они относятся. Левая рука Кетчума, оральный секс в момент катастрофы, красный «мустанг», поцелуй волка: к чему это, для чего, что обозначает? Все эти детали, видимо, очень важны автору, но читатель в недоумении разводит руками, пытаясь придать им хоть какой-нибудь смысл. Детали не срабатывают.

К сожалению, в последнем романе Ирвинга много что не срабатывает. Эта проза замкнута на саму себя и от этого часто маловразумительна. Действие романа растянулось на более полувека, но за это время герои не меняются. Двенадцатилетний Дэнни ничем

не отличается от шестидесятилетнего, а его отец в тридцать такой же, как и в восемьдесят. В книге очень много про еду, но еда неаппетитна. Секс присутствует, но не возбуждает. Тема смерти не раскрыта. И все время вспоминается старый дурацкий анекдот про то, как папа-медведь рассказывает своим медвежатам охотничью историю. Помните? Он достает из-под стола два человеческих черепа, берет в каждую лапу по черепу и писклявым голоском разыгрывает между ними такой диалог: «— Ну что, пойдем на медведей охотиться? — Да какие, нах, медведи в этом лесу?»
Борис Локшин
Джон Ирвинг. Последняя ночь на Извилистой реке. М.: ЭКСМО, 2011
Перевод с английского С. Иванова