Классик французской литературы, автор всем известных книг «Красное и чёрное» и «Пармская обитель», критик и историк искусств, один из основоположников реалистического романа, помимо этого Стендаль был ещё и заядлым путешественником. Его путевые очерки «Прогулки по Риму» — это одна из остроумнейших книг об Италии. Ко дню рождения писателя издательство «ОГИ» предоставило нам возможность опубликовать фрагмент этой книги (Б.С.Г.-Пресс, 2011).

Монтёрози (в 25 милях от Рима), 3 августа 1827 года. Спутники, с которыми я направляюсь в Рим, говорят, что в Санкт-Петербург надо ехать в январе, а в Италию — летом. Зима всюду подобна старости. Сколько бы ни было предосторожностей и средств против зла, оно всё же остаётся злом, и тот, кто видел страну наслаждений только зимой, получит о ней далеко не полное представление. Миновав отвратительнейшую страну на свете, которую глупцы называют прекрасной Францией, мы прибыли из Парижа в Базель, а из Базеля — в Симплон. Сотни раз мы испытывали желание, чтобы жители Швейцарии говорили по-арабски. Их страстная любовь к новеньким экю и к французской почте, где им щедро платят, оскверняет эту страну в наших глазах. Что сказать о Лаго-Маджоре, о Борромейских островах, об озере Комо? Нужно только пожалеть людей, которые не восхищаются ими безмерно.

Мы быстро проехали Милан, Парму, Болонью; достопримечательности этих городов можно осмотреть за шесть часов. Здесь начались мои обязанности чичероне. Два утра хватило на Флоренцию, три часа — на Тразименское озеро, по которому мы покатались на лодке, и вот, наконец, мы в восьми милях от Рима, через двадцать два дня после того, как выехали из Парижа. Мы могли бы совершить этот переезд в двенадцать или пятнадцать дней. Итальянская почта оказалась для нас очень удобной; мы, семеро господ и один слуга, приятно путешествовали, заняв одно лёгкое ландо и коляску. Двое других слуг едут дилижансом из Милана в Рим. Дамы, с которыми я путешествую, предполагают целый год провести в Риме; он будет чем-то вроде нашей главной квартиры. Оттуда мы будем совершать экскурсии в Неаполь и по всей Италии, вплоть до Флоренции и Апеннин. Нас достаточно, чтобы составить маленькое общество по вечерам, а именно эти часы в путешествии довольно тяжелы. К тому же мы постараемся проникнуть в римские салоны.

Мы надеемся найти там итальянские нравы, которые в Милане и даже во Флоренции несколько испорчены подражанием Парижу. Мы хотим знать, каковы обычаи, с помощью которых жители Рима и Неаполя ищут своё каждодневное счастье. Конечно, наше парижское общество стоит выше, однако мы путешествуем, чтобы видеть что-то новое, — но не дикие племена, как любознательный смельчак, пробирающийся в горы Тибета или высаживающийся на островах Тихого океана. Мы ищем более тонких оттенков, мы хотим наблюдать обычаи, более близкие к нашей высокой цивилизации. Например, как живёт в Риме или в Неаполе хорошо воспитанный человек с доходом в сто тысяч франков? Как проводят свои вечера молодожёны, которые могут тратить только четверть этой суммы?

Чтобы выполнять хоть сколько-нибудь достойно свои обязанности чичероне, я указываю на вещи, заслуживающие внимания, но я самым настойчивым образом сохраняю за собою право не выражать своего мнения. Только к концу нашего пребывания в Риме я попрошу моих друзей более внимательно взглянуть на некоторые произведения искусства, достоинства которых трудно заметить, проведя всю свою жизнь среди красивых домов на улице Матюрен и цветных литографий. Не без трепета я произношу первую свою хулу; больше всего мешают восхищаться римскими фресками те картины, которые видишь в Париже. Я записываю здесь только собственные свои мысли и ни в коем случае не впечатления тех милых людей, с которыми я имею счастье путешествовать.

Всё же я буду придерживаться принятого нами порядка, так как при некоторой систематичности можно довольно скоро разобраться в бесконечном множестве любопытных вещей, находящихся в Вечном городе. Каждый из нас надписал следующие заглавия на каждой из шести страниц своей записной книжки путешественника:

1. Античные развалины: Колизей, Пантеон, триумфальные арки и т. д.

2. Лучшие произведения живописи: фрески Рафаэля, Микеланджело и Аннибале Карраччи (в Риме мало произведений двух других великих живописцев — Корреджо и Тициана).

3. Лучшие произведения новой архитектуры: собор Св. Петра, палаццо Фарнезе и т. д.

4. Античные статуи: «Аполлон», «Лаокоон», — которые мы видели в Париже.

5. Лучшие произведения двух скульпторов нового времени — Микеланджело и Кановы, «Моисей» в Сан-Пьетро-ин-Винколи и гробница папы Редзунико в соборе Св. Петра.

6. Государственный строй и нравы, которые являются его следствием.

Государь этой страны обладает самой неограниченной властью и в то же время руководит своими подданными в самом важном деле их жизни — в деле загробного спасения.

Этот государь в юности не бывает принцем. В течение первых пятидесяти лет своей жизни он ухаживает за людьми, более могущественными, чем он. Обычно он приходит к власти, когда другие оставляют её, в семидесятилетнем возрасте.

Придворный папы всегда надеется занять место своего господина — обстоятельство, которого не существует при другом дворе. В Риме придворный стремится не только понравиться папе, как немецкий камергер хочет понравиться своему князю,— он хочет также получить его благословение. Индульгенцией in articulo mortis* владыка Рима может даровать своему камергеру вечное спасение. Это не шутка. Римляне XIX столетия совсем не такие неверующие, как мы; в юности они могут питать некоторые сомнения относительно религии, но в Риме очень мало деистов. Их встречалось там много до Лютера, бывали даже атеисты. Папы после этого великого человека, испугавшись, стали серьёзно следить за воспитанием. Крестьяне так проникнуты католицизмом, что в их глазах ничто в природе не совершается без чуда.

Град всегда идёт для того, чтобы наказать соседа, который поленился украсить цветами крест, стоящий на краю его поля. Наводнение есть предуведомление свыше, которое должно обратить на путь истинный целую округу. Если молодая девушка умирает в августе от лихорадки, — это наказание за её любовные похождения. Священник старается внушить это каждому своему прихожанину.

Эта великая суеверность деревенских людей передаётся высшим классам через нянек, горничных, прислугу всякого рода. Молодой шестнадцатилетний римский маркезино — самый робкий из людей**; он отваживается разговаривать только со своей прислугой; он гораздо глупее своего соседа, сына сапожника или торговца эстампами.

Жители Рима, на глазах у которых совершаются все нелепые поступки кардиналов и других знатных лиц папского двора, отличаются значительно более просвещённым благочестием: всякого рода аффектация тотчас же карается сатирическим сонетом***.

Итак, у папы две совершенно различные власти: как священник, он может даровать вечное блаженство человеку, которого он может умертвить своей властью государя****. Страх, который Лютер внушил папам в XVI веке, был так велик, что, будь Папская область удалённым от континента островом, народ там был бы доведён до того состояния нравственного рабства, которое имело место в древнем Египте и в Этрурии, а в наше время наблюдается в Австрии. Войны XVIII века не позволили превратить итальянского крестьянина в скота.

Благодаря счастливой случайности папы, правившие после 1700 года, были людьми достойными. Ни одно европейское государство не может представить подобного списка за эти сто двадцать девять лет. Благие намерения, умеренность, здравомыслие и даже таланты людей, занимавших престол в течение этого периода, выше всяких похвал.

У папы только один министр — il segretario di stato*****, который почти всегда располагает властью первого министра. За истекшие сто двадцать девять лет только один segretario di stato был, несомненно, плох — это кардинал Кошия при Бенедикте XIII, и недаром он девять лет провёл в крепости Св. Ангела.

Никогда не следует требовать от правительства героизма; Рим больше всего боится духа исследования, который может привести к протестантизму; поэтому искусство мыслить никогда здесь не поощрялось, а при случае даже преследовалось. После 1700 года Рим дал много хороших знатоков древности. Последний по времени, Квирино Висконти, известен всей Европе и заслуживает своей славы. По моему мнению, это человек единственный в своём роде. В этой стране появились два великих поэта: Метастазио, которому мы во Франции не отдаём должного, и в наши дни Винченцо Монти (автор «Басвилианы»), умерший в Милане в 1828 году. Их произведения отлично изображают эпоху. Оба они были очень благочестивы. Для мирян поприще честолюбия здесь закрыто. В Риме есть свои князья, но их имён не найти в местном королевском альманахе («Notizie» Кракаса), а если они и встречаются, то только как отправляющие какую-нибудь благотворительную неоплачиваемую должность, не связанную с какой бы то ни было государственной властью, вроде тех должностей, которых министр Корбьер лишил герцога де Лианкура.

Если бы система народного представительства не влекла за собою духа исследования и свободы печати, то какой-нибудь честный папа, вроде Ганганелли или Ламбертини, даровал бы своим народам одну палату для утверждения бюджета.

Тогда нужно было бы иметь способности, чтобы стать tesoriere — так называется министр финансов. В эту палату могли бы войти десять депутатов от городов, двадцать римских князей и все кардиналы. Когда-то эти господа были папскими советниками.

Есть опасность, что здесь вспыхнет жестокая гражданская война, как только девятнадцать миллионов итальянцев увидят, что Австрия, которая представляется им чем-то вроде людоеда, втянута в какую-либо длительную войну; тогда обе партии обратят свои взоры к королю Франции.

Рим — государство деспотическое, но должности здесь пожизненные, и никого никогда с них не смещают. При Льве XII всё переменилось благодаря карбонаризму и господину Меттерниху. В Равенне и в Форли царствует террор. Самые выдающиеся люди — в тюрьме или в изгнании. Флоренция — это оазис, где все бедные преследуемые итальянцы ищут убежища. Те, у кого совсем нет средств, едут на Корсику.

Рим можно осматривать двумя способами: 1) можно изучать всё, что есть интересного в одном квартале, и затем переходить к другому; 2) или же каждое утро искать тот род красоты, к которому чувствуешь влечение, вставая поутру. Мы изберём второй способ. Как истинные философы, мы ежедневно будем делать то, что нам покажется наиболее приятным в этот день, — quam minimum credula postero******.

Рим, 3 августа 1827 года. В шестой раз въезжаю я в Вечный город, и всё же душа моя глубоко взволнована. У людей претенциозных с незапамятных времён установился обычай волноваться при въезде в Рим, и мне почти стыдно за то, что я только что написал.

9 августа. Предполагая провести здесь не один месяц, мы потратили несколько дней, как дети, осматривая всё то, что нам казалось любопытным. Приехав, я прежде всего посетил Колизей, мои друзья отправились в собор Св. Петра, на следующий день мы бегло осмотрели музей и stanze (или комнаты) Рафаэля в Ватикане. Проходя мимо произведений, подписанных знаменитыми именами, мы испугались их количества и бежали из Ватикана: удовольствие, которое он предлагал нам, было слишком серьёзным. Сегодня, чтобы взглянуть на город Рим и гробницу Тассо, мы поднялись на Сант-Онофрио. Великолепное зрелище! Оттуда мы заметили палаццо Монте-Кавалло на другой стороне Рима и отправились туда. Потом нас привлекли великие названия: СантаМария-Маджоре и Сан-Джованни-ди-Латерано. Вчера, в дождливый день, мы осмотрели галереи Боргезе и Дориа и статуи на Капитолии. Несмотря на необычайную жару, мы беспрерывно в движении; мы словно алчем всё повидать и каждый вечер возвращаемся домой страшно утомлённые.

10 августа. Сегодня утром, выйдя из дому, чтобы осмотреть какой-то знаменитый памятник, мы остановились на дороге перед великолепными развалинами, а затем перед красивым палаццо, в который и вошли. В конце концов мы направились куда глаза глядят. Мы наслаждались тем, что, находясь в Риме, располагаем полнейшей свободой, не думая о том, что нам нужно что-то осматривать.

Жара необычайная. С раннего утра мы усаживаемся в экипаж, к десяти часам укрываемся в какой-нибудь церкви, где находим прохладу и мрак. Сидим в молчании на деревянной скамье, с запрокинутой на спинку головой, и нам кажется, что наша душа порывает со всем земным словно для того, чтобы с глазу на глаз созерцать прекрасное. Сегодня мы укрылись в Сант-Андреа-деллаВалле, у фресок Доменикино, вчера — в Санта-Прасседе.

12 августа. Безумие первых дней немного улеглось. Мы хотим осматривать памятники во всех подробностях. Так они доставят нам теперь больше удовольствия. Завтра утром мы отправимся в Колизей и не уйдём оттуда, пока не осмотрим всего, что полагается в нём видеть.

13 августа. 3 августа мы проехали по заброшенным полям и огромной пустыне, простирающейся на много миль вокруг Рима. Вид местности великолепен; это не голая равнина, здесь всюду растительность. На каждом шагу привлекают внимание какой-нибудь остаток акведука или развалины гробницы, сообщающие Римской Кампанье характер несравненного величия. Красоты искусства усиливают впечатление от красот природы и не дают вам пресытиться, а ведь пресыщение особенно портит удовольствие от пейзажей. Часто в Швейцарии через мгновение после самого острого восхищения неожиданно вами овладевает скука, здесь же мысль занята воспоминанием о великом народе, которого уже не существует. То вы словно испуганы его могуществом и видите, как он опустошает землю; то вы сострадаете его бедствиям и длительному упадку. Пока вы грезите об этом, лошади сделали четверть мили; вы обогнули холм, вид местности изменился, и душа вновь восхищена чудеснейшими пейзажами. Salve magna parens rerum*******. 3 августа у нас не было времени отдаваться этим чувствам. Мы были взволнованы куполом Св. Петра, вздымавшимся на горизонте; мы боялись, что приедем в Рим только к ночи. Я поговорил с почтальонами, жёлтыми и полумёртвыми беднягами, страдающими лихорадкой; вид экю вывел их из оцепенения. Наконец, когда солнце уже заходило за собором Св. Петра, они задержали лошадей на Виа Кондотти и предложили нам остановиться у Франца, поблизости от Пьяцца ди Спанья. Мои друзья наняли квартиру на этой площади: здесь ютятся все иностранцы.

Вид такого количества скучающих фатов испортил бы мне впечатление от Рима. Я стал искать глазами какое-нибудь окно, из которого можно было бы обозреть весь город. Я был у подножия Пинчо; я поднялся по огромной лестнице Тринитб-де’Монти, которую недавно Людовик XVIII роскошно реставрировал, и нанял квартиру в доме, в котором когда-то жил Сальватор Роза, на Виа Грегориана. Сидя за столом, на котором я пишу, я вижу три четверти Рима, а прямо передо мной, на другой стороне города, величественно возвышается купол Св. Петра. Вечером, на закате, я вижу солнце сквозь окна купола Св. Петра, а полчаса спустя этот изумительный купол вырисовывается на чистом фоне оранжевых сумерек, и над ним в вышине неба загорается звезда. Ничто на земле не может сравниться с этим зрелищем. Душа растрогана и восхищена, тихое блаженство переполняет её. Но мне кажется, для того чтобы быть на высоте этих переживаний, нужно в течение долгого времени любить и знать Рим. Их не поймёт молодой человек, которого никогда ещё не постигало несчастье. Вечером 3 августа я был так взволнован, что не мог торговаться, и уплатил за свои две комнаты на Виа Грегориа на гораздо больше их стоимости. Но в такой момент можно ли думать о подобных мелочах? Солнце садилось, в моём распоряжении было всего несколько минут; я по спешил заключить сделку, и открытая коляска (таковы местные фиакры) быстро помчала меня к Колизею. Это прекраснейшие из развалин; здесь всё полно величия древнего Рима. Воспоминания из Тита Ливия нахлынули на меня; предо мною предстали Фабий Максим, Публикола, Менений Агриппа. Есть на свете храмы и кроме собора Св. Петра; я видел собор Св. Павла в Лондоне, Страсбургский, Миланский соборы Санта-Джустина в Падуе, но никогда я не видел ничего равного Колизею.

15 августа. Мой хозяин украсил цветами маленький бюст Наполеона, стоящий в моей комнате. Мои друзья решили остаться в своих квартирах на Пьяцца ди Спанья, у лестницы, ведущей к Тринитб-де´Монти.

Предположите, что два хорошо воспитанных человека путешествуют вместе по свету; каждый из них охотно жертвует ради другого своими планами дня, и к концу путешествия оказывается, что они постоянно стесняли друг друга.

Если несколько человек желают осматривать город, они могут условиться встречаться по утрам в известный час, чтобы выйти вместе. Никто никого не ожидает; предполагается, что отсутствующие имеют основания для того, чтобы провести утро в одиночестве. В дороге уславливаются, что тот, кто втыкает булавку в воротник своего костюма, становится невидимым; с ним не заговаривают. Словом, каждый из нас может, на нарушая правил вежливости, совершать, по своему усмотрению, прогулки по Италии и даже вернуться во Францию — такова наша хартия, написанная и подписанная сегодня утром в Колизее, в третьем ярусе портиков, на деревянном кресле, поставленном там каким-то англичанином. При помощи этой хартии мы надеемся остаться такими же друзьями по возвращении из Италии, какими были, отправляясь туда.

Один из моих спутников — человек очень благоразумный, добрый, покладистый и весёлый; это немецкий характер. К тому же у него твёрдый и тонкий ум, которого ничем не ослепишь; но иногда он в течение целого месяца забывает пользоваться своим замечательным умом. В обыденной жизни он мог бы показаться ребёнком. Мы зовём его Фредериком, ему сорок шесть лет. Полю нет и тридцати. Это очень красивый человек, чрезвычайно остроумный, любящий остроты, антитезы, быстрый звон скрещивающегося в разговоре оружия. Думаю, что в его глазах лучшая книга на свете — «Мемуары» Бомарше. Невозможно быть остроумнее и приятнее. Величайшие бедствия скользнут по нему, а он и бровью не поведёт. Он думает о наступающем годе не больше, чем о прошедшем пять лет тому назад. Он хочет познакомиться с изящными искусствами, о которых ему столько говорили Но мне кажется, что он их понимает не лучше Вольтера.

Не знаю, упомяну ли я снова в своих записках о Поле и Фредерике. Записки эти были у них в руках больше месяца. Не знаю, прочли ли они их до конца, но в обоих портретах они нашли сходство. С нами есть ещё два путешественника с довольно серьёзным складом ума и три женщины, одна из которых понимает музыку Моцарта.

______________________

* Перед лицом смерти (лат). — Примеч. ред.

** См. «Гувернёр в затруднительном положении», очень весёлую комедию графа Жиро. Те, кто переделывал её для парижской публики, испугались наших ханжеских нравов и заменили весёлость остроумием.

*** Ср. сонет о кардиналах последнего назначения; десять лиц охарактеризованы в шестнадцати стихах.

**** История бедного молодого человека, который был mazzolato (четвертован. — Итал.) у Порта-дель-Пополо в 1825 году. Он был невиновен. Подробности казни Беатриче Ченчи в 1599 году; доброта Климента VIII, который в то время занимал престол; старания этого папы о том, чтобы дать ей отпущение как раз в нужный момент.

***** Государственный секретарь (итал. ). — Примеч. ред.

****** Как можно меньше доверяясь следующему (лат.). — Примеч. ред.

******* Привет тебе, великая родительница всего сущего! ((лат. ) — Примеч. ред.