Нулевые годы сворачиваются на глазах. Даже удивительно, как быстро пролетели. Начались с громкого, пугающего хлопка, а потом девять лет невыразительно сходили на нет. Ничего не оставили, кроме некоторого общего недоумения. Три больших нуля.
Настоящее начало нулевых случилось, разумеется, 11 сентября 2001 года. Можно говорить о поправке к календарю. Первые полтора года были задвинуты куда-то в хвост предыдущего десятилетия. А ровно за неделю до этой даты вышел в свет роман Джонатана Франзена «Поправки» (Corrections) . Календарно роман принадлежит нулевым, но фактически он ставил точку на девяностых. Это исключительно благополучное десятилетие было проникнуто ощущением зыбкости, неустойчивости, уходящей из-под ног почвы. Казалось, что благополучие строится на ложном фундаменте, нуждается в корректировке. И сначала пришла корректировка рынка конца девяностых, а потом и фундаментальная «поправка 911».

Так что Франзен нашел для своего романа очень точное название. Герои «Поправок» — пожилая супружеская пара со Среднего Запада и их трое взрослых детей. Сюжет строился вокруг попытки матери семейства собрать всех под отеческой крышей на рождественский ужин. А книга была о духе времени, о разрыве семейных и социальных связей, о безнадежных корректировках того, что уже невозможно поправить. Начинались нулевые…

В разговорном американском цифру ноль иногда заменяют буквой «О». Первая «О» — это Опра Уинфри, самая богатая и знаменитая телеведущая, королева дневных ток-шоу. Одна из ее передач называется «Книжный клуб Опры». Несколько раз в году Опра представляет понравившуюся ей книгу и приглашает автора на передачу. Выбор Опры гарантирует попадание во всевозможные списки бестселлеров и феноменальный рост продаж. Иногда он даже очень неплох. Так, однажды Опра на несколько месяцев сделала «Анну Каренину» самым читаемым романом в Америке.

Опра выбрала «Поправки» для своей передачи. Феноменальный успех для малоизвестного автора, чьи два предыдущих романа практически никто не прочел. И вот тут Франзен повел себя нетипично. Не то чтобы он отказался от участия, но в нескольких интервью выразил сомнение в том, что его роман будет полностью понятен аудитории Опры. К тому же его явно смущало, что отныне все последующие издания его книги должны будут выходить с большой буквой «О» на обложке.

Услыхав о колебаниях автора, разъяренная телеведущая отозвала свое приглашение. С тех пор за Франзеном закрепилась репутация сноба и элитиста. Тем не менее скандал благотворно повлиял и на тиражи книги, и на оценки критиков. В последующие несколько лет было продано более трех миллионов экземпляров «Поправок». А к концу десятилетия «Поправки» возглавили чуть ли не половину авторитетных топ-листов «главных романов» нулевых.

Став одной из главных фигур американской литературы двадцать первого века, Франзен надолго замолчал. Вернее, его статьи и эссе регулярно появлялись в «Нью-йоркере», но следующего его большого романа пришлось дожидаться почти десять лет. Эти годы стали для Америки десятилетием ошибок. Война в Ираке, надувания финансового пузыря, фактическая катастрофа новолиберального проекта — все делалось как-то непоправимо неправильно. Если «Поправки» Франзена это роман о судорожных попытках поправить совершенные в течение жизни ошибки, то «Свобода» — книга об ошибках, совершаемых со всей их непоправимостью. «Я ошибалась...» — так называются автобиографические заметки главной героини романа Патти Берглунд, которые занимают больше трети всего объема книги.

В середине восьмидесятых годов Патти, бывшая баскетбольная звезда Миннесотского университета, и ее муж Уолтер, молодой эколог-идеалист, покупают старый разваливающийся дом в некогда респектабельном, но полностью обнищавшем районе города Сен-Пол, штат Миннесота. Первая же страница романа отсылает к «великой литературе»: тут вырос Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Но сейчас это место населено городской беднотой.

Патти и Уолтер Берглунд въезжают в старый и красивый дом в гиблом месте и ремонтируют его собственными руками. За ними начинают подтягиваться другие семьи. Молодые амбициозные профессионалы, не желающие начинать свою самостоятельную жизнь в скучных однообразных пригородах. Через десять лет место джентрифицируется, цены на собственность подскакивают до заоблачных высот, и нужно что-то отвечать, «когда бедный цветной человек обвиняет тебя в том, что ты разрушил его район».

Возвращение в города — это современный извод американского мифа о границе, фронтире. Патти и Уолтер — в некотором роде пионеры. Они начинают свою жизнь на ровном месте, с абсолютного нуля. Они «идеальная семья», строящая «идеальный дом» и производящая на свет «идеальное потомство». И на меньшее они не согласны. Пионерами движут не обыкновенные бытовые, а идеалистические, почти религиозные соображения. Они живут в своей персональной утопии, в любой момент грозящей обернуться личным адом. И неслучайно соседи относятся с недоверием к этим симпатичным, милым и доброжелательным людям. «С Берглундами что-то не совсем так» — таково их общее мнение.

И когда с Берглундами на самом деле случается что-то нехорошее, окружающие с трудом скрывают внутреннее удовлетворение, которое усугубляется фарсовостью происходящего. Оказывается, мало того, что пятнадцатилетний сын Патти и Уолтера, золотоволосый красавец и отличник Джои, спит с соседской девочкой из «пролетарской» семьи, — он еще и покидает родительский дом и переселяется жить к соседям-пролетариям.

Дальше начинается «раскачка, выворот, беда». Патти спит с лучшим другом Уолтера. Уолтер влюбляется в молоденькую секретаршу. Джои, став студентом, превращается в республиканца, начинает вертеться в кругах неоконов и пытается заработать деньги на сомнительных контрактах, продавая списанные польские грузовики воюющей в Ираке армии.
Фабула в пересказе отдает ядовито-гротескным водевилем из жизни среднего класса, в стиле ранних фильмов Тодда Солондза. Но так же, как почти каждое предложение романа имеет двойное-тройное дно и выражает не совсем то, что оно выражает, так и его сюжет работает вопреки фабуле. На самом-то деле Франзен пишет об очень незаурядных, сверхамбициозных людях с прочными моральными принципами, чьи представления о «настоящей», правильно организованной жизни разбиваются не о привычную социальную рутину, как в традиционной реалистической прозе двух ушедших столетий, а, как ни странно, о человеческую свободу.

Свобода становится проклятием Уолтера Берглунда. Вся его жизнь выстроена как идеальный проект. Он кристально честен, читает правильные книги и слушает правильную музыку; он идеальный муж и отец; он посвятил себя борьбе за окружающую среду, голосует на выборах за правильных кандидатов; он ест правильную еду и даже в лютые миннесотские морозы ездит на работу на велосипеде. И вся его жизнь, как неверно сконструированный мост, обрушивается под давлением чужой свободы. Сначала бунт сына, потом измена жены и предательство единственного друга. А затем свобода приводит его самого к внутреннему компромиссу, измене принципам и окончательному житейскому краху.

В последнее десятилетие Америка столкнулась с проблемой свободы в довольно неожиданном контексте. Катастрофический результат военной операции «Свобода Ираку». Финансовый кризис как следствие чересчур буквального воплощения идеи свободного рынка. Очевидная неэффективность свободной американской экономической модели по сравнению с «несвободным» Китаем. И наконец, совсем недавнее появление на американской политической сцене принципиально нового игрока — агрессивного, популистского, политического движения Тea Party , объединившегося под лозунгом отстаивания традиционных американских свобод, на которые якобы покушаются темные внутренние и внешние силы.

И здесь пора упомянуть наше второе «О»: Обама. Примерно за неделю до выхода «Свободы» по информационным агентствам разошлась новость о том, что президента, отдыхающего на массачусетском острове Мартас-Виньярд, якобы видели с экземпляром официально еще не опубликованной книги в руках. На самом деле Обама абсолютно не стремился добыть и прочитать «Свободу» раньше всех. Просто накануне он с детьми посетил местный книжный магазин, где ему был торжественно подарен экземпляр готового к продаже романа. Но так или иначе, именно после этого события о «Свободе» заговорили решительно все.

К сожалению, так получилось, что крах американского неолиберализма исторически будет навсегда связан с этим в общем-то симпатичным интеллигентным человеком. Основные надежды, связанные с Обамой, заключались в том, что ему удастся перенастроить все более разбалтывающиеся социальные механизмы путем навязывания обществу некоторых разумных и для всех приемлемых мелких ограничений.

Например, хорошо бы было поменьше ездить на больших и вонючих автомобилях, хорошо бы отдавать немножко больше денег на медицину и социальную инфраструктуру, хорошо бы ограничивать немыслимое разрастание городских пригородов и прекратить опасное глубоководное бурение нефти. Но беда в том, что любое из этих «хорошо» связано с ограничением «свободы», как она традиционно понималась в Америке еще со времен первых поселенцев: свободы выбирать себе собственный образ жизни и свободы от чьего бы то ни было вмешательства в твои дела. Оказалось, что со свободным человеком невозможно договориться, что здесь никакие компромиссы не работают.

Среди моря положительных рецензий, захлестнувших прессу после выхода «Свободы», выделялись две сугубо отрицательные. Постоянный колумнист New York Times Дэвид Брукс и литературный обозреватель The Atlantic Б.Р. Меерс обвиняют Франзена в мелкотравчатости и мелкотемье. В качестве портрета современной Америки, сложной, динамичной и очень разной страны, Франзен предлагает читателю стереотип фрустрированного жителя пригородов, отыгранный много лет назад Апдайком и Чивером. Эссе Меерса называется «Меньше, чем жизнь», а реплика Брукса о романе достойна внутренней совписовской рецензии из каких-нибудь лохматых семидесятых: «Здесь нет почти ничего о труде и предпринимательстве. Здесь отсутствуют этническое наследие, военная служба, технические инновации, научные исследования и вообще всё сколько-нибудь облагораживающее и духоподъемное».

Обвинения Меерса и Брукса, конечно, бьют мимо цели. Франзен рисует довольно точный портрет современной Америки, и его персонажи являются яркими и незаурядными ее представителями. Более того, книга обладает некоторой внутренней полнотой, необходимой для того трудноопределимого полумифического литературного явления, которое принято называть «великим американским романом». Однако ошибку этих двух рецензентов легко понять. Она связана с тем, что, хотя роман практически полностью состоит из подробнейшего, даже медицинского описания отношений и чувств героев, герои как таковые в нем абсолютно отсутствуют. И поэтому их можно принять за кого угодно.

Несколько раз на протяжении шестисотстраничного текста Франзен отсылает читателя к «Войне и миру». Ссылки выглядят в романе несколько искусственно. Понятно, что дело тут в той планке, которую Франзен себе ставил, и в том контексте, в котором ему хотелось, чтобы его читали. Но «Свобода» не «Война и мир», и Франзен не Толстой. Толстой придумывал и описывал живых людей. Он все знает про своих героев, но тем не менее их переживания и поступки — это чувства и поступки именно этих конкретных персонажей. Чувства, испытываемые Наташей на ее первом балу, могли переживать тысячи дворянских девушек на своих первых балах, но в то же время так их могла переживать только Наташа.
А проза Франзена нацелена на узнавание. Читатели должны непременно угадать в его героях либо самих себя, либо своих знакомых, либо в крайнем случае некоторый известный социальный тип. Но за типом пропадает персонаж. Поступки, мысли и чувства героев как-то к ним не приклеиваются. Вернее, они могут быть отнесены не только к ним, а еще к тысячам, сотням тысяч людей. Они их никак не определяют. Вот, например, как описывается семейный секс в «автобиографии» Патти Берглунд:

«Печальная истина заключалась в том, что Патти довольно скоро стала воспринимать секс как занятие скучное и бессмысленное — вечно одно и то же — и спала она с Уолтером только для него, не для себя. И да, без сомнения, выходило не слишком хорошо. Всегда было нечто, чем она занялась бы куда охотнее. Скорее всего — просто поспала бы еще немного. Порой ее отвлекал слабый, но тревожащий звук, доносившийся из детской. Иногда она подсчитывала в уме, сколько останется посмотреть матча Западнобережной баскетбольной лиги, когда можно будет уже включить телевизор. Даже садоводством или шопингом она занялась бы с большим удовольствием. А так... как только в голове поселяется мысль о том, что вот нужно срочно расслабиться и получить желаемое, а потом поскорее спуститься вниз и пересадить бальзамины, уже слегка подвядшие в пластиковых магазинных контейнерах, — значит, всё, — конец».

Этот фрагмент великолепно характеризует весь франзеновский текст. Это очень художественная проза, лишенная художественности. Это великолепное психологическое попадание, но его мишень слишком велика. Его цель везде и нигде. Большая литература, к которой ему так хотелось бы принадлежать, получается в основном благодаря точным выстрелам, а не ковровым бомбардировкам. К его героям невозможно привязаться. Да и сам он их, кажется, не очень любит.

Голос Патти в ее мемуарах ничем не отличается от голоса автора в остальных частях книги и от внутренних монологов остальных его героев. А с диалогами у Франзена и вовсе беда. Стараясь сделать роман максимально развлекательным, он идет по пути телевизионных сериалов, превращая разговоры героев между собой в набор гэгов. Читать от этого, правда, гораздо веселее, но люди в жизни гораздо скучнее и проще.

Нулевые годы стали временем провалившихся проектов. «Свобода» — роман о проекте, неудавшемся из-за неверно просчитанных начальных условий. Но и сама «Свобода» скорее проект, чем полноценный роман, пусть даже проект очень удачный. К его художественной части можно выставить массу претензий, но книги, более конгениальной ушедшему десятилетию, наверное, нет.

В заключение еще одна история, связанная с романом. Предполагается, что «Свобода» писалась около десяти лет. Именно столько времени прошло с момента окончания «Поправок» до ее публикации. Но это не совсем так, вернее, совсем не так. Еще два года назад книга существовала фактически только в замысле. У Франзена ничего не получалось. В сентябре 2009 года покончил с собой Дэвид Фостер Уоллес. Он был безусловным лидером литературного поколения, к которому принадлежит Франзен. То, что писал Уоллес, балансировало на грани гениальности. Франзен, бывший его лучшим другом, рассказывает, что, узнав о его гибели, он подумал: «Ах, мужик, значит, вот ты как! Решил стать героем, умереть молодым гением?! Это... Это ниже пояса! Теперь я все-таки должен поднять задницу и наконец что-то написать». Так Франзену была дана творческая свобода написать «Свободу».

Последнее «О» — это снова Опра. Она провозгласила «Свободу» книгой года и объявила, что, возможно, после встречи с Франзеном она совсем закроет передачу. На этот раз Франзен не отказался. Отныне на титульном листе всех последующих изданий «Свободы» будет красоваться огромная буква «О».

Роман Джонатана Франзена «Свобода» вскоре выйдет в издательстве Corpus

Борис Локшин ·