Оба классических вопроса — "Кто я?" и "Кто всем управляет?" — у Пелевина всегда задает маленький, заурядный человек: так было из романа в роман, из повести в повесть — начиная с "Омона Ра" и "Желтой стрелы" и заканчивая прошлогодним "Т". И хотя вопрошающий волею случая получает впоследствии сверхчеловеческие способности, ответ, который он получает, по большому счету, ничего не объясняет, а только запутывает. Это и было самой главной моралью у Пелевина — что ответ ты всегда должен искать сам, а чем при этом пользоваться — не имеет значения. Но если раньше все эти поиски обставлялись более или менее театрально — с летающими демонами, со всеми делами, то теперь декорации упали, все обнажилось до предела. В нынешней книге игра затеяна как никогда по-крупному — на первый взгляд. Надоела мистика? Надоели метафоры и увиливания? Хочется чего-то большого и крепкого? — прищурясь, спрашивает Пелевин. И "настоящего"? Да нет проблем. Обойдемся без мистики, никаких демонов и сущностей — зачем, когда у "вас" есть бог и дьявол. Вот вам ваше "настоящее" — глумится Пелевин. Хотите о боге? — будет вам бог. Богом работает еврей из Одессы, а дьяволом — майор МГБ, перевербованный ЦРУ.

Героя зовут Семен Левитан: как известно, фамилия, как и тело,— это судьба. Этот прием Пелевина нам знаком: он берет нечто безнадежно прошлое, показательно мертвое — ну что связывает, казалось бы, известного диктора Гостелерадио и наши дни,— но каким-то удивительным образом клише из прошлого оборачивается хохочущей, мрачной, мерзкой субстанцией. Левитан — это голос советского бога. Мальчик Семен вырастает и тоже работает богом: по заданию спецслужб проникает в сознание Джорджа Буша-младшего, изображая Голос Свыше (при помощи специального импланта-передатчика, вживленного Бушу советской еще разведкой). Конкретные указания президенту США дают уже ангелы — тоже, естественно, наши. Но вскоре выясняется, что не только мы такие умные: что еще с 1940-х годов голосом дьявола для Сталина работал майор МГБ, подосланный Берией, а после смерти вождя этот канал связи контролировали американцы. Карибский кризис, Афганистан, перестройка, гласность — это все последствия их внушения: точно так же, как наши сегодня подтолкнули Буша ввязаться в Ирак, опять же Афганистан и т. д.

Вот вам ваши ненаглядные боги, говорит Пелевин. Убедитесь еще раз: то, что вы называете "богом", "божественным внушением", "откровением", в лучшем случае работа нижних чинов спецслужб. (Что вовсе не отрицает существования настоящего бога, который есть Любовь.) В результате ответ на вопрос "кто всем управляет?" получается на редкость комичным и саморазоблачительным, и мы опять оказываемся в дураках.

Во второй новелле "Зенитные кодексы "Аль-Эфесби"" речь также идет о божествах — о тех, которые придумали люди. О мировой прозрачности, достигаемой при помощи глобальной Сети, в которую многие сегодня верят, как в бога, так же как и в совершенство гаджетов. Эта техника, в отличие от высшей воли в трактовке блаженного Августина, способна наносить точечные удары по злу, не задевая при этом добра. Кажется, что при соединении двух этих вещей — всемирной прозрачности и совершенной, по сути, человекоподобной технике — на земле наконец установится рай. И вроде бы это работает, и даже от сайта WikiLeaks в результате есть польза. (Отдадим должное Пелевину как автору, который работает с новостями: и шпионский скандал, и WikiLeaks случились уже во второй половине этого года — это значит, что создавал новеллы Пелевин по писательским меркам буквально позавчера, хотя ощущение что вообще вчера.) Но на пути у этого светлого будущего появляется русский политтехнолог Савелий Скотенков, который никак не может изжить моральную травму после распада СССР. И он побивает западное техническое совершенство при помощи остроумной, хотя совершенно незатратной техники — употреблением двусмысленностей и скабрезностей, наносящих машине (и всему политкорректному миру) обиды, от которых она — она ведь по подобию человека сделана — расстраивается, и глохнет, и выходит из строя. Самобытные талант и вера варвара угрожают цивилизации, но и сама цивилизация выходит какая-то на редкость наивная дура, несмотря на то что с высшим образованием.

В следующей части книги, "Созерцатель тени", описывается опыт самопознания, который опять же почти очищен от религиозных и мистических практик и представляет собой, по сути, попытку вступить в контакт с собственной тенью. Здесь и автор, и герой, почти не скрывая, насмехаются над различными индуистскими и прочими божками, которые давно уже и бессовестно служат туристическому промыслу (дело происходит в том самом Гоа). Герой, который ищет подлинное Знание, недаром работает экскурсоводом: он как раз лучше всех понимает, что искать эти знания на книжных раскладках или в храмах бессмысленно. Мало того, при общении с тенью даже и Учителя-то не требуется: сиди себе и общайся. Такое вот очередное освобождение от лишнего, от карнавальных одежек; но помни, что, если тебе удастся чего-то достичь, отвечать тоже придется тебе самому. Кроме уже публиковавшегося год назад рассказа "Тхаги", смысл которого можно выразить словами из песни Гребенщикова "каждый умрет той смертью, которую придумает сам", завершает книгу святочный рассказ "Отель хороших воплощений". В гости к двум откровенно отвратным представителям государственнически-олигархического типа (которые, договариваясь о "распиле", напоминают старинную русскую игрушку "Два медведя") пришли дорогие девочки по вызову. Дело происходит на известном европейском горнолыжном курорте, название можете подставить сами. За всем этим со стороны наблюдает девочка Маша — фактически наблюдает за моментом, предшествующим ее зачатию. Посмотрела Маша на эту общую, так сказать, атмосферу да и передумала рождаться. И ангел ее послушался, и не встал за плечом, и все рассыпалось, как будто ничего и не было.

Пессимизм и общее разочарование автора во всем. Но именно этот перевес тоски и пессимизма стали тем, что превратило эту книгу Пелевина более, чем другие, в литературу, которая уже плохо поддается анализу и обратному разложению на элементы. Завораживающий эффект прозы при этом никуда не делся. Я уже знаю, что, например, лучшие страницы у Пелевина всегда — с 1-й по примерно 120-150-ю. Как объяснить этот эффект, когда возникает чувство захватывающей подростковой любви к тексту, которое растет, ширится, и высшая точка напряжения обозначается совершенно физическим ощущением, что сейчас зазвонит почему-то городской телефон и Пелевин в трубке скажет: "Я здесь. Я никуда не делся. Я все вижу".

Эта книга получилась об усталости и бесперспективности общих человеческих усилий, и едва заметной, едва постижимой пользе усилий для отдельного человека. Книгой неверия ни в какие социальные перемены и одновременно отвращения к буржуазному типу существования. Презрения к любым иллюзиям — и либеральным, и консервативным. Если раньше у Пелевина отсутствие ответа на вопрос "кто всем управляет?", по крайней мере, не мешало его герою "выйти" или "уйти" — в пустыню, из поезда, из компьютерного сна, то теперь этот герой не то что не желает выходить, но даже и рождаться. В сценарии в такие моменты обычно пишут: "автор бессильно опускает руки". Но вот что самое интересное: когда писатель опускает руки, литература как раз расправляет плечи и приподнимается. Пелевину не хватало бездны — и, по-видимому, он в нее заглянул,— что случается вообще со всяким крупным талантом. Ларс фон Триер ответил на это своим жутким "Антихристом"; Пелевин тоже отозвался — мрачной, едкой социальной иронией и констатацией бессилия. Но литературе от этого разочарования только польза. Такой вот парадокс: про божественную любовь спецслужбист Семен Левитан тоже понял только тогда, когда готовился поработать голосом дьявола.

Андрей Архангельский