Василий Викторович Ванчугов (р. 1964) – философ. Доктор философских наук. В 1991 году окончил с отличием философский факультет МГУ имени М.В.Ломоносова, а в 1994 году – аспирантуру. Перед защитой кандидатской диссертации (по книге «Очерк истории философии «самобытно-русской») получил приглашение на кафедру истории философии факультета гуманитарных и социальных наук РУДН, где работал сначала в должности старшего преподавателя, затем доцента, профессора. Тема докторской диссертации – «Русская философия конца XIX – начала XX века и американские мыслители «золотого века». Главные направления теоретического взаимодействия» (2002). В 1998/99 учебном году стажировался в США по теме «Современные американские методы преподавания философии в контексте социальных и политических наук» (Middlebury College, Dartmouth College).

Ванчугов – автор нескольких научных монографий, среди которых «Женщины в философии (из истории философии в России XIX – начала ХХ века)» (М., 1996), «Москвософия & Петербургология. Философия города» (М., 1997), и статей, опубликованных в периодике и энциклопедических изданиях. С философом Василием ВАНЧУГОВЫМ беседует Алексей НИЛОГОВ.

– Василий Викторович, что вы можете сказать о современной русской философии? Какими именами она представлена?

– Как историк философии могу сказать, что «русская философия» (или, если кому-нибудь так больше нравится, «философия в России») у каждого своя. Будь то ретроспекция (в версиях Зеньковского, Лосского, Шпета и других исследователей русской философской мысли) или высказывания по поводу философских процессов сегодня – везде мы имеем обобщения на основе субъективных проекций, где помимо интеллекта не последнюю роль играют эмоции. Не имея возможности проделать это детально, тем не менее хотелось бы сразу сегментировать сферу, именуемую русской философией.

По ведомству философии у нас проходили и проходят мыслитель, исследователь, преподаватель (причем в одном случае он сам по себе величина – как мыслитель или исследователь, а в другом месте – заурядный носитель здравого смысла, привитого на работе, которая далека от философии, так как лекции по философским дисциплинам в некоторых вузах у нас могут читать бывшие армейский замполит, партийный работник, чиновник); профессиональные историки философии и любители экскурсов в сферу мысли, у которых игра воображения заменяет методологию исследования, желаемое выдается за сбывшееся. В общем, в философии находится пристанище, как в Ноевом ковчеге, всякой твари по паре, включая политтехнологов.

О философии в России можно сказать то, что она разнообразна и в ней нет единства. Последнее, безусловно, обостряет полемику внутри сообщества настолько, что иных делает мизантропами, зато в целом весьма плодотворно для эволюции коллективного духа. При попытке разобраться с современными философскими процессами не следует забывать о предыстории. То, что мы имеем сегодня, возникло не на пустом месте, а после эпохи советской философии, где единство было достигнуто за счет однообразия. На волне ее отрицания было жадно впитано все «иное» и то, что было прежде. Но каков итог?..

Свобода мысли сама по себе ничего не дает. Свободомыслие хорошо тогда, когда развита способность мыслить. При взгляде на современность сквозь призму истории философии сразу заметно, что она не уникальна. Достаточно вспомнить наш Серебряный век. Там – все оттенки славянофильства и западничества как направлений мысли, вплоть до философии, взоры на Запад и призывы упираться на все родное от товаров до понятий; отечественные интеллектуалы участвуют во всех значимых мероприятиях на европейском пространстве (конгрессы, летние семинары), переводят статьи и монографии с английского, немецкого, французского. Интеллектуальную жизнь того времени можно сравнить с духовным тиглем, в котором возникали новые ментальные сплавы. Но после революции движение от века Серебряного пошло в сторону века «железного»: богатство и многообразие интеллектуальной жизни не уберегают от социальных потрясений и упрощений форм бытия. И в эпоху Серебряного века не было недостатка в «экспертах» по общественным вопросам, указывающих пути спасения России. Да только победила группировка деятелей с предельно схематичным мышлением. Урок, который сегодня нужно учесть оглядывающимся на деятелей Серебряного века, таков: у них удачные тексты, но неудачные «проекты». Иные уникальны, но пригодны сугубо для индивидуального пользования.

– Так, например, историк философии Николай Плотников считает отечественную философию интеллектуальным продуктом для внутреннего пользования. А какова ваша позиция?

– Сегодня мы снова видим, что философская среда – словно плавильный котел, где спонтанно образуются новые «сплавы». Мы пристально следим за событиями за рубежом и присутствуем на международных конференциях. А результат этой активности плачевен – отечественные философы знают о зарубежной философии больше, чем их зарубежные коллеги о русской. Вряд ли подобная асимметричность даст повод для национальной гордости. Если не принимать в расчет западных славистов, то можно сказать так: российский философ знает о зарубежной философии почти все, но зарубежный философ остается в неведении относительно философии в России. Наши философы знают иностранные языки, чтобы знакомиться с работами зарубежных коллег, но не настолько, чтобы презентовать себя (массово, а не штучно) на международном уровне. Этим обусловлена постоянная рецептивность и активность восприятия, но не самовыражение или экспансия, позволяющие распространять свою продукцию как можно шире и получать не столько отклики, сколько влияние на ситуацию.

Интеллектуальная экспансия – верный признак здоровой империи и великой державы. Наша мысль, облаченная в слово, получила мировое признание пока только в формате литературы, а не философии. При этом мы имеем колоссальный рост людей, причисляющих себя к философам. Еще Гегель жаловался, что все, включая домохозяек и ремесленников, не любят, когда в их дела с советами лезут другие, зато сами они всегда готовы указывать философам цели и средства их достижения. Благодаря Cетям в философском сообществе объявилось огромное число быстро реагирующих на все «эрудитов», чья скорость и весомость суждения целиком зависят от контента Интернета и тарифа подключения. Благодаря Интернету они чувствуют себя экспертами во всем, как те ремесленники, что досаждали Гегелю.

Историк философии имеет дело с завершенными актами творчества, а его современники всегда в процессе становления. Предприимчивость философа наших дней еще не признак его значимости для философии, и популярные в массах оказываются неприемлемы специалистами. Есть несколько десятков известных в разных кругах личностей, позиционирующих себя философами, но кто из них останется в истории, покажет время. Есть сотня специалистов в тех или иных областях философии, но кто из них внесет действительный вклад, определит не ВАК, а жизнь, точнее, будущий историк философии. Узкий специалист может оказаться философом, а иной философ в лучшем случае останется в примечании по какому-нибудь поводу, и весь мейнстрим из заголовка уйдет в сноску.

– Какова была реакция отечественного философского сообщества на вашу книгу «Очерк истории философии «самобытно-русской»?

– Положительная. Начиная с предисловия, которое согласился написать Александр Доброхотов, тогда – завкафедрой истории зарубежной философии философского факультета МГУ. Почти сразу после поступления в продажу она попала на первое место в списке «интеллектуальных бестселлеров» по версии «Книжного обозрения». Среди первых откликов авторитетных мыслителей того времени была реакция философа Арсения Гулыги, опубликовавшего рецензию в «Литературной газете». После этого он стал моим официальным оппонентом на защите кандидатской диссертации в МГУ.

«Очерк…» был (при отсутствии каких-либо промоакций) закуплен многими университетскими библиотеками США. Однажды я зашел в один из магазинов «интеллектуальной книги» (был такой популярный формат новых магазинов, куда детективы и фантастика не допускались, – одним словом, non-fiction), а продавец говорит: «Вашу книгу только что купил директор библиотеки Конгресса США». Кстати, эту книгу прочла американский профессор классической филологии из Middlebury College Ева Адлер, великолепно знающая русский язык и специализирующаяся по истории русской мысли, после чего разыскала меня, познакомилась и стала активно подталкивать к подаче заявки на грант для научной поездки в США. В итоге удалось съездить на год на стажировку по теме «Современные американские методы преподавания философии в контексте политических и социальных наук». В качестве творческого ответа и благодарности американцам за их усилия в деле bridging the gap в философии – моя книга «Русская мысль в поисках «нового света»: «золотой век» американской философии в контексте российского самопознания».

– Вы занимались изучением феномена «женщина в философии» на примере истории философии России XIX – начала XX века. Не кажется ли вам, что история философии насквозь мизогинистична? Существует ли женская философия наподобие женской логики?

– Женщины уже давно присутствуют в философском процессе (и как преподавательницы, и как исследовательницы), но «женской философии» пока нет и не предвидится. Мизогиния – отвращение мужчин к женщинам – в истории философии проявлялась редко, в основном на бытовых факторах личного плана. Но после грядущего, еще более массового, вовлечения женщин в философию следует ожидать новой волны мизогинии. Это будет не болезненным проявлением психики, иногда выражающей иные соматические предпочтения, а формой опосредованного отражения последствий конкуренции. При этом мизогиния проявится опять на бытовом уровне, а доктринально оформиться ей не позволят сами женщины, доля которых в значимых институциях в разы возрастет.

– Какие неявные проблемы свойственны современной русской философии?

– Если понимать вопрос с точки зрения тех проблем, которые мешают развитию философии в России, то ответ будет следующим. Я не беру в расчет социально-экономические условия, потому что они часто, если не всегда, неблагоприятны для интеллектуалов, причем не только у нас. Прежде всего следует указать на сугубо внутренний фактор. А он на данный момент один – аморфность методологии у философских дисциплин. Сформировавшийся на волне перестройки методологический синкретизм до поры до времени скрывал скудость исследовательских приемов.

Если вопрос понимать в том ключе, какие проблемы пока еще вне мейнстрима русских философов, то есть невербализованы, но ощущаемы и подспудны, а вскоре могут стать актуальными, то можно сказать следующее. Под постперестроечные разговоры о высокой миссии интеллигенции отечественное интеллектуальное сообщество поговорило, с подачи грантодателей, о формировании гражданского общества, заболтав тему окончательно. За разговорами совсем забыли о массах, в отношении которых интеллигенция конца XIX – начала XX века сотворила уйму мифов. С кем мы подошли к будущему? Громадье дел впереди, а что мы имеем, кроме сухой статистики и мифологий про «народную душу»? С кем работать? Каков наш антропологический материал?

Необходимо анализировать изменение сознания под влиянием новых коммуникативных технологий. Мне кажется, что следует ожидать такого явления, как возрождение марксизма. Но относиться к нему надо не как к неожиданному возврату куриного гриппа, а как закономерному интеллектуальному вызову на призывы времени – потребность в системе, способной дать анализ меняющейся ситуации и цельное мировоззрение для различных типов сознания.

Сегодня помимо родственных связей и сексуальных пристрастий по-прежнему силен такой фактор, как конфессиональная близость. Однако его недостаточно для консолидации общества. Религиозность, скрепившая общество после длительного идеологического вакуума, все равно не сможет быть мировоззренческой «осью». Скорее следует ожидать ренессанса атеизма как альтернативы религиозным формам сознания, декларирующим толерантность, но упрямо гнущим – в соответствии с догматикой – свою линию, выводя общество из состояния равновесия.
Алексей Нилогов
Фото: fgsn.narod.ru