Миновавший в конце августа (и, как водится, почти незамеченный) «малый» юбилей А. Платонова — 110 лет со дня рождения — сопровождался выходом нескольких изданий, увидевших свет практически одновременно. Но это не означает, что и впечатление они производят одинаковое.

Издательство «Время» выпустило три книги платоновского восьмитомника под вычурным названием «Собрание». Первый том открывается «Словом о Платонове» А. Битова, которое сделано из трех фрагментов, относящихся к 2001 и 2006 годам; последний датирован так: «12 апреля 2006, День космонавтики, в Швейцарии», — видимо, это очень существенно. Почему бы «Председателю Комиссии (такая вот пиететная орфография. — Е.Я. ) по творческому наследию Андрея Платонова» не написать для Собрания нечто новое? Времени вроде было достаточно. Однако автор называет свой текст «скоропалительным», и самохарактеристика, увы, довольно точна — похоже, «лепили из того, что было». Сказано кое-что о 50-летии (2001) со дня смерти писателя и в связи с этим — о перспективах наступившего (девять лет назад) нового тысячелетия; кое-что — о выходе сборника платоновских пьес (2006)… Издательство не удосужилось даже отредактировать давнишний текст. Отсюда фразы вроде: «Вы держите в руках наиболее полное на сегодняшний день собрание драматургии Платонова»; «“Дураки на периферии” — главное издательское достижение этого тома» — хотя конкретно в этом (первом) томе никаких пьес в помине нет, а запланированы они только в седьмом.

Собрание адресовано массовому, «обычному» читателю. Но автор «Слова» больше озабочен красным словцом, нежели внятным образом своего «подопечного». Кто Платонова не знает, вынесет о нем довольно странное впечатление. Например, что писателю была присуща «утопичность еще федоровско-вернадского розлива». Или что Платонов писал «предельно простым языком, предельно обедненным словарем, о предельно простых людях, о предельно ясных любому человеку ситуациях и положениях». Интересно, чтó произойдет, когда после такой рекомендации неофит откроет платоновский текст…

Теперь о содержащемся в томах справочном аппарате. Председатель Комиссии признаётся, что ему «не хватало в Платонове именно полноты и комментария». Вроде бы жажда будет удовлетворена: как явствует из преамбулы «От издательства», платоновские тексты снабжены не просто комментариями, но комментариями научными . Зачем научный комментарий в массовом издании? Впрочем, можно долго не раздумывать, ибо никакой он не научный, а местами даже и не комментарий вовсе.

О «платоновском» проекте издательства «Время» я впервые услышал еще года три-четыре назад, но ни один том все никак не попадался на глаза; периодически вспоминал и удивлялся: куда запропастилось давно объявленное собрание сочинений? Когда же первые книги, наконец, вышли, впечатление они оставили такое, будто делались максимум за несколько недель — впопыхах, абы как. Иначе просто не знаю, чем объяснить неряшливость авторов и редакторов.

Перед комментарием в первом томе стоит еще одна статья, написанная Н. Малыгиной, которая гордо числится научным редактором Собрания. Вроде бы тут должно быть все серьезно. Увы, в качестве статьи дается свод плохо систематизированных фактов. И объясняются они как-то странно — местами кажется, что речь совсем о другом человеке, не о Платонове. Вот хотя бы один пример: «Платонова тяготило сознание того, что он, как и большинство его героев, “вышел из капитализма”, а значит, остался “душевным бедняком” — человеком, которому недоступна ортодоксальная партийная идеология. Это обстоятельство многое объясняет в его творчестве». Какой-то беспомощный начетчик, а не гениальный художник. А ведь творчество Платонова исполнено столь беспредельной духовной свободы и философской глубины, что на его фоне вся «ортодоксальная партийная идеология» кажется не более чем детской игрушкой (в сущности, именно так он к ней и относился). Да, под давлением обстоятельств писателю подчас приходилось каяться и, как говорится, «признавать ошибки», но мысль о том, что высшим идеалом для этого «бедняка» была генеральная линия партии, кажется по меньшей мере неожиданной.

Статья содержит не очень внятную, хотя и пространную биографию Платонова-человека; художника же в ней попросту нет — ни о целостной проблематике творчества, ни о своеобразии стиля фактически не сказано. Разве мелькнет что-нибудь гладко-бессодержательное вроде: «Писатель изобрел новые приемы изображения воина-освободителя, защитника своего народа и матери-земли. Уникальность платоновского метода — в предельной честности художника». Статья разделена на озаглавленные фрагменты, и название последнего из них, «Непрочитанный Платонов», как нельзя лучше подходит для всего текста Н. Малыгиной. Как ни удивительно, в нем не охарактеризованы даже крупнейшие платоновские произведения, такие как «Чевенгур» или «Котлован». Из пьес пересказана (весьма свободно) лишь фабула «Шарманки», причем одного из ее персонажей, по фамилии Стерветсен, научный редактор именует Стервенсеном, а главную коллизию трактует просто-таки в классицистическом духе: герои «попадают в организацию, исказившую социалистическую идею… В финале враждебный принципам социалистического мира кооператив исчезает с лица земли, освобождая место для истинной стройки социализма». То есть порок наказан. И это — Платонов? «Шарманка» писалась через полгода после «Котлована» — едва ли не самой страшной книги о «великом переломе». Стало быть, сначала — трагическое полотно в духе Босха и тут же — «комедия» о торжестве социализма? М-да…

Сопровождающие прозу первого тома комментарии (авторы Н. Малыгина и И. Матвеева) в основном повторяют комментарии вышедшей в 2004 году в издательстве ИМЛИ РАН первой книги Научного собрания сочинений Платонова, так что особой новизны не содержат. А там, где авторы добавляют нечто «от себя», получается только хуже. Допустим, на с. 546 говорится, что Платонов в детстве жил в Задонске, а на с. 588 — что «никогда не жил». Слово «камилавка» — как-никак из православного обихода — объясняется вполне «экуменически»: «скуфейка, феска, ермолка». РКИ, по мнению комментаторов, «Ревизионно-контрольная инспекция», хотя на самом деле инспекция называлась Рабоче-крестьянской (Рабкрин).

Кроме прозы в первом томе публикуются платоновские стихи. Тут тоже не все слава богу. Стихотворения (примерно 100 штук), которые Платонов разделил на строфы, в данном случае напечатаны сплошняком, без интервалов между строфами. Почему — непонятно. Место, что ли, экономили? Однако на специальном языке такая «экономия» называется грубым нарушением авторской воли. Некоторую оторопь вызывают и изготовленные В. Лосевым комментарии к стихам. Сначала идут наукообразные рассуждения, подходящие разве для специальной статьи (с густыми ссылками на все ту же Н. Малыгину), но неинтересные «обычному» человеку. Собственно же комментарии полны отвлеченных эссеистических рассуждений (видно, автор полагал, что надо писать «от себя»), а наряду с ними — замечаний о «цезурах», «эпическом начале», «составных рифмах», «символистской поэтике» и тому подобных премудростях, вряд ли полезных тем, кто проявит интерес к «сопроводительным» текстам.

Второй том включает платоновские повести 1920-х — начала 1930-х годов; комментарии здесь более компактные и «сухие», оттого вызывают меньше вопросов. Правда, авторы почему-то считают, что платоновская повесть «Хлеб и чтение» «перекликается с… “Техническим романом”», хотя на самом деле это два названия одного и того же текста. Но в целом информации побольше.

Что касается третьего тома («Чевенгур» и «Котлован»), он, к сожалению, похож на первый, а местами превосходит его. Вопросы начинаются прямо-таки с первой страницы, ибо автор комментария к «Чевенгуру» обозначен как «Б.п.». С таким встречаться еще не доводилось. Что это значит? «Бывший (большой, больной) платоновед»? «Боязливый (брутальный, бесталанный) писатель»? Не знаю. Однако этот самый «Б.п.» начинает с довольно смелых заявлений: «“Чевенгур” — отнюдь не совершенный текст, напротив, он уродлив и неуклюж». Затем, сменив гнев на милость, обещает «показать возможные пути прочтения “Чевенгура”». Показывает многословно и не очень внятно. Вот несколько образцов: «Примета “тяжелый покойник” варьируется от указания на просто не дожившего свой век человека до фигуры колдуна». «Полубаба — зарученная девка». «Квашонка — квашня, забродившее тесто» — тут имеется в виду фраза платоновского персонажа, рассказывающего, что каждое утро он выпивал по жбану этой самой квашонки. Представляете, как выглядел бы прием теста внутрь в больших количествах! (На самом деле квашонка — простокваша либо квас.) «Шкалик — …конусообразный стаканчик с маслом или само». Само, и все тут. Как хочешь, так и понимай.

Справедливости ради скажем, что ответственность за эти (и многие другие) изыски наряду с авторами несут редакторы издательства «Время» Т. Тимакова и А. Гладкова. Иногда закрадывается подозрение, что редактор вообще не читал комментарии. Иначе трудно объяснить, почему в некоторых местах даны цитаты из платоновских текстов, но никаких комментариев к ним нет: цитата курсивом, и больше ничего.

С комментарием к «Котловану» положение примерно такое же. В преамбуле Н. Малыгина высказывает свое понимание повести: оказывается, «на котловане нет главного, без чего, по убеждению Платонова, немыслимо завершение строительства “общепролетарского дома”… — науки и техники». То есть копай платоновские бедолаги не вручную, а с помощью экскаватора — стали бы они не в пример счастливее, и смысл жизни обнаружился бы сам собой. И замордованное свежеколхозное крестьянство не оказалось бы на грани вымирания. Прелесть бы что началось… Местами радуют глаз броские фразы: «Платонов видел прямую зависимость способности человека думать от его физических сил»; «Женщина, о которой идет речь, относится к архетипу Невесты». И т.д. и т.п. В общем, как говорится, поздравлять не с чем.

Однако есть и хорошие новости. Настоящую радость доставило чтение первой книги «Архива А.П. Платонова». Дело не в содержании опубликованных материалов, они-то не особенно веселые, подчас речь идет о весьма драматичных эпизодах. Но приятно, что сама книга сделана отлично — перед нами образец увлеченной работы текстологов и комментаторов.

Несколько лет назад семейный архив писателя был приобретен Институтом мировой литературы, и началась его систематизация (параллельно с подготовкой томов Научного собрания сочинений). Под руководством Н. Корниенко этим занимается Платоновская группа ИМЛИ: Е. Антонова, Н. Дужина, Д. Московская, Е. Роженцева, Л. Суровова, Н. Умрюхина. Они-то вместе и создали семисотстраничный том, в котором отражены первые результаты обработки архива.

Деятельность текстолога не назовешь эффектной. Оценить ее в полной мере может лишь тот, кто знает, что такое многомесячное сидение в хранилищах, чтение «слепых» черновиков, разбор и сопоставление запутанных редакций и вариантов, скрупулезные поиски сведений для комментария. Кому это знакомо — поймет и при поверхностном чтении: в зеленой книге «Архива» спрессованы тысячи человеко-часов честного труда. Даже по корректорской части недочетов мало, а ведь почти 60 печатных листов!

Материалы сборника сгруппированы в три блока: «Текст и его история», «Эпистолярное наследие», «Документы жизни и творчества». В первой части речь, естественно, идет о художественных произведениях Платонова, вернее, об их творческой истории. Детальный анализ того, как реализовался конкретный писательский замысел, полезен прежде всего специалистам. Но и для широкого читателя текстологические изыскания дают немало интересного. Скажем, печатаются неоконченная эпистолярная повесть Платонова «Однажды любившие», сатирические (действительно смешные) рассказы 1926—1927 годов, неизвестный киносценарий на «производственную» тему, новонайденные фрагменты повестей «Котлован» и «Ювенильное море», пьесы «Шарманка». Немало новых фотографий из семейного архива — а те, что уже были известны (например, фотопортрет Платонова примерно в десятилетнем возрасте), воспроизведены в очень хорошем качестве, это тоже немаловажно.

Однако самый интересный (не побоюсь этого слова, сенсационный) материал — письма писателя к жене Марии Александровне; публикация охватывает четверть века (1921—1945), почти всю их совместную жизнь. Дело не в каких-либо «жареных», скандальных фактах — просто личность Платонова (как и почти любого человека) в письмах проявляется куда яснее, нежели в художественных произведениях, публицистике и литературной критике. Да и образ его жены представляет немалый интерес: ведь это рядом с ней, в ее присутствии, благодаря (а иногда, пожалуй, вопреки) ей создавались платоновские произведения. Как пишет во вступительной статье готовившая письма к печати Н. Корниенко, «для Платонова — с их первой встречи и до конца жизни — Мария-Муся оставалась его единственной любовью. Музой, роковой страстью, счастьем и мукой. Писанье писем к любимой как действие выливалось в своеобразные поэмы в прозе высокого строя лирики. Письма к Марии питают творчество, превращаются в прихотливые эпистолярные сюжеты его прозы, в которых реальное обретает метафизическую перспективу».

Для понимания внутреннего мира, психологии Платонова письма имеют огромное значение. Например, один из драматичнейших периодов — 1926—1927 годы, время постепенного ухода Платонова (не по его инициативе) от «практической» (гидротехнической, мелиораторской) работы и становления в качестве профессионального литератора. В это время создается «Чевенгур» — одно из величайших произведений русской литературы XX века. А его автор в июле 1927-го пишет жене из Москвы (М. Платонова с сыном отдыхали в Крыму): «Да, я накануне лучшей жизни. Литературные дела идут на подъем. Меня хвалят всюду. <…> Зачем я это пишу? Вот зачем. Оказалось, что это мне не нужно. Что-то круто и болезненно во мне изменилось, как ты уехала. Тоска совсем нестерпимая, действительно предсмертная. Все как-то потухло и затмилось. Страсть к смерти обуяла меня до радости. Я решил окончательно рассчитаться с жизнью. <…> Всюду одно растление и разврат. Пол, литература (душевное разложение), общество, вся история, мрак будущего, внутренняя тревога — все, все, везде, вся земля томится, трепещет и мучается. Самое тело мое есть орган страдания. Я не могу писать — ну кому это нужно, милая Маша? Что за утешение, дорогой, единственный мой друг!»

Платонову было свойственно, мягко говоря, скептическое отношение к «текущей» литературе. Письма дают этому дополнительное подтверждение. Находясь в составе писательской бригады в Туркмении, он 15 апреля 1934 года сообщает жене из Ашхабада: «Мне здесь вчера в достаточно серьезной форме было сделано предложение остаться надолго работать в Туркмении в качестве “министра без портфеля”. Это пустяки. Но важно, что я здесь, следовательно, не на плохом счету. Да это еще писатели мне мешают. Вот убогие люди! Здесь я их еще яснее разглядел, даже более, чем в Москве».

Особый ракурс — письма военного корреспондента Платонова с фронта. Даже в рамках военной темы реализуется его неповторимый взгляд на мир, сочетающий ужас с какой-то детской заинтересованностью. Вот созданная в одном из писем батальная сцена: «Представь себе — в земле укрыты тысячи людей, тысячи пар глаз глядят вперед, тысячи сердец бьются, вслушиваясь в канонаду огня, и поток чувства проходит в твоей груди, и ты сам не замечаешь, что вдруг слезы страшного восторга и ярости текут по твоим щекам. Я привык к машинам, а в современной войне сплошь машины, и от этого я на войне чувствую себя как в огромной мастерской среди любимых машин».

Самое тягостное, беспросветно мрачное впечатление оставляют, конечно, материалы, посвященные семейной трагедии писателя — истории ареста в апреле 1938 года его пятнадцатилетнего сына Платона (1922—1943), проведшего два года в заключении, с трудом вызволенного из лагерей, но вернувшегося оттуда безнадежно больным. За что конкретно арестовали, так до конца и непонятно; но в сентябре того же года приговорили к десяти годам ИТЛ. И вот перед нами — заявления, прошения: унизительная переписка гениального писателя с паскудной, бесчеловечной властью. Зная творческую биографию Платонова, можно только удивляться, откуда он при этом брал силы для творчества.

Разумеется, здесь невозможно затронуть даже сотой доли материалов, увидевших свет на страницах «Архива». Причем это только первый том; работа над рукописями и документами продолжается. Платоновская группа — редкий пример трудолюбия и энтузиазма; нет сомнений, что ее деятельность принесет новые впечатляющие результаты. Как видим, поле для добросовестных исследователей — широчайшее. Новых фактов открывается множество. Пока они не будут выявлены и осмыслены, вряд ли кому-нибудь удастся адекватно воссоздать образ Платонова-человека и писателя.

Хотя попытки имеют место. Вот уже полгода СМИ распространяют радостную весть: известный литературный призер А. Варламов готовится стать автором жэзээловской книги о Платонове. Ничем в платоноведении не прославившийся сочинитель, как водится, широко себя рекламирует, раздавая проникновенные интервью. Один из плодов глубокомыслия — текст в газете «Татьянин день» 22—23 сентября 2009 года, где А. Варламов, в частности, сообщает: «Платонов делал такие вещи, попадал в такие ситуации, что его должны были посадить. Но не посадили... Я не смею рассуждать об этом, не имея полного материала, но, видимо, там что-то очень непросто. Он был груб, жёсток, несдержан, порой высокомерен, известно, что много пил. Но никакого “криминала” в личности Платонова я не нашел».

Хороша логика? «Не смею рассуждать» — однако рассуждаю без зазрения совести. А «не нашел» — еще не значит, что не было. Главное, ляпнуть погуще. А. Варламов снискал славу человека, озабоченного моральным обликом давно умерших писателей; поиск «криминала» — его любимое занятие. Что ж, у каждого своя психология. Но тут биограф, как говорится, переплюнул самого себя: идея сотрудничества Платонова с «органами» — какой-то совсем уж дьявольский вывих. Любопытное «творческое поведение» демонстрирует А. Варламов, ничего не скажешь. Причем подобные пошлости проистекают из уст лауреата премии, финансовое обеспечение которой осуществляется за счет переизданий «Архипелага ГУЛАГ». Напомню лауреату одно из самых известных высказываний автора этой книги (и основателя премии): «Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!.. Вот это и есть наш путь, самый легкий и доступный при нашей проросшей органической трусости».

Впрочем, интервью — это, так сказать, малые формы. В недалеком будущем нас ждет пухлая (наверняка — учитывая объем каждого из выданных А. Варламовым за предыдущие пять лет пяти жэзээловских томов) биография Платонова. Тогда непременно вернусь к вопросу, ибо за варламовскими экзерсисами слежу со всё возрастающим интересом.

Однако есть и хорошие новости. Настоящую радость доставило чтение первой книги «Архива А.П. Платонова». Дело не в содержании опубликованных материалов, они-то не особенно веселые, подчас речь идет о весьма драматичных эпизодах. Но приятно, что сама книга сделана отлично — перед нами образец увлеченной работы текстологов и комментаторов.

Несколько лет назад семейный архив писателя был приобретен Институтом мировой литературы, и началась его систематизация (параллельно с подготовкой томов Научного собрания сочинений). Под руководством Н. Корниенко этим занимается Платоновская группа ИМЛИ: Е. Антонова, Н. Дужина, Д. Московская, Е. Роженцева, Л. Суровова, Н. Умрюхина. Они-то вместе и создали семисотстраничный том, в котором отражены первые результаты обработки архива.

Деятельность текстолога не назовешь эффектной. Оценить ее в полной мере может лишь тот, кто знает, что такое многомесячное сидение в хранилищах, чтение «слепых» черновиков, разбор и сопоставление запутанных редакций и вариантов, скрупулезные поиски сведений для комментария. Кому это знакомо — поймет и при поверхностном чтении: в зеленой книге «Архива» спрессованы тысячи человеко-часов честного труда. Даже по корректорской части недочетов мало, а ведь почти 60 печатных листов!

Материалы сборника сгруппированы в три блока: «Текст и его история», «Эпистолярное наследие», «Документы жизни и творчества». В первой части речь, естественно, идет о художественных произведениях Платонова, вернее, об их творческой истории. Детальный анализ того, как реализовался конкретный писательский замысел, полезен прежде всего специалистам. Но и для широкого читателя текстологические изыскания дают немало интересного. Скажем, печатаются неоконченная эпистолярная повесть Платонова «Однажды любившие», сатирические (действительно смешные) рассказы 1926—1927 годов, неизвестный киносценарий на «производственную» тему, новонайденные фрагменты повестей «Котлован» и «Ювенильное море», пьесы «Шарманка». Немало новых фотографий из семейного архива — а те, что уже были известны (например, фотопортрет Платонова примерно в десятилетнем возрасте), воспроизведены в очень хорошем качестве, это тоже немаловажно.

Однако самый интересный (не побоюсь этого слова, сенсационный) материал — письма писателя к жене Марии Александровне; публикация охватывает четверть века (1921—1945), почти всю их совместную жизнь. Дело не в каких-либо «жареных», скандальных фактах — просто личность Платонова (как и почти любого человека) в письмах проявляется куда яснее, нежели в художественных произведениях, публицистике и литературной критике. Да и образ его жены представляет немалый интерес: ведь это рядом с ней, в ее присутствии, благодаря (а иногда, пожалуй, вопреки) ей создавались платоновские произведения. Как пишет во вступительной статье готовившая письма к печати Н. Корниенко, «для Платонова — с их первой встречи и до конца жизни — Мария-Муся оставалась его единственной любовью. Музой, роковой страстью, счастьем и мукой. Писанье писем к любимой как действие выливалось в своеобразные поэмы в прозе высокого строя лирики. Письма к Марии питают творчество, превращаются в прихотливые эпистолярные сюжеты его прозы, в которых реальное обретает метафизическую перспективу». 

Для понимания внутреннего мира, психологии Платонова письма имеют огромное значение. Например, один из драматичнейших периодов — 1926—1927 годы, время постепенного ухода Платонова (не по его инициативе) от «практической» (гидротехнической, мелиораторской) работы и становления в качестве профессионального литератора. В это время создается «Чевенгур» — одно из величайших произведений русской литературы XX века. А его автор в июле 1927-го пишет жене из Москвы (М. Платонова с сыном отдыхали в Крыму): «Да, я накануне лучшей жизни. Литературные дела идут на подъем. Меня хвалят всюду. <…> Зачем я это пишу? Вот зачем. Оказалось, что это мне не нужно. Что-то круто и болезненно во мне изменилось, как ты уехала. Тоска совсем нестерпимая, действительно предсмертная. Все как-то потухло и затмилось. Страсть к смерти обуяла меня до радости. Я решил окончательно рассчитаться с жизнью. <…> Всюду одно растление и разврат. Пол, литература (душевное разложение), общество, вся история, мрак будущего, внутренняя тревога — все, все, везде, вся земля томится, трепещет и мучается. Самое тело мое есть орган страдания. Я не могу писать — ну кому это нужно, милая Маша? Что за утешение, дорогой, единственный мой друг!»

Платонову было свойственно, мягко говоря, скептическое отношение к «текущей» литературе. Письма дают этому дополнительное подтверждение. Находясь в составе писательской бригады в Туркмении, он 15 апреля 1934 года сообщает жене из Ашхабада: «Мне здесь вчера в достаточно серьезной форме было сделано предложение остаться надолго работать в Туркмении в качестве “министра без портфеля”. Это пустяки. Но важно, что я здесь, следовательно, не на плохом счету. Да это еще писатели мне мешают. Вот убогие люди! Здесь я их еще яснее разглядел, даже более, чем в Москве».

Особый ракурс — письма военного корреспондента Платонова с фронта. Даже в рамках военной темы реализуется его неповторимый взгляд на мир, сочетающий ужас с какой-то детской заинтересованностью. Вот созданная в одном из писем батальная сцена: «Представь себе — в земле укрыты тысячи людей, тысячи пар глаз глядят вперед, тысячи сердец бьются, вслушиваясь в канонаду огня, и поток чувства проходит в твоей груди, и ты сам не замечаешь, что вдруг слезы страшного восторга и ярости текут по твоим щекам. Я привык к машинам, а в современной войне сплошь машины, и от этого я на войне чувствую себя как в огромной мастерской среди любимых машин».

Самое тягостное, беспросветно мрачное впечатление оставляют, конечно, материалы, посвященные семейной трагедии писателя — истории ареста в апреле 1938 года его пятнадцатилетнего сына Платона (1922—1943), проведшего два года в заключении, с трудом вызволенного из лагерей, но вернувшегося оттуда безнадежно больным. За что конкретно арестовали, так до конца и непонятно; но в сентябре того же года приговорили к десяти годам ИТЛ. И вот перед нами — заявления, прошения: унизительная переписка гениального писателя с паскудной, бесчеловечной властью. Зная творческую биографию Платонова, можно только удивляться, откуда он при этом брал силы для творчества.

Разумеется, здесь невозможно затронуть даже сотой доли материалов, увидевших свет на страницах «Архива». Причем это только первый том; работа над рукописями и документами продолжается. Платоновская группа — редкий пример трудолюбия и энтузиазма; нет сомнений, что ее деятельность принесет новые впечатляющие результаты. Как видим, поле для добросовестных исследователей — широчайшее. Новых фактов открывается множество. Пока они не будут выявлены и осмыслены, вряд ли кому-нибудь удастся адекватно воссоздать образ Платонова-человека и писателя.

Хотя попытки имеют место. Вот уже полгода СМИ распространяют радостную весть: известный литературный призер А. Варламов готовится стать автором жэзээловской книги о Платонове. Ничем в платоноведении не прославившийся сочинитель, как водится, широко себя рекламирует, раздавая проникновенные интервью. Один из плодов глубокомыслия — текст в газете «Татьянин день» 22—23 сентября 2009 года, где А. Варламов, в частности, сообщает: «Платонов делал такие вещи, попадал в такие ситуации, что его должны были посадить. Но не посадили... Я не смею рассуждать об этом, не имея полного материала, но, видимо, там что-то очень непросто. Он был груб, жёсток, несдержан, порой высокомерен, известно, что много пил. Но никакого “криминала” в личности Платонова я не нашел».

Хороша логика? «Не смею рассуждать» — однако рассуждаю без зазрения совести. А «не нашел» — еще не значит, что не было. Главное, ляпнуть погуще. А. Варламов снискал славу человека, озабоченного моральным обликом давно умерших писателей; поиск «криминала» — его любимое занятие. Что ж, у каждого своя психология. Но тут биограф, как говорится, переплюнул самого себя: идея сотрудничества Платонова с «органами» — какой-то совсем уж дьявольский вывих. Любопытное «творческое поведение» демонстрирует А. Варламов, ничего не скажешь. Причем подобные пошлости проистекают из уст лауреата премии, финансовое обеспечение которой осуществляется за счет переизданий «Архипелага ГУЛАГ». Напомню лауреату одно из самых известных высказываний автора этой книги (и основателя премии): «Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!.. Вот это и есть наш путь, самый легкий и доступный при нашей проросшей органической трусости».

Впрочем, интервью — это, так сказать, малые формы. В недалеком будущем нас ждет пухлая (наверняка — учитывая объем каждого из выданных А. Варламовым за предыдущие пять лет пяти жэзээловских томов) биография Платонова. Тогда непременно вернусь к вопросу, ибо за варламовскими экзерсисами слежу со всё возрастающим интересом.

Евгений Яблоков