Представлять Дугласа Коупленда, наверное, не нужно. Культовый писатель, основатель литературы «нового разбитого поколения». Понятие «поколение Х», актуальное накануне нового века, правда, уже изрядно поистрепалось. Да и само это поколение скоро состарится. Ему на смену приходит новое — «поколение А». Фрагменты из книги публикуются с любезного разрешения издательства «АСТ». Книга появится в продаже в феврале.

ЗАК
Округ Махаска, Айова
Кукурузные поля — это страшная штука. На всей нашей мудацкой планете не сыщешь другой такой страсти и ужасти. Не в смысле «беднягу Джо Пеши забили до смерти бейсбольной битой», и не в смысле загадочных кругов на полях, которые оставляют инопланетяне, и не в смысле зверски убитых и расчленённых хичхайкеров, и даже не в смысле, что «после вскрытия останки инопланетных пришельцев были использованы в качестве удобрений». Я имею в виду «продукцию крупных агропромышленных, продовольственных и биотехнических корпораций типа «Big Corn»/«Archer Daniels Midland»/«Cargill»/«Monsanto» — генетически модифицированную сельскохозяйственную культуру с ультравысоким содержанием фруктозы». Кукуруза — кошмар наяву. Тысячу лет назад это был травянистый стебель с одним крошечным хилым початком; теперь это огромный лоснящийся дилдо длиной в добрый фут. Кстати, вы знаете, что длина молекулы кукурузного крахмала — одна миля? Так вот, в семидесятых годах пресловутая «Большая кукурузина», то есть компания «Big Corn», запатентовала какой-то новый фермент, превращающий эти мили и мили крахмала в триллионы молекул фруктозы. А спустя пару лет вся эта свежевыделенная фруктоза обрушилась на рынок и разнесла на хрен всю национальную пищевую цепь. Ба-бах! И вся нация дружно страдает ожирением. Человеческий организм не приспособлен к таким мощным вливаниям фруктозы. Получая убойную дозу,организм «зависает» и не может понять, как ему дальше работать. Э-э-э... и что с этим делать? Превращать это в какашку или всё-таки в жир? Да, наверное, в жир! Кукуруза отключила систему, отвечающую за производство фекалий. И что на это ответили крупные агропромышленные корпорации? Кто?! Мы?! Мы способствуем эпидемии ожирения? Нет, ребята. Не надо вешать на нас всех собак. Просто в восьмидесятых люди стали чаще «перекусывать». Так что заткнитесь, пожалуйста, и пейте свою «Колу — Новая формула».

Люди — кошмарные существа. Человечество — сборище мудаков. Всё, что мы делаем сами с собой — мы это полностью заслужили.

Но кого, блин, ужалила пчела? Прямо в кабине компьютеризированного комбайна, посреди кукурузного поля в округе Махаска, штат Айова? Меня. Да, меня. Вот где полный капец.

Да, кстати. Добро пожаловать в Оскалусу. Приезжайте к нам — не пожалеете. Тут у нас столько всего интересного! Исторический центр города, площадь с летней эстрадой у старой ратуши, концертный зал Джорджа Дейли, городская публичная библиотека, университет имени Уильяма Пенна и три площадки для гольфа.

Последний параграф я почти дословно скопировал с интернет-страницы нашего славного города. Правда, там почему-то не упоминается папин метамфетаминовый заводик (мне не нравится слово «лаборатория», оно как-то скучно звучит), обанкротившийся несколько лет назад стараниями Управления по борьбе с наркотой. Они вообще плохо ладили — папа и Наркоконтроль.

Шесть лет назад папа изрядно нажрался и в остром приступе паранойи угнал книжный автофургон, принадлежавший городской публичной библиотеке. Он приехал на поле для гольфа в Эдмундсон-парк, бросил фургон посреди песчаной ямы у четырнадцатой лунки и — в полной уверенности, что это контрольная аппаратура Управления по борьбе с наркотиками — спалил его на хрен, лишившись в процессе бровей, водительских прав, свободы и права на посещение двух моих сводных сестёр, проживающих в округе Виннебаго.

Выйдя из тюрьмы, папенька возобновил производство, и в скором времени на его метамфетаминовый заводик нагрянули люди из Наркоконтроля и отоварили папу по голове бидоном с кипящим толуолом. Полтора месяца папа провёл на койке в тюремном лазарете. Потом стал потихоньку вставать и даже немного ходить. Мой дядя Джей, адвокат и фреоновый маклер из Пало-Альто, сумел добиться, чтобы папу освободили под залог, и отправил его в Калифорнию на консультацию с психиатром — специалистом по обсессивно-компульсивным расстройствам. В самолёте папенька слушал музыку и подхватил стафилококк, особо устойчивый к лекарственным препаратам — как потом оказалось, от комплекта небрежно продезинфицированных наушников. Эти самые стафилококки попали на свежезаживший шрам, и к тому времени, когда самолёт совершил посадку, сожрали родителю чуть ли не четверть мозга. После папиных похорон дядя Джей продал полфермы и купил мне самый продвинутый в мире комбайн для сбора кукурузы — «Кукурузную Мейзи» с компьютерным управлением.

Особенностью смены поколений в современной России является как раз не смена, а смерть поколения, та самая социальная и вслед за ней духовная смерть поколения Х, которая не значит как раз смены, то есть передачи традиций, опыта, а действительную смерть: социальную, духовную, физическую. Многие отмечают, и невозможно не обратить внимания на череду смертей известных, казалось бы, состоявшихся людей в последние годы: оказывается, 47—48 лет — это тот самый возраст, который обретает зловещие очертания.Подробнее о судьюе «поколения Х» в России читайте в материале «Последний год перед смертью»

С тех пор дядя Джей регулярно переводил на мой счёт очень даже приличные суммы в обмен на соблюдение трёх условий. Первое: я не связываюсь с производством метамфетамина (и не иду по стопам отца). Второе: я остаюсь на ферме и выращиваю кукурузу (наше фамильное наследие). И третье условие: раз в неделю я отливаю в колбу Эрленмейера в присутствии самого принципиального и неподкупного румынского лаборанта во всём штате Айова (на случай, если я вдруг забуду о двух первых пунктах нашего договора). Анализ мочи выполнялся на месте в течение трёх минут — они проверяли, не пожал ли я руку кому-то, кто ел бублик с маком в какой-то из дней на прошедшей неделе, а именно с прошлого вторника. Вообще-то приятного в этом мало. Чувствуешь себя проколовшимся олимпийским спортсменом, который один раз уже попадался на допинге. Но дядя Джей выдвинул жёсткое требование: никакой наркоты — иначе он отберёт у меня «Кукурузную Мейзи». Я вот о чём: все до единого мои знакомые — блин, вся страна! — вовсю потребляют наркотики, отличаются патологической тупостью и страдают ожирением. И я бы пополнил их стройные ряды, но есть одно «но». Вернее, целых три. 1) Мне нельзя принимать наркоту, иначе дядюшка Джей перестанет давать мне денег. 2) Я не совсем идиот, и меня всё-таки чуточку интересует, что происходит в мире. 3) Я искренне верю, что кукуруза — зло. Попробуйте разыскать рисовые или соевые продукты в бакалейных лавках округа Махаска. Флаг вам в руки. Вполне можно было бы упомянуть этот факт на интернет-страничке славного города Оскалуса: В городских магазинах представлен широкий ассортимент разнообразных продуктов питания, произведённых на основе молекул, извлечённых из натуральной кукурузы. Если вдруг ваш ребёнок решит заделаться вегетарианцем или выберет какую-то другую сомнительную диету, наши продукты питания — это как раз то, что нужно.

Кстати, когда я рассказывал о том, как на папин заводик нагрянули люди из Наркоконтроля, я забыл упомянуть о том, что у папы нашли псевдовинтажную жестяную коробку изпод солёного печенья, в которой лежали два чьих-то отрезанных указательных пальца. Папа использовал их для успешной проверки на аутентичность в какой-то долгоиграющей афере с поддельными чеками. Но ребята из Наркоконтроля не знали, что был ещё и третий палец, который я потом отдал девчонке по имени Карли из компьютерного отдела Управления по борьбе с наркотиками. Уж не знаю, зачем ей такая радость. Тоже, наверное, для какой-то аферы. В обмен на палец Карли заделала мне потрясающий минет и дала доступ к камерам геостационарного спутника слежения за земной поверхностью. У нас с Карли могли бы сложиться долгие и серьёзные отношения, но она стала требовать, чтобы я отрезал свой хвост (я ношу длинные волосы) и пожертвовал его фонду «Локонам любви» [Locks of Love — благотворительная организация в помощь раковым больным. Из волос, которые люди передают в фонд, изготавливают парики для детей из США и Канады. — Здесь и далее примеч. пер.]. Прощай, Карли. Вы спросите, для чего мне понадобился доступ к камерам спутника слежения, передающим картинку в реальном времени? Для моих артпроектов, конечно. Подробности будут чуть позже.

Так вот, в тот знаменательный день, когда меня ужалила пчела, я был на поле, в кабине своей «Кукурузной Мейзи» — совершенно роскошной уборочной машины, которая могла бы посрамить даже шикарный океанский лайнер, на котором отправилась в круиз компания эстетствующих гомосеков. Я сидел голышом — а почему нет?! В герметизированной эргономичной кабине работал кондиционер, звукопоглощающие материалы внешней и внутренней отделки сводили уровень шума практически до нуля. Полная круговая обзорность позволяла следить за всем, что происходит вокруг. И если бы на ферму нагрянули нежданные гости, я бы их заметил издалека и всяко успел натянуть штаны.

Я слушал какую-то модную группу из Люксембурга — или из Ватикана, или из Лихтенштейна, или с Фолклендских остров — в общем, какой-то из тех мелких стран, чей валовой внутренний продукт складывается в основном из продажи почтовых марок заядлым филателистам и продажи альбомов мегамодных инди-роковых групп.

Четыре плазменных экрана у меня в кабине были настроены на 1) матч Национальной футбольной лиги, 2) какое-то совершенно безумное корейское гейм-шоу, в котором люди, одетые в костюмы зверюшек, боролись за призы, похожие на огромные надувные буквы, 3) вид на мою ферму (в реальном времени) со спутника Управления по борьбе с наркотиками и 4) спутниковый канал двусторонней видеосвязи с одним тихим фриком по имени Чарльз, который работает в службе закупки рекламных средств сингапурского подразделения BBDO и страдает бессонницей. Чарльз платит мне сто баксов в час за удовольствие наблюдать, как я сижу голышом в кабине своей «Кукурузной Мейзи». А я разве не говорил? Рыночная экономика в действии. Лишние бабки — они никогда не лишние. И если какому-то педику из другого полушария не жалко платить сотню в час, чтобы подрочить на моё изображение на экране, то я только за. Давай, Чарли, расстёгивай штаны. Штаны от Эрменеджильдо Зеньи. Я знаю об этом, потому что читал твой секретный онлайновый профиль: lions-and-tigers-and-bears@labelwhore.org. Тут тебе и медведи, и львы, и тигры, и нездоровая страсть к модным брендам. В общем, диагноз ясен.

Как бы там ни было, Чарльз, похоже, уже получил свою ежедневную порцию лёгкой эротики, и мы с ним просто болтали. В частности, Чарльз заявил, что Айова — прямоугольный штат. Я возразил в том смысле, что вовсе даже не прямоугольный. Прямоугольный — это Колорадо.

Чарльз сказал:

— Да, по форме он прямоугольный, но ты посмотри на карту округов Колорадо. Похоже на аппликацию из обрывков бумаги, сделанную неумелым дошкольником. А вот Айова разделена на 113 прямоугольников-округов. Ровненько, как по линейке.

— Прекрати издеваться над геометрической конфигурацией моего штата.

— Какой ещё геометрической конфигурацией? Ты там что, обдолбался, Корн-Дог [тот же хот-дог, только не в обычном пшеничном хлебе, а в хлебе из кукурузной муки]?

Ладно, допустим — только допустим, — что я был малость под кайфом в тот день. (Вы когда-нибудь встречали румынского лаборанта, который не берёт взятки?) Но у меня правило: я принимаю всякие замечательные препараты, только когда погода ставит новый рекорд. И, кстати, меня зовут не Корн-Дог. Меня зовут Зак. Может быть, я иногда подтормаживаю, но у меня нет никаких нарушений психики. Просто мои мама с папой — когда до них наконец дошло, что я уж точно не Стивен Хокинг — говорили знакомым, что у меня лёгкое дефицитарное расстройство внимания. Ну, чтобы никто не подумал, что я дебил.

Я слышу, как люди спрашивают: «А где мама Зака?» «Он что, сирота?» Нет, у Зака есть мама. И у него намечается отчим по имени Кайл, который разводит генетически дефективных джек-расселл-терьеров в Сент-Джордже, штат Юта.

А Чарльз всё никак не унимался:

— Интересно, о чём они думали, когда делили твой штат на округа?

Я изменил масштаб изображения на экране, куда передавалась картинка со спутника Управления по борьбе с наркотой, запросил карту Айовы, наложил на неё разметку геополитических границ. Чарльз был прав. Айова действительно прямоугольный штат. Вообще-то конкретно в тот день я использовал спутник для интерактивного слежения за процессом создания своего очередного шедевра: десятиакрового члена с яйцами, который я прорубал комбайнёром в кукурузе — в качестве запоздалой благодарственной открытки Господу Богу за то, что он дал мне родиться в таком окружении, которое в смысле культуры эквивалентно колеровочному аппарату в магазине строительных материалов. В этом году мне всё равно не пришлось бы порадовать дядюшку Джея впечатляющими показателями урожайности: вся кукуруза была загублена. В ней обнаружили какой-то дефектный ген, смертельно опасный — нет, не для пчёл; пчёлы исчезли уже давно, — а для ос и мотыльков. Проявив нехарактерную гражданскую сознательность, кукурузные магнаты решили забраковать весь урожай. Лично я не особенно расстроился по этому поводу. Во всём есть свои плюсы. Во-первых, субсидии! А во-вторых, я мог спокойно заняться своим арт-проектом.

Судьбоносный момент настал вскоре после того, как Чарльз рассказал мне о приватной вечеринке по случаю открытия нового ночного клуба. Там были какие-то конкурсы, Чарльз победил и выиграл «призовую стриптизёршу», которая разделась, сидя у него на коленях. Одно из окон «Кукурузной Мейзи» слегка дребезжало. Я приоткрыл его, снова закрыл поплотнее, и — Шазам!* — меня ужалила пчела.

* Шазам! (Shazam) — волшебное слово, которое превращает обыкновенного подростка Билли Батсона, героя комикса «Капитан Марвел», в непобедимого супергероя, борца со злом.

ДИАНА
Норт-Бей, Онтарио, Канада
Когда меня ужалила плеча, я отреагировала точно так же, как если бы что-то подобное случилось ещё до того, как пчёлы исчезли с лица Земли. Я заорала: «Блядь, на хуй, больно!», — и хлопнула себя по руке. Пчела упала на землю. Митч, Эрик и его дорогая жёнушка уставились на меня, как будто я плакала кровавыми слезами или что-нибудь в этом роде. — Что, на хуй, уставились? Долбоебы!

Даже Кейла, похоже, опешила от моих выражений.

— И не делайте такие постные рожи! Ханжи и лицемеры! Все, как один!

— У неё синдром Туретта, — сказал Эрик Митчу.

И только потом до меня дошло, что случилось. Я наклонилась и подняла с земли прибитое насекомое.

— Господи Боже, это пчела.

Остальные осторожно приблизились. Митч выбросил палку и заявил:

— Она моя. Это мой двор, моя собственность.

— Нет, — сказал Эрик. — Она была в воздухе. А право на землю не распространяется на воздушное пространство.

— Она сперва была в воздухе, а потом села на нашу мисс Мат-Перемат, — возразил Митч. — Значит, это моя пчела.

— Она была бы твоей, если бы Диана была твоей собственностью, — сказал Эрик. — Но рабство в этой стране запрещено законом. Так что пчела не твоя, а Дианина.

— Такая маленькая... — пробормотала жена Эрика, разглядывая пчелу. — А мне почему-то запомнилось, что они были больше. Раньше я их боялась, подумать только! Смотрите, она собирала пыльцу. У пчёл есть специальные сумки для сбора пыльцы, на задних лапках. У неё они полные, посмотрите!

Мне вдруг подумалось, что надо быстрее смываться отсюда, пока жадность не обуяла Митча уже окончательно. Я рванула к себе домой, как ужаленная. (Да, это такой каламбур. Я знаю, что это считается дурным тоном, но мне всегда нравились каламбуры. Может быть, это как-то связано с моим синдромом Туретта?) Я влетела в кухню, закрыла дверь, заперлась на замок. Смахнула с кухонного стола крошки и рассыпавшуюся корицу и положила пчелу на лист белой бумаги.

Мы все хотели, чтобы пчёлы вернулись. Но если честно, никто не верил, что мы достойны того, чтобы они к нам вернулись. И вот теперь я убила пчелу! Кровь стучала у меня в висках. Я себя чувствовала виноватой. Эта пчела ничего мне не сделала, просто ужалила. И я не хотела её убивать, это вышло случайно. Но пчелу уже не оживишь. Я знала, что надо звонить в полицию. Или, может быть, в службу спасения. В общем, надо сообщить властям.

Я начала было молиться, но потом вспомнила, что меня отлучили от Церкви. Тут я задумалась о молитвах вообще. Как оно всё происходит? Может, когда я молюсь, моё тело излучает какие-то волны, наподобие сотового телефона? Или оно излучает волны всегда, даже когда я сплю или мою посуду? А сосредоточенная молитва просто усиливает эти волны? Каким образом наши молитвы бывают «услышаны»? Какой тут задействован физический механизм?

Мне хотелось молиться, но я не могла. У меня просто не было сил. Всё случилось так быстро, за какие-то полчаса: сначала я стала свидетельницей жестокого обращения с животным, потом меня отлучили от Церкви, потом меня ужалила пчела — первая пчела в Канаде за последние бог знает сколько лет, — а потом я утратила веру в процессе молитвы. Помоему, несколько многовато для одного дня. Но и это ещё не всё. Я сидела на кухне, смотрела на мёртвую пчелу, и тут раздался стук в дверь. Это был Митч. Он колотил в дверь кулаками и орал:

— Отдай мне пчелу, ты, безмозглая сука! Это моя пчела!

Дверь дрожала под натиском разъярённого Митча, и было очень сомнительно, что она устоит. Поэтому я схватила пчелу, спустилась в подвал и закрылась изнутри. Это была никакая не трусость, а просто разумная предосторожность — мне нужно было сберечь пчелу. (Уже потом, спустя пару недель, я посмотрела архивные записи новостей. Мне очень понравился репортаж, как сотрудники КККП [Королевская канадская конная полиция] провели задержание Митча у меня на крыльце. Его оттащили от двери и, не церемонясь, швырнули на землю — мордой в щавель, — заломили руки за спину и надели наручники. Вообще-то я не сторонник насилия и произвола. Но иногда произвол и насилие — это именно то, что нужно.)

Минут через пять в дверь подвала настойчиво постучали. К моему несказанному облегчению, это были сотрудники КККП, одетые в костюмы химической защиты. У нас что, началась ядерная война? Они тут же набросились на меня и принялись кричать:

— Где пчела?! Отдай нам пчелу!

Я отдала им пчелу. Её положили в крошечную коробочку, в каких обычно продают обручальные кольца. Выйдя на улицу, я увидела, что весь мой дом — весь целиком — накрыт плотной белой полиэтиленовой плёнкой. И не только мой дом, но и дома всех соседей. У меня было стойкое ощущение, что я оказалась в каком-то футуристическом будущем.

У вас может сложиться ошибочное впечатление, что я вся из себя невозмутимая тётка: сижу, упакованная в костюм химической защиты, и спокойно рассказываю о Митче с Кейлой, и о том, как меня ужалила пчела, и о всех этих громилахстражах порядка, как будто пишу сочинение по политологии на тему «Гражданская война в Конго в 1962 году». Охренеть и не встать. Но я та ещё лицемерка.

Например, я забыла упомянуть, что во время всего эпизода с пчелой я ни на секунду не переставала думать о том, как бы мне всё-таки зарезать жёнушку Эрика — вонзить разделочный нож ей в горло, прямо над этими её жемчужными бусами, — чтобы она не мешала мне слиться с любимым мужчиной в порыве безудержной страсти. Но в то же время мне очень хотелось стукнуть Эрика чем-нибудь тяжёлым и утопить в озере Ниписсинг. За то, что он самодовольный мудак. И за то, что он встал на сторону Митча и вроде как разрешил тому бить собаку. И отлучил меня от Церкви, от нашей местной баптистской Церкви, моего маленького убежища от грубой реальности — на Макинтайр-стрит, в помещении бывшего магазина кормов для домашних животных, где по прошествии стольких лет до сих пор пахнет подушечками с мясным вкусом. И особенно — в задней комнате, где стоит пианино. Мы с Эриком купили это пианино по объявлению на одном интернет-форуме. Его продавало семейство, члены которого вели яростную битву за коллекцию пластиковых салфеток-подставок, оставшихся после покойной матери. Им было некогда торговаться. Нам сказали, что можно забрать пианино вот прямо сейчас. Самовывозом за двести баксов. Но забирать надо сегодня, до вечера. Мы с Эриком отметили удачную покупку джином с тоником. В гриль-баре на другом конце города, где нас никто не знал. Вообще-то мы оба почти не пьём. Я захмелела с первого же глотка и принялась расспрашивать Эрика о Еве (вы заметили, с каким отвращением я произношу её имя?), чтобы выяснить окольным путём, счастливы ли они в браке.

— А вы много с ней разговариваете за столом? Ну, за обедом, за ужином...

— В последнее время почти не разговариваем. С тех пор, как Ева устроилась администратором в «Beatles»... ну, знаешь, в тот новый тематический ресторан... она стала такая замотанная. Всё время думает о работе.

Я ни капельки не сомневалась, что Ева думает не о работе, а о красавчике Мигеле, шеф-поваре в «Beatles», известном распутнике, который недавно расстался со своей сто тысячной пассией. Мерзкий тип, дрянь-человек. Как-то раз поздним вечером я видела их с Евой в «Mexicali Rosa». Они ели начо с тушёной фасолью и не обсуждали рецепты мясных пирогов или тридцатипроцентную скидку для пенсионеров.

Потом я спросила: — А вы не думаете завести детей? — Мы думаем, да. Но есть определённые проблемы...

Прошу прощения, я не могу обсуждать эту тему.

— Я из Швейцарии. Считай, что я вроде как нейтральная сторона. Просто мне не безразлично, что будет с тобой, с Евой, со всей нашей церковью. Собственно, я только за это и переживаю. Меня лично уже не волнуют вопросы плоти. После Энди.

Энди — это мой бывший. Возможно, латентный гомосексуалист. С явным комплексом Электры и неизменным репертуаром из двадцати приторно-сладеньких песен, которые он исполнял под гитару на всех церковных собраниях — при первой же подходящей возможности. От него пахло лосьоном от облысения и полной несостоятельностью. Собственно, у нас с Энди и не было никакого большого и светлого чувства. Просто люди, с которыми я общаюсь, чувствуют себя комфортнее, если знают, что у меня всё-таки кто-то был.

Всё это я рассказала Сандре из отдела контроля гемоконтактных инфекций в Виннипегской лаборатории повышенной безопасности — во всём мире существует всего пятнадцать таких лабораторий, где изучают возбудителей самых страшных болезней. Тридцать слоёв краски на всех поверхностях, эпоксидный пол толщиной как минимум три дюйма. Геморрагическая лихорадка? Грипп Таллахасси? Да какой, на хрен, Таллахасси?! Они вычистили эту комнату для меня. Я была вирусом птичьего гриппа, возбудителем китайской атипичной пневмонии и карой небесной в одном лице. И всё — из-за какой-то несчастной пчёлки, которая по-дружески меня ужалила. А Сандра была вроде как медсестрой в приёмном покое. Или каким-нибудь научным сотрудником. Или... я даже не знаю, как называются должности тех, кто работает в подобных местах.

Я вдруг смутилась:

— Что-то я всё говорю, говорю... я вас, наверное, уже утомила?

— Да нет, всё нормально, — сказала Сандра. — Как ваше самочувствие?

Меня привезли в Виннипег на самолёте. И весь перелёт в тысячу двести миль я просидела в пластиковом пузыре, похожем на надувной детский бассейн.

— Да вроде нормальное самочувствие. Знаете, мне нужно было выговориться. И про Эрика, и вообще. Спасибо, что выслушали.

Тут надо добавить, что мы с Сандрой общались по спикерфону через окошко, закрытое оргстеклом в два дюйма толщиной.

— А у вас было что-то ещё необычное в последнее время? — спросила она.

— Необычное — в каком смысле?

— В смысле, что-то такое, что происходит нечасто. Может быть, вы стали пользоваться новыми духами. Или разбирали чердак и нашли коробку с какими-то старыми вещами.

Мне почему-то очень живо представилось, как мой дом разбирают на части, словно он был построен из деталей конструктора «Lego». Вообще-то я равнодушна к вещам, но свой дом я люблю. Он мне достался в наследство от тёти, папиной сестры. Это самый обыкновенный одноэтажный дом, построенный в середине 1960-х годов. Невзрачный и скучный. Но я всё равно его очень люблю.

— С твоим домом всё будет в порядке, — сказала Сандра. — Ты вообще не заметишь, что там побывали посторонние люди.

Мне стало жутко. Она что, читает мои мысли? Но Сандра вообще на меня не смотрела. Она смотрела в свои бумаги.

— Сандра, от меня явно что-то скрывают. — Прошу прощения? — Когда меня только сюда привезли, у меня взяли кровь

на анализ. Я наблюдала за лаборантом, который брал кровь. Он обращался с ней так, словно это какое-то великое чудо. Ну, я не знаю... как будто Элвис внезапно воскрес и даёт концерт на стадионе «Алоха». У него руки дрожали, я видела. Сандра, что происходит?

— Я не могу ничего говорить.

— Просто мне интересно... Есть такие кровососущие мошки, вот они кусают действительно глубоко. А пчела жалит поверхностно: верхний слой кожи... возможно, ещё задевает нерв. Какой может быть вред от одного пчелиного укуса?

— Зака так разнесло от одного укуса, что он чуть не лопнул, — сказала Сандра.

Конечно, я знала про Зака. Про него знали все.

— Да, но у Зака аллергия, — сказала я. — Послушай, Сандра, мой папа был ветеринаром. Я с самого детства знаю практически всё о коровьем бешенстве, птичьем гриппе и всех остальных страшных болезнях. И о микробах, которые «нападают» на человека.

— Я правда не могу ничего говорить.

— Всё ясно, хитрая ты манда.

Прошу прощения за мой турецкий... ну, то есть Туреттский.

Из всех пятерых «шоколадных детишек» я единственная знала с самого начала, что пчёлы ужалили нас не случайно — что в этом есть некая закономерность. Хотя Ардж тоже сообразил очень быстро, причём его проницательность превзошла мою в сотни раз.

Дуглас Коупленд