Илью Стогова я увидел во время XXII Московской международной книжной выставки ярмарки на стенде издательства «АСТ». Он вертел в руках книгу с названием «2010 A.D. Роман-газета». Название мне понравилось. При слове «ад» моя рука тянется к диктофону….

– Илья, неужели написали что-то новенькое под ярмарку?

– Чувствую себя полным мудаком. По идее я должен сказать: Дорогие друзья! рекомендую свое последнее произведение, оно очень-очень интересное! Но не уверен, что я на это способен. С этим обращайтесь к девушкам из отдела продвижения, вон они стоят. А я под ярмарку не затачивался.

– Но чем-то же все-таки вы можете удивить читателя?

– Думаю что ничем. Да, собственно, и не хочу удивлять. Новая книжка, это не совсем роман. В ней я попробовал собрать все, о чем думал последние пару лет. Знаете, в американских фильмах часто пишут «основано на реальных событиях». Про громкие преступления, покушения, серийных убийц и так далее книжки выходят сразу же. А вот у нас с этим напряженка. И в этой книжке идея была именно такая: можно ли составить хит-парад самых громких преступлений нулевых годов?

Вот, убили девицу из «Дома-2». Красавицу убили, убийцу не нашли, на сороковой день кто-то пытался раскопать могилу и достать тело. Что происходит? На любом западном книжном рынке сразу же появилось бы несколько романов на эту тему. Почему? Ну, хотя бы потому, что если у России есть культура, то наиболее яркие и законченные формы она приобрела именно в «Доме-2». Какие Бермуды, такие и треугольники. Вот такая она, родина. Посмотри двадцать минут «Дом-2» и про Россию ты поймешь вообще все.

ругой пример: убийца-скинхед Артур Рено. Иконописец. Уверяют, что в Екатеринбурге его иконы висят в храме на месте убийства царской семьи. Своими руками этот парень за девять месяцев зарезал почти сорок человек. Блин! Чикатило по сравнению с ним ребенок! Начинается суд и выясняется, что по национальности Рено не хухры-мухры, а чукча! Представитель вымирающего полярного народа. Если ты не видел, как выглядит живой чукча, то включи телевизор и там тебе покажет чукчу, который убил сорок человек ради чистоты русской расы. Опять таки: что это? Как к этому относиться?

Таких эпизодов у меня в компьютере накопилось довольно много. Из них я и собрал эту книгу. В принципе каждый из эпизодов, наверное, заслуживает отдельного повествования. Но я все это физически не смогу описать, да и читателей столько не найдется. У нас такой жанр как-то не очень приживается.

– Для вас выход книги стал совсем рутинным делом, или еще нет?

– Не знаю. Это как рождение ребенка. Я недавно в Дагестан ездил…

– А я читал об этом вашу колонку в «Метро-СПб»…

– …и там происходит полная перезагрузка сознания. Так вот, я когда обратно ехал, то, чтобы придти в себя, купил газет почитать. И прочитал про дяденьку, у которого родился восемнадцатый ребенок. У меня их два, и то иногда хочется сказать: блин, как тебя зовут-то? А у него восемнадцать. То есть он сто пудов не помнит всех по именам. Но вряд ли это повод сказать: жена, давай вот этих пятерых выкинем и заведем других. Они все-таки дети. Каждому нужно кусочек сердца отдать. Так и с книжками. Да, у меня их довольно много. Но это не значит, что я одной из них готов сказать: тьпфу на тебя!

Тем более, что форма этой новой книжки кажется мне довольно удачной. Вы обратили внимание, что романы типа «Все смешалось в доме Облонских» – их вообще больше никто не покупает? Ни в каком виде. Никогда. Совершенно вымерший жанр! Как жития святых или, скажем, комментарии на отцов церкви. Вот кто сейчас читает такие комментарии?

А между тем тысячи лет подряд люди читали как раз только комментарии на комментарии на комментарии... Вся китайская литература – это комментарии на классически тексты. Вся допетровская литература – это тоже, в сущности, комментарии. Но вот их эпоха окончена. Жанр умер.

С современной литературой та же фигня. Романы никому больше не нужны. Недавно я интереса ради зашел на последний «Национальный бестселлер». Вот уж жалкое зрелище!

– Тем не менее, вы же туда зачем-то пошли?

– Случайно получилось. Мне позвонили из журнала «Собака». Они к каждому номеру придумывают что-то безумное. Мне вообще постоянно с какими-то странными предложениями звонят. Буквально позавчера вот девушка-модельер предлагает: слушайте, я хочу, чтобы вы были моделью, вам надо будет ходить в костюме жабы, сшитой по мотивам «Алисы в Стране чудес»… Так вот в «Собаке» придумали сделать апокалипсическую фотосессию. На какой-то помойке: типа все человечество вымерло и осталось только три человека. Ага, говорю. На помойке значит? Ладно. Ну и кто у вас там выжил? Они говорят, выжил: известный писатель, прямо лучший на сегодняшний момент… (я так гордо спину распрямляю)… Захар Прилепин. Нормально! — говорю. А чего вы мне-то звоните? А ваш сын (говорят мне) будет играть роль его ребенка.

Ну, допустим. Приехал на съемки, там ребенка наряжают в какие-то лохмотья, Захар Прилепин берет автомат, и они начинают бегать по помойкам… Я до этого с Прилепиным не был знаком, но тут познакомился и он говорит: пойдешь на «Нацбест»? А я последний раз ходил года четыре назад. Нечего мне там делать, совершенно не моя история. Он говорит: «Ты что, совсем с ума сошел? Сейчас позвоним куда следует. Выясним, почему не прислали Стогову приглашения. Если Стогов не придет на Нацбест – это как-то нехорошо».

Ну и я повелся. Зря ведь пацан говорить не будет. Пошел домой, переоделся, приезжаю в гостиницу «Астория». У входа стоит девушка, спрашивает: как фамилия? Я говорю: Стогов! Она говорит: как-как? Я говорю: Стогов! Она говорит: в списке нет. Я говорю: и что же делать? Она говорит: идите, откуда пришли. А мне обидно. Я уже пришел и мне уходить, как-то совсем неохота. Я говорю: ну дайте хоть какую-нибудь проходочку. Девушка сжалилась и дала. При этом у всех было написано: «Стол такой-то», а мне дали бумажку, на которой значилось просто: «Стул». В общем, нелепая история. Зря я вообще туда пошел…

– А вам не кажется, что Прилепин у вас имидж содрал?

– Что вы хотите, чтобы я на это ответил? Он очень милый в общении. И в целом мне скорее симпатичен. Другое дело, что параллели между его романом «Санька» (так себе, кстати, романчиком) и моей книгой «Камикадзе» (который из моих романов самый слабый, но, по-моему, на две головы выше этой «Саньки») довольно очевидны.

Я не думаю, что Захар прочел «Камикадзе» и сказал: блин! Дайте мне перо, я сейчас у Стогова идею сопру!… Просто наверное, так получилось. В любом случае у него есть задатки. Неспроста в него все вцепились. Этот парень мог бы занять нишу главного русского писателя. У нас все стосковались по этой фигуре, по центру, вокруг которого выстраивается вся остальная структура. И Дмитрий Быков лезет занять этот центр. И Алексей Иванов. Но Прилепин в отличие от них действительно мог бы стать новым Горьким. Он примерно из тех же краев, и повоевал, и в милиции послужил, и пешком пол-Руси прошел…

– И пишет незатейливо…

– Вот это проблема. Пишет что-то уж крайне незатейливо. Чуть-чуть побольше ему затейливости, и вообще бы цены ему не было. Это ведь тяжкое бремя быть большим русским писателем. Вот Сергей Михалков тянул, сидел в президиумах. Если Прилепину будет не лень свинцовым задом высидеть карьеру главного русского писателя, то дай Бог ему удачи.

При этом лично мне такая карьера совсем не интересна. Я хотел бы быть не Максимом Горьким, а, скажем, Хантером Томсоном. Лучшая похвала для меня, это не «Великий писатель», а «журналист-профи». И если вам видна параллель между мной десятилетней давности и Прилепиным, то это сходство с тем парнем, кем я был, но не со мной нынешним. Сегодня художка мне катастрофически неинтересна. Открываю – и больным становлюсь.

– То есть, роман умер, да?

– Ничего не умер! Роман сегодня настолько жив, что диву даешься. Средний современный роман в три раза качественнее, чем средний роман семидесятилетней давности. Он отточеннее, более лихо закручен, – по всем критериям лучше. Не в этом проблема, а в том, что он никому не нужен. Романы свое отжили. Это анахронизм, как, например, хорошо изготовленная и очень качественная конская сбруя в современном автосалоне. В день выпускается два хороших романа, а читать нечего. Приходишь в магазин, а там по целые стеллажи свежих хороших романов… которые совершенно не хочется трогать.

– Чем же тогда объясняется издательский бум?

– Не знаю. Мне кажется, что издателям и авторам не хватает реального понимания процесса. Когда шахтер в забое, фигачит киркой, то вряд ли ему видна общая картина. И может быть, стоит вылезти из шахты, сигаретку выкурить. Посмотреть, что происходит?

Вот, смотрите: сто лет назад, когда умер Толстой, хоронить его встала вся страна. Это был выживший из ума, босой дядька. По нашим временам фрик. Но слово Льва Толстого значило больше, чем слово царя. Если бы царь сказал «черное», а Толстой – «белое», то победил бы, думаю, Толстой.

Прошел век, и вот недавно страна хоронила последних динозавров: Солженицына, Михалкова. Да, довольно известные авторы. Но при этом, можно ли представить, что хоть кто-то из них имел в обществе авторитет в размере хотя бы полпроцента от авторитета комиков из «Камеди-Клаба»?

Говорят, что, мол, Солженицын – Лев Толстой нашего времени. Вот странная позиция! Как говорится, играл и не угадал ни одной буквы. Все, что он говорил последние тридцать лет, все оказалось абсолютно мимо. Он уверял, что до конца XX века произойдет экологическая катастрофа. Где она? Я недавно ездил в Сибирь. И могу сказать, что заводы, которые должны были уничтожить природу, давно уничтожены природой. Брошюра Александра Исаевича «Как нам обустроить Россию» сегодня читается как образец абсолютно параноидальной фантастики, а уж про «Архипелаг», в котором, как выяснилось, нет вообще ни единого неперевранного факта, не охота даже и упоминать.

Авторитетом Толстого, после самого Толстого не пользовался никто. Но дело тут не в том, что Толстой был хорошим писателем, а нынешние плохими. Вообще не в этом дело! А в том, что кто сто лет назад были читателями романов? Крошечная прослойка населения. Накануне революции 85% населения России было неграмотным. И те, кто любили читать, это был крошечный круг. Слово Толстого доходило до самых окраин империи, но не надо забывать, что оно доходило туда по цепочке состоящей из трех человек. Читатели и писатели образовывали маленькую сплоченную тусовку – несколько тысяч человек на всю страну. Бестселлер «Преступление и наказание» был издан тиражом в две тысячи экземпляров и продавался в течение семнадцати лет. Немного поднапрячься и автор мог в лицо знать всех своих читателей.

А сегодня? Худо-бедно, но большевики сумели-таки ввести в стране всеобщее образование. Читать умеют и любят все. Вот у меня ребенок любит читать фантастику, и в этом мире у него есть какие-то авторитеты. Он говорит: эх, вот бы мне хоть раз увидеть… и называет фамилию писателя, о котором я прежде никогда даже не слышал. А вот моя жена любит читать детективы, И она тоже отлично понимает, что вон та тетка с шиньоном пишет хорошо, а вот эта облезлая, с родинкой – графоманка.

Понимаете, к чему я? Раньше читатели были континентом, а сейчас это архипелаг. Читатели традиционных романов никогда не пересекаются с читателями фантастики. А читатели детективов с аудиторией молодежной прозы. Читательский континент раскололся. Атлантида утонула и над водой торчат шпили.

– В литературе кризис перепроизводства?

– Что значит «в литературе»? Нет никакой единой литературы. Кризис перепроизводства детективов не может случиться, потому что это активно потребляемая продукция. Ее чем больше, тем лучше. Кризис перепроизводства фантастики? Такого опять-таки не может быть.

Но есть продукция, потребляемая (извините за матерное слово) «интеллигенцией». И вот там начинается уже совсем иная история. У меня был приятель, он работает в толстом литературном журнале, заведует там отделом прозы. С ним невыносимо пить алкоголь: как хлопнет рюмочку, тут же начинает завывать: «Страна покрыта нашей сетью! Я вижу эти светящиеся точки, которые протягиваются от моего кабинета в Москве до Сахалина!» У его журнала тираж 300 экземпляров. Вот эта нервная система страны, эти титаны духа – их 300 человек на всю страну и есть. И вот у них, – да! Реально кризис перепроизводства. Потому что они все уже написали по роману и не успевают даже друг друга читать. А других читателей у них нет и не будет.

«Национальный бестселлер» в этом году получил Андрей Геласимов. Вы его читали? Очень качественно сделанная проза! Но прочитаешь ты его… или не прочитаешь… ну ничего ведь в твоей жизни от этого не изменится. Ни-че-го-шеньки! Это бесполезно вычеркнутые из жизни три вечера. Какого хрена он мне сдался этот Геласимов? Причем ведь этих гадов там целые дюжины и каждый пишет по роману в год, – а то и по два. И что я их всех читать должен? Мне за это никто не платит!

– «Фокс Малдер похож на свинью» забавная книга. Геласимов одни из первых современных писателей стал использовать короткие упрощенные фразы. Одним из первых, но уже после вас…

– Да? Не знаю. Слава Богу, я не разбираюсь в его творчестве и разбираться не хочу. Обо всей этой извините за выражение, «интеллигенции», мне сказать нечего. Притом что сам я читаю не просто много, а очень много. Но я читаю про жизнь. Про что-то настоящее. Журналы читаю. На английском языке читаю.

– А почему вы перешли из «Амфоры» в «АСТ»?

– Не очень хорошо я расстался с «Амфорой»... Вообще-то наиболее коммерческий безоблачный период моей жизни был связан с тем, что я издавался в московском издательстве «Эксмо». Там мне платили в десять раз больше, чем могло платить крошечное петербургское издательство «Амфора». И не просто в десять раз больше за тираж платили, но и тиражи издавали в три – четыре раза чаще. «Амфора» это ведь андеграунд, как и все у нас в Петербурге.

Пока я издавался в «Эксмо», то мог приехать куда-нибудь в Улан-Удэ, где вообще нет книжных магазинов, а там ко мне на улице подходит бурят, у которого на лице написано, что он и читать-то не умеет, и говорит: а вы Стогов? Московские издательства, это бульдозер, который сметает все на своем пути. На их деньги я квартиру себе купил. Я парень из подполья, а тут – вдруг квартира! И я понял, что это тупик. Что из этого надо валить, пока жив.

И я, испортив отношения с эксмошниками, от которых видел только хорошее, реально обидев людей, которые ко мне со всей душой относились, разорвал все контракты наглым образом, обманул их и ушел в андеграунд, в «Амфору». Говорят, когда-то на дверях Шварценеггера было написано: «Оставайся голодным!» Вот он не остался и превратился в губернатора Калифорнии. А если бы остался голодным, стал бы легендой, как Брюс Ли. Короче, я решил, что жить нужно впроголодь и ушел в «Амфору».

Некоторое время я отлично себя там чувствовал. Денег ноль, популярности никакой, зато ты абсолютно свободен. И тут случился кризис. Издательство «Амфора» решило сократить расходы: они уволили меня и секретаршу.

Почему? Понятия не имею! Я делал треть их продукции! Бесплатно. Я относился к ним по принципу: мы, петербуржцы, одна банда, так давайте поддержим друг друга. Я ушел больше полугода назад, но у этих ребят и до сих пор выходят книжки, которые подготовил я, а больше ничего, считай, и не выходит. Но при этом они даже мою фамилию в выходных данных не упоминают.

Я не прошу за это денег. Я раньше их не брал и сейчас не прошу. Но они даже не пишут, что это сделал я. На некоторые чужие книжки я тратил времени в несколько раз больше, чем на свои. Авторы приносили мне мусор, ручкой нашкрябанный на салфетках. А я превращал его в книжки, которые продавались по четыре тиража за год. И что? А ничего! Меня просто уволили и досвидос.

Что случилось с людьми? Ну, понятно, кризис, денег не хватает. Но человеческие отношения вдруг оказались полностью похоронены. В общем, у меня не осталось другого выхода, как опять продаваться москвичам. Так я и оказался «АСТ». Как все москвичи они богаты, радушны и не стали ворошить мое темное прошлое. Просто купили все старые романы и все.

– А что вообще по-вашему происходит с андеграундом? Не понизился ли градус накала экспериментов?

– Мне кажется, ответ зависит от угла зрения. В девяностые годы считалось, что лучшие люди – это андеграунд. Сегодня все они как были, так в андеграунде и остались, но при этом перестали считаться лучшими. Что произошло в 90-е? Тогда вдруг исчез мейнстрим. Большое русское кино исчезло, большая русская литература рассыпалась, большой русский театр тоже куда-то пропал. Большая русская живопись стала дюжиной маленьких русских живописей, написанных фекалиями на оборотной стороне газеты. И тогда мейнстримом на секунду стал андеграунд. Ничего хорошего из этого не вышло, никаких высот духа не было достигнуто, но это было как минимум интересно.

С тех пор всю эту вольницу загнали назад в те подвалы, из которых она осмелилась высунуться. Остались лишь отдельные островки. Например, рейв-республика Казантип. В 1990-х кто-то додумался устроить на руинах атомной электростанции танцы. Ребята потанцевали там десять лет, а потом пришли умелые продюсеры и сегодня эта история приносит хозяевам нехилые бабки. Кто мог, тот стал мейнстримом. Андеграунд причесали, облагородили, а кто причесываться не желал, – тех пендалями загнали обратно в набитый крысами повал. Сегодня андеграунда в чистом виде вы уже не найдете. Вы например, знаете, что продюсером группы «Король и шут», на первых порах был муж Валерии Иосиф Пригожин? Вроде бы несовместимые фигуры, но именно так шоу-бизнес сегодня и устроен.

– У вас есть ностальгия по этому времени?

– Конечно. Я ведь собственно тоже крыса, я родом из того же подвала. Мне там комфортно. Другое дело, что, если долго находишься в подполье, это сворачивает психику. Нельзя там долго находиться.

Если ты совсем не рассчитываешь стать мейнстримом, то читай стихи друзьям, играй на гитаре на кухне, вывешивай стихи в интернете. Если же ты хочешь людям нравиться, то из андеграунда надо вылезать.

– Получается?

– Не очень. То, что не рассчитано на аудиторию в миллион домохозяек, доходит до потребителя с огромным трудом. У меня в Москве есть приятель – писатель-революционер Леша Цветков. Уже больше года у меня в компьютере лежит его книга «Капитализм – дерьмо!» Это такая книжка-объяснялка. Может быть, лучшая за десятилетие. Она дает правильный угол зрения на все на свете: на Путина, на нынешний кризис, на цены на нефть. Показывает, как нам к этому относиться, и какими глазами смотреть фильм «Терминатор IV». Но в «Амфоре» я ее не успел опубликовать, а теперь на нее издателя вообще не найти.

У романов аудитория на всю страну – триста человек, а Лешина книжка могла бы сделать мир лучше. Но издавать его, как я ни прошу, никто не хочет.

– Зато вы недавно опубликовали книгу Орхана Джемаля о грузинской войне…

– Ну, да. Опубликовал. Хоть и в дико кастрированном виде. Вы же понимаете, раз в газете работаете, что нигде в редакции не сидит кагэбэшный цензор. Сегодня нет цензуры как в советские времена, но…

– …есть самоцензура.

– Вот именно. А у Орхана была очень честная книга. Была: сначала я ее немножко причесал... потом редактор… потом еще издатель… потом непонятно с какой стати, директор вдруг проявил инициативу. В общем, мне дико неудобно перед Орханом, потому что из очень хорошей книги получилось не понятно что.

А главное, у Орхана был очень честный взгляд. Он не скрывал, что война это прежде всего мертвые люди. Двое больших мужчин решили померяться, у кого длиннее, и в результате погибли осетины, погибли грузины, погибли военные, погибли чеченцы, которые вообще не должны были там оказаться. Матери рожали маленьких мужчин, а потом они выросли, взяли в руки оружие и приехали в Цхинвал. Где их тела, нашинкованные в мелкий винегрет, еще долго валялись на улицах. Ради чего? Это было, как пьяная драка на вокзале. Все просыпаются, у всех голова болит, но при этом объяснить из-за чего сыр-бор никто не может. Бессмыслица той войны у Орхана видна, – но для меня она видна в любой войне

– А что ж вы сами о каком-нибудь локальном конфликте не напишите?

– Нет-нет! Для меня это очень принципиально! Дело в том, что если ты пускаешь умерших людей внутрь своей головы, то они остаются там жить. Знаете, мне хватает того, что из моего класса из мальчиков в живых остался я один. Передозы, суициды, невозвращенные долги… Эти ребята давно умерли, но при этом они все еще со мной. Поехать куда-то на войну и еще дюжину чужих прихватить? Перебьюсь.

Если Эдуард Лимонов считает, что может обстреливать хорватский город, а потом спокойно жить дальше, то, наверное, ему его убеждения позволяют так поступать. А мне не позволяют. Книгу «Я национальный герой» он написал, а не я. Героем хочет быть он. Я не герой и не строю себе памятник при жизни. Я вообще немного другой.

Я против того, чтобы убивали людей. Я даже против того, чтобы их били. Вот в книге Орхана один ГРУшник рассказывает: экспресс-допрос – это такая штука, когда ножом вырезают человеку глаз, и чтобы сохранить второй, допрашиваемый тут же все тебе рассказывает. Для ГРУшника это смешно. А для меня ни фига не смешно. Это страшно. Это страшно для того, кому глаз вырезали, но еще страшнее для того человека, который считает, что так можно делать.

Для меня на свете нет ни единой цели, ради которой человек может так себя вести. Если человек хочет превратиться в животное или хуже того, – в беса, то это его право… Но для меня это вовсе не шутки. Насмотрелись Тарантино и пошли из автомата по живым людям стрелять? Я не такой.

Илья Юрьевич Стогов (р. 1970 в Ленинграде) – писатель, журналист. После окончания школы поменял множество профессий. Получил богословское образование и степень магистра. Автор романов "Отвертка", "Камикадзе", "Мачо не плачут", книг в стиле гонзо "13 месяцев" и "mASIAfucker", документальных романов и эссе "Как устроена Всемирная история", "Революция сейчас!", "Четвертая волна", "Грешники" и других.

Михаил Бойко

Фото: reakcia.ru