Специалисты, правда, утверждают, что настоящая дата рождения батьки Махно — 26 октября 1888 года. Но в данном случае это не столь важно. Потому что случай этот во всех отношениях особый.

Периодическое возникновение конфликтных (в философском понимании конфликта как движущей силы истории) личностей (среди в целом мирного и законопослушного человечества) не может быть случайностью. Есть в этом какая-то логика, и логика эта наверняка находится в привязке к общей логике мироздания.

Ключевое слово — пассионарность. То есть страстность. Страсть — вот одно из главных отличий всех этих людей от прочего, ничем не примечательного человечества. Страсть, высшая форма любви и ненависти. Это когда теряется чувство самосохранения, когда для достижения цели готов пожертвовать чем угодно, даже жизнью...

Правильный овал лица, тонкие сжатые губы, высокий лоб и огромные глаза, от которых даже на фотографии хочется отвести взгляд. Глаза фанатика, пожирающие вас, словно удав косулю, целиком и сразу. Если бы не это «зеркало души», лицо Нестора Махно можно было бы считать вполне невзрачным лицом простолюдина — в украинских сёлах таких много.

Младший сын в бедной крестьянской семье, ранняя смерть отца, сезонная работа батраком с восьми лет. В шестнадцать — чернорабочий на заводе. Первый опыт политического подполья — группа анархо-коммунистов, носившая и другое, «гордое» название: Союз вольных хлеборобов. В контексте того времени, когда как раз входили в моду марксистские кружки, это выглядит до некоторой степени экзотикой. На самом деле это не такое уж значительное отклонение от той дорожки, по которой тогда шло чуть ли не большинство молодёжи.

Изучению и распространению теории анархизма, равно как и коммунизма, вольные хлеборобы предпочитали практику и «работу в массах», выражавшуюся в банальных грабежах и экспроприациях. Из обвинительного акта Екатеринославского военно-полевого суда: «5 сентября 1906 в Гуляй-Поле группа в составе трёх человек, вооружённых револьверами, вымазав сажей лица, осуществила нападение на дом купца Плещинера.

10 октября новое нападение, в Гуляй-Поле, на другого купца, Брука, в составе четырёх человек, с бумажными масками на лицах, которые потребовали, угрожая револьверами и бомбами, 500 рублей в пользу «голодающих». Немного позже третье нападение на богатого местного заводчика, Кернера, осуществлённое четырьмя человеками, тогда как трое других стояли начеку. В августе 1907, в ближнем селе Гайчур, четвёртое нападение, ещё раз на купца, Гуревича, сделанное четырьмя налётчиками в солнцезащитных очках.

19 октября 1907 нападение на почтовую карету; убиты жандарм и служащий.

В 1908 три других нападения, все на купцов».

Свой первый срок Махно получил в двадцать лет — за убийство он был приговорён к смертной казни, которую заменили двадцатилетней каторгой. В тюрьме он прошёл свои университеты, прочитав, как он писал в воспоминаниях, «всех русских писателей, начиная с Сумарокова и кончая Львом Шестовым». Уже здесь страсть, сидевшая пока в глубоких тайниках его души, проявляет первые признаки брожения. Он становится головной болью тюремного начальства и надзирателей, бунтуя против тюремных порядков сам и заводя других. Большую часть своего срока Махно провёл в карцере и в кандалах.

В 1917-м его освободила Февральская революция. Он возвращается на родину, в Гуляйполе, и тут оказывается чрезвычайно востребованным. Свой, из крестьян, но грамотный и идейно подкованный. По-мужицки хитрый, но справедливый. Знающий, в чём «правда», и призывающий добиваться её топором (или пулемётами). И к тому же отсидевший «за революцию». Став председателем Гуляйпольского крестьянского союза, Махно проявляет большие организаторские способности. Он устанавливает рабочий контроль на предприятиях, разоружает местную буржуазию и на отнятых землях создаёт крестьянские коммуны, причём приглашает работать в них и самих бывших хозяев. Сам председатель также работал в коммуне два раза в неделю. Чиновнику временного правительства, прибывшему в район для наведения порядка и восстановления законности, Махно дал двадцать минут, чтобы покинуть «его владения»...

Именно в это время разворачивается во всю ширь его страстная натура. Он всегда против, всегда за радикальные меры, за дело против слова, всегда готов идти до конца. В декабре 1917-го на губернском съезде Советов, протестуя против ареста меньшевиков и эсеров, призвал делегатов для их освобождения взорвать тюрьму. Выступил против выборов в Учредительное собрание, считая, что «не партии будут служить народу, а народ — партиям». Призвал к смерти Центральной рады и борьбе с ней...

Ему повезло со временем, как, впрочем, и времени с ним, — они словно были созданы друг для друга. Истории в её переломные моменты требуются «глашатаи, трибуны, главари», в другое время они могут остаться невостребованными и неизвестными. Махно не единственный романтик нашей революции, пришедший «дать волю» простому народу и устроить жизнь по справедливости хотя бы в одной отдельно взятой волости. Но он единственный, кому это действительно удалось, хотя и на короткое время. Как точно заметил один из его биографов Василий Голованов, махновщина — самое что ни на есть искреннее и полное воплощение идеи народовластия. «Махновщина была поистине хрестоматийной попыткой «до основания» разрушить старый мир, а затем своею собственной рукой воздвигнуть новый».

В одном из писем к Луначарскому Короленко писал о нём: «Вообще эта фигура колоритная и до известной степени замечательная. Махно — это средний вывод украинского народа (а может быть, и шире)... Вам он помог при взятии Донецкого бассейна... При последнем занятии Полтавы махновцы опять помогали вам. А затем Советская власть объявила его вне закона. Но он над этим смеётся, и этот смех напоминает истинно мефистофельскую гримасу на лице нашей революции».

Махно — страстный романтик революции в её чистом виде, буквально воспринявший лозунг «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим», взявшийся воплотить — и воплотивший — его в жизнь. Помыслы его были чистыми, намерения — благими (кто ж тогда знал, куда на самом деле ведёт эта дорога?). У революции своя, страшная логика, которой нет дела до благих намерений. В неё идут с оружием в руках искать правду, каждый — свою, сражаться за правду, убивать за правду. А она с «мефистофельской гримасой на лице» переплавляет все эти правды в одну адскую смесь...

В Махно сконцентрировались вековые мечты крестьянства о земле и воле. Ни Временное правительство, ни большевики не дали и не могли дать ему их, и только Махно популярно объяснил, что надо брать землю самим, здесь и сейчас, не дожидаясь никаких учредительных собраний и законов. Он не популист, умело играющий на настроениях народа для достижения собственных целей, Махно сам свято верил в эти цели и осуществлял их буквально огнём и мечом. Он был единственным «теоретиком», которому удалось, пусть отчасти и на короткое время, осуществить на практике пролетарский лозунг «Всё отнять и поделить!». Вот почему Махно действительно народный герой, может быть, самый народный из всех в нашей истории.

Неоднократно заключая союзы с красными, батька продолжал резко выступать против «большевистской диктатуры», репрессий, продотрядов. В апреле 1919-го, будучи в должности красного комбрига, он председательствует на III съезде Советов Махновского района, принимающем резко антибольшевистскую резолюцию:

«Протестуем против реакционных приёмов большевистской власти, проводимых комиссарами и агентами чрезвычаек, расстреливающими рабочих, крестьян и повстанцев под всякими предлогами, что подтверждается имеющимися у нас данными.

Мы требуем немедленного удаления всех назначаемых лиц на всевозможные военные и гражданские ответственные посты: протестуем против всякой системы назначейства, так как их действия носят характер полной измены социальной революции. Мы требуем проведения правильного и свободного выборного начала.

Мы требуем социализации земли, фабрик, заводов.

Мы требуем полной свободы слова, печати, собраний всем политическим левым течениям, то есть партиям и группам, и неприкосновенности личности работников партий левых революционных организаций и вообще трудового народа.

Долой комиссародержавие. Долой чрезвычайки — современные охранки. Долой борьбу партий и политических групп за власть. Долой однобокие большевистские Советы. Да здравствуют свободно избранные Советы трудящихся, крестьян и рабочих!»

Однако идиллии народовластия с выборами, коммунами и демократическим междусобойчиком вскоре пришёл конец — в полном соответствии с историческими законами она превратилась в свою противоположность. Когда пытаешься проследить развитие событий в занятом махновцами в конце декабря 1918-го Екатеринославе, невольно вспоминается известный анекдот про автомат Калашникова. Уже давно в Советах были запрещены все газеты, кроме большевистских, а в это время в «Махновской области» спокойно выходят, кроме них, издания эсеров — правых и левых. Однако к лету 1919 года даже этой «левосторонней» демократии приходит конец — эсеры не оправдали надежд «истинно народной» власти...

Кстати, махновцы очень не любили само слово «власть», властью себя не считали, предпочитая называться «исполнителями воли народа». Впрочем, волю народа тогда исполняли все партии, каждая лишь по-своему её интерпретируя.

Махно бился отчаянно и до конца. Летом 1921-го, теснимый со всех сторон, многократно раненный и передвигавшийся уже только на тачанке (пуля вынесла ему кости щиколотки), он продолжал свою партизанскую народную войну. В августе, когда от его армии осталось меньше ста человек, он перешёл с ними румынскую границу и сдался местным властям. За месяц до этого батька выступил перед своими единомышленниками на прощальном митинге движения: «Коммунизм, к которому мы стремились, предполагает свободу личности, равенство, самоуправление, инициативу, творчество, изобилие... Мы свои идеалы выразили в декларациях. Мы имели возможность и пытались строить общество на ненасильственных анархических принципах, но большевики не дали нам это сделать. Они борьбу идеи превратили в борьбу людей».

Увы, сказка длилась недолго. Дорожка борьбы «за народное счастье» оказалась кривой и ведущей совсем в другую сторону. Сегодня мы уже знаем, что это закон истории. Махно этого знать не мог — он был в числе первых, кто торил эту дорожку...

Григорий Аграновский