Re: цензії

В начале ХХ века точно так же твердили, что синематограф убьёт театральное искусство. Через пятьдесят лет на роль всеобщего убийцы стали прочить телевидение.

Вечная погудка, восходящая к речам парижского архидьякона Клода Фролло: «Вот это убьёт то. Книга убьёт здание».

Не надо слушать мрачного маньяка Клода Фролло — он был неправ: архитектура жива и поныне, книгопечатание её не погубило.

Интернет же не убьёт литературу и подавно.

Начну с того, что литература — род искусства, а интернет — средство массовой информации. Никогда ещё не бывало, чтобы новое средство массовой информации напрочь устранило какой-либо вид, род или жанр искусства — чтобы газета уничтожила оперу или радио ликвидировало пантомиму. Это плоскости, которые не пересекаются вообще.

Можно поспорить о том, будет ли когда-нибудь книга (как носитель информации) вытеснена электронными аналогами. По моему мнению, не будет.

В сфере технических изменений всё решает фактор удобства: электрический свет удобнее свечи, лучины и газового фонаря, автомобиль удобнее коня, самолёт удобнее воздушного шара. До сих пор ни один электронный носитель информации не удобнее книги (и, думаю, электронка не станет удобнее книги никогда).

(Впрочем, этот чисто технический вопрос не имеет отношения к интернету.)

Но кое-что в литературе и впрямь будет убито интернетом. Притом довольно скоро.

Зададимся вопросом: что всегда гибло вследствие появления какого-либо нового средства массовой информации?

Ответ прост: социополитические и социокультурные варианты отношений, привязанные к предыдущему господствовавшему типу СМИ.

Из-за чего 30-е годы ХХ века были так податливы к распространению всевозможных тоталитаризмов (правых либо левых)?

Из-за радио.

Вот представьте те годы: всё ещё много неграмотных; стало быть, пресса как СМИ малоэффективна. Телевидения фактически нет (телевизор — редчайшая забава для банкиров и наркомов). Даже радиоприёмник — дорогое удовольствие.

Зато в каждой коммуналке, в каждом селе — брабадуктор, из которого с утра до ночи несутся гимны, бравурные марши и зажигательные речи вождей.

Притом вождей не видно, их лишь слышно…

Нет низкорослости Сталина, нет субтильной дёрганности Гитлера. Есть их вдохновляющие голоса.

Европейский тоталитаризм как социополитическая модель был убит телевизором.

Телезритель задался вопросом: какого, собственно, хрена идти за вождём, коли у вождя лысина и бородавки? И эпоха героических вождей-монстров враз кончилась; на место драконов пришли округлые бургомистры.

Телевидение, убив тоталитаризм, в свою очередь, весьма способствовало расцвету другой модели социокультурных отношений — корпоративному элитизму.

Ведь телевидение, при всём своём демократизме, система односторонняя. В телевизор можно кого-то пустить, а кого-то — не пустить. Если телевидение — главное СМИ (и фактически единственное СМИ), то не пущенных в телевизор для культуры нет.

Барону или графу недосуг следить за «чудесным ящиком», он поручает сие дело управляющему (охраннику, повару, шуту, первому встречному ловкачу).

В итоге управляющие, повара, шуты и ловкачи стальным комплотом влезают в «чудесный ящик» — чтобы отныне не вылезти оттуда никогда (попутно свергнув из своего «ящика» недалёкого сеньора).

Иногда старые боги выходят в современность через новые механизмы. И если радиорепродукторы — это трансляторы дохристианского деспотизма, то телевизоры — источники живого средневековья.

Так вот, (теле)средневековье заканчивается. «Заговоры поваров» уходят в прошлое. Причина всему этому — интернет.

Ведь интернет — система двусторонняя. Интернет — весь — выстроен на интерактивности.

(На одном гордо-элитистском литературном сайте не оказалось предусмотрено каких бы то ни было возможностей интерактивности, двусторонней связи — форумов, квестбуков и тому подобных вещей; в итоге данный сайт стал посмешищем всего «Рулинета».)

Уже невозможна вопиющая ситуация «эпохи телевидения»: нечто есть в обществе, но его никаковски нет в культуре (потому что его намеренно не пустили в культуру).

Теперь это нечто враз заявит о себе, прилетев на крыльях двух сотен комментов — возможно, глупых, невежественных, отвратительных, но реальных.

Отныне наша жизнь такова: что в обществе, то и в культуре.

Это впрямь способно убить в литературе некоторые вековые данности — например, «формат русского «толстого» литературного журнала» — рикошетом.

Будет жаль, если случится так: этот формат, созданный Карамзиным, в принципе рассчитан на десяток веков (а не только на два века, которые он успешно пережил).

Но если в каждом журнальном номере публиковать-печатать то графоманию, то бред, то халтуру, то полуплагиат, и всё из корпоративных соображений… Ведь подобной варварской эксплуатации ни один формат не выдержит.

Я не стремлюсь разрушить толстожурнальную литературу; она мне дорога.

Но я отдаю отчёт в том, что единственные рецепты выживания толстожурнальной литературы — это:

1) повышение качественного уровня так называемой высокой литературы, очищение её от корпоративных шлаков;

2) допущение (разрешение) журнального симбиоза между высокой литературой и альтернативными социокультурными парадигмами («масслитом», «неоромантизмом» и пр.).

Других рецептов у меня нет.

Объявляю антракт

…И в качестве антрактного сопровождения предлагаю прослушать замечательное стихотворение Георгия Шенгели, написанное в 1922 году.

Там, над синей волной Мичигана,
Золотые собрались квириты;
Воздвигается вновь Капитолий,
Созидается наново Рим.
Из огромных индейских раздолий,
Обратившись на два океана,
Подымается меч непокрытый,
Звонким заревом домен багрим.

Всё увидим, что было когда-то:
Промелькнут и цари, и трибуны;
С Кордильер Аннибал круторогий
Прогремит на железном слоне;
Дряхлый Цезарь в пурпуровой тоге
Брызнет кровью на плиты Сената;
Старой власти и роскоши юной
Тот же отблеск сверкнёт в вышине.

Но грядущий гудящий Вергилий, —
У кого он преемствует лиру?
У слепых европейских Гомеров,
У альпийских и лодожских саг,
Тонким ладом восточных размеров
Он оденет кровавые билли,
Что взнесут покорённому миру
Звездяной атлантический стяг.

О, Европа, Вторая Эллада.
Тишина. Философия. Песни.
Годы движутся стройно и строго
Облаками вечерней зари,
И алтарь Неизвестного Бога
Тихо теплится в сумраке сада…
О, воскресни, былое, воскресни,
Повторись, проблистай и умри.

Георгий Шенгели не вошёл в «первый ряд литературных классиков» (да и во «второй ряд», думаю, тоже). Он видится нами как «обычный хороший поэт».

Но насколько высока культура стиха, проявленная здесь во всём — и в оптимальной просодии (стихотворение так чудесно ложится на мой слух, что я обожаю его напевать), и в интонации, выверенной до миллиметра и сработанной по всем канонам золотого сечения, и в оригинальной строфике, и в «плотности стиховой ткани», и в авторском лексическом арсенале.

В основе стихотворения Шенгели — развёрнутая историософско-геополитическая аналогия: США как новый Древний Рим (прошу прощения за невольный каламбур; хотел исправить и написать «как Второй Рим», но так выходит ещё двусмысленнее).

Если Америка — это Рим, тогда Европа — Древняя Греция, Эллада, дряхлая, покорённая юным латинским волком — и заразившая его неотразимым вирусом «эллинской культуры». А что тогда Россия с её «лодожскими сагами»? Наверное, «варварский Восток».

Тройственный симбиоз: римское мощное тело плюс эллинская изысканная душа плюс восточный дух (лад)…

Не самый худший вариант. Уютная передышка под стальным крылом имперских орлов («при огромном свежем войске») в сумраке сада.

Но как двусмыслен, как лукав, как опасен скрытый европейский «алтарь Неизвестного Бога». Пожалуй, это стихотворение — в своём втором, неочевидном плане — похоже на киплинговскую «Песню пиктов» (ещё один мой излюбленный источник напевов): слабость побеждает силу, ржа точит меч.

Во всём этом светлом (полу)оптимистическом атлантизме есть некая сухая истома изнеможения — как у туберкулёзника от бокала шампанского. Видно, что это писал человек, только что переживший кошмарную Гражданскую войну, смертельно уставшийи мечтающий только об одном — отдохнуть вволю (пускай изничтожившись, изойдя на «восточные размеры» для победителей).

Мечты не сбылись.

Позже эмигрант (и послевоенный возвращенец в СССР) Антонин Ладинский напишет…

На светлом лице Европы
Улыбка, печальная тень.
Летит загнанная антилопа,
Спасается в чащах олень.

Прекрасной белой рукою
Европа держит с трудом
Копьё, коней и Трою —
Свой тысячелетний дом.

Да уж, хороша получилась «тишина», ничего не скажешь…

Впрочем, может быть, Георгий Шенгели спророчил не на несколько десятилетий вперёд, а на век вперёд.

Очень похоже на то.

Стрелка и белка

В девятом номере «Знамени» есть подборка стихов Александра Носкова «Мужчины городских окраин».

Из редакционного вреза: «…родился в 1958 году на Урале… Работал инженером в цехе на моторостроительном авиазаводе. Потом ушёл в программирование… Никогда нигде не печатался».

Эге, это что-то новенькое. В кои-то веки литжурнал публикует автора, который никогда нигде не печатался.

Что сказать?

Жизнь и прекрасна, и сурова.
В метро спускаюсь налегке
С романом Саши Соколова
В похмельной трепетной руке,
С лица необщим выраженьем,
С эффектом очень красных глаз
Я еду скромным отраженьем
Почти что каждого из вас:
Мужчин, которые беспечно
Вчера добили до конца
По литру водки и, конечно, —
Чтоб насмерть! — пива и винца…

Понедельник начинается в понедельник

Первая мысль после прочтения: «Хорош, чертяка!»

Вторая мысль: «Почему с романом Саши Соколова?»

Третья мысль: «Это на что-то очень похоже. Но на что?»

Похоже на всё. Чуть побольше отстранённости — получится Игорь Иртеньев, подбавить программности — выйдут митьки. И Пригов автором читан, и Николаем Рубцовым в тельняшке автор желает стать…

Положим, между Приговым и Рубцовым не такая великая разница, как всем кажется (я вообще подозреваю, что Пригов был «несостоявшимся Рубцовым»).

И в большинстве случаев маска — это лицо.

Раздёрнешь зимней ночью шторы…
Ах, как же в северной глуши
Высоковольтные опоры
На фоне неба хороши!
Они скрепляют неба своды
Со снежным саваном земли.
На случай ветреной погоды,
Чтоб оторваться не могли.
Упали звёзды и зависли,
Морозом скован ход планет…
Мешают спать луна и мысли, —
Что год не плочено за свет.

Мишка на севере

Когда человек постоянно играет, почти всегда он играет в самого себя. В смысле — он и есть таков (я, например, обожаю играть в зануду, поскольку я изрядный зануда). А если человек азартно, вкусно, заразительно играет в графомана?..

Судя по всему, Александр Носков в жизни очень обаятельный человек, как какой-нибудь Домогаров или Харатьян. Он это знает — и непрерывно рисуется, демонстрирует и позиционирует собственное обаяние. Для этой цели сойдёт всё. И «как бы концептуализм» тоже наверняка сойдёт.

Концептуализм приговского извода ныне потерпел фиаско потому, что похож на телескоп, всеми используемый не по назначению — иногда в качестве кувалды для нужной (но ломовой) социальной работы, а то, как в данном случае, в виде подиума.

Одно дело, когда в авангардном кино сорок минут ходит-бродит незнакомец в плаще и шляпе, другое дело, если по экрану гуляет Харатьян в плаще или Дима Билан в шляпе. Тут уж получится совсем иное кино, и даже не вполне авангардное.

Но в любом кино, пускай даже в самом наиавангарднейшем кино, потребен некоторыйсюжет.

Каков сюжет подборки Носкова?

Вышел в тёмное поле я ночью
Чтоб с ракетою встретиться чтоб.
У неё метеорами в клочья
И корма вся издрата, и лоб.
От прорыва земной атмосферы
Обломились антенны у ней,
И мерцает глазами пантеры
Жёлтый свет аварийных огней.
И снутри вдруг отдраились люки,
Вышли бледные все пацаны,
Испытавшие смертные муки
Космонавты советской страны.
Их задание было опасно,
Но они победили свой страх
И стоят, офигенно прекрасны,
В обгорелых своих свитерах.

Космические танкисты

Носков обращается к конкретному советскому мифу, и этот миф для него — цитата.

Дело понятное. К примеру, для Георгия Шенгели древнеримские реалии — Капитолий, Аннибал, Цезарь, Вергилий — также цитаты. Цитаты со знаком плюс: Шенгели опирается на Рим как на культурное подспорье, у него в жесте цитирования — «тоска по мировой культуре».

Цитату можно использовать и противоположным образом — со знаком минус. Например, в поэзии Юрия Кузнецова куча цитат, и почти всегда они отсылают к культурной реальности, которая сознательно отвержена Кузнецовым в пользу внекультурного, докультурного начала.

Когда Георгий Шенгели называет имена: Гомер, Вергилий, для него Гомер и Вергилий — друзья. Когда Юрий Кузнецов говорит: «Сократ, Пушкин», для него Сократ и Пушкин — враги.

А советский миф для Александра Носкова — это кто? Друг? Враг?

…И не друг, и не враг, а так…

В нашей ноосфере нет ничего, помимо (пост)советской памяти и советских концептов. Вот и прилипают концепты к языку, словно речевой тик.

Тянется бессодержательное изнурительное перебирание: «белое солнце пустыни», «бриллиантовая рука», «кавказская пленница», «служебный роман», «покорение космоса», «белка и стрелка». Но ведь всё это обрело столь высокую популярность, потому что некогда несло в себе огромнейшее, живейшее содержание…

Ну хватит же паразитировать на старом, на былом, на чужом! Когда ж явится новое, настоящее, своё?!

…В воскресный вечер включаю телевизор, чтобы послушать беседу Познера с БГ. Опоздал на полчаса, но Познером и не пахнет — всё тянется предыдущее развлекалово. Какой-то бородач в тельняшке вопит на мотив «Летят перелётные птицы» — «Плывут по воде черепахи»…

О боже, ну почему черепахи? Когда всё это наконец закончится?!

«Геройские Белка и Стрелка глядят на приборов огни, под попами ихними грелка, штурвалы сжимают они»…

Нас затянуло в такую карнавальную ночь, в такую стрелку, что всё происходящее вокруг нас превратилось в «белку». То бишь в белую горячку.

Кирилл Анкудинов, Майкоп