Завантажити

все. «Театральная красота — это такой вкусный соус, под которым можно съесть родного отца» — сказал философ театра Николай Евреинов. И мы с Ариной не знали, насколько мы были детьми театра и нашего театрального времени. Времени, когда, убив двух соперниц и покончив с собой, герои спектакля отплясывали в финале канкан. Времени без табу — когда единственным табу считалось иметь табу и не иметь денег на красивую жизнь.
Но в то солнечное, безнадежное, парадоксально счастливое лето ментоловые сигареты были самой дорогой вещью, которая была у нас. Была недолго — мы уничтожили обе пачки за ночь, посвященную обсуждению двух обоюдоострых проблем: «Мы, в отсутствии любви и денег».
И хотя утром, когда рассвет вывесил напротив балкона огромный сиренево-розовый гобелен, меня, как посвященную в курение, вырвало над унитазом, я все равно пришла к выводу: курить такие красивые штучки — удовольствие! И нужно быть дурой, чтоб от него отказаться. А истине «за все удовольствия нужно платить» мир, театр и И.В. успели научить меня, как и тому, что эта проблема вторична. Ибо, чтобы расплачиваться за удовольствие, вначале нужно придумать за какие шиши его покупать.
Потому именно в то лето после первого курса, мы с Ариной окончательно выбралась из девственных пеленок инфантильности, впервые поставив перед собой совершеннолетнюю задачу: нужно где-то взять деньги!
«У нас нет другого выхода — надо заняться проституцией», — сказала Арина. И повторяла это достаточно долго, пока мы нышпорили по городу, звонили по объявлениям в «Aviso-Киев» и, пользуясь бабушкиным сезонным переездом на дачу, валялись у меня на диване, интенсивно дымя и прожигая в нем дыры, в поисках иных вариантов.
Мы дали бесплатное объявление в газету «Две молодые девушки ищут работу». По канонам лета после первого курса оно было равнозначно табличке «Специалистки по эрекции с нетерпением ждут клиентов». В то лето представители самых асексуальных профессий, писали: «Ищу работу уборщицы. Интим не предлагать». Но все же шанс, что какой-нибудь недалекий придурок воспримет наш текст без подтекста и предложит нам мыть полы был, и я очень на него надеялась. Зря.
100% мужчин, звонивших нам интересовались исключительно тем, занимаемся ли мы удовлетворением чужих сексуальных потребностей, и каким именно способом. В ответ, я крутила им мозги одновременно со шнуром от телефона и обещала показать в скором времени небо в алмазах.
Заниматься проституцией мне не хотелось. Не потому, что я страдала моралью и нравственностью или небезосновательно беспокоилась о небезопасности выбранной нами дорожки. Я выросла на книге «Интердевочка», фильме «Красотка» с Джулией Робертс и раз пять посмотрела спектакль по повести Винниченко, героиня которого занималась проституцией ночью, чтоб иметь возможность работать скульптором днем.
Я училась в театральном, и все мои сомнительные поступки были лишь ролью «Я — проститутка», «Я — вор». Аплодисменты. Занавес. Можно иди домой, и быть хорошей девочкой. Театральный институт и мой «розовый» друг Жан Ануй раз и навсегда научили меня воспринимать все не слишком серьезно — как повод для циничной остроты.
Я просто всячески оттягивала роковой шаг на панель, пока судьба не подсунула Арине козырь, побить который я не могла.
В «букинисте» появился томик Ануя. Украсть его было невозможно! Я мечтала о нем как христианин о библии, как индуист о мантре — в то лето Ануй представлялся мне чудесным ключом к пониманию всей моей жизни! В то лето его пьесы было невозможно найти! Я читала всего одну — мне дали ее в театре, где шел покоривший нас с Ариной спектакль «Приглашение в замок»…

*****
«Но как мы можем заняться проституцией? — отреагировала я наконец, — Ведь у нас нет даже одних кружевных трусов на двоих?»
В то лето после первого курса у нас не было не только приличных трусов. Арина донашивала старый мамин костюм и бесчисленные вязанные «поробки» собственного производства, которые она с успехом плела прямо на лекциях под партой. Делала она это, не глядя, и результат получался соответствующим. Особенной любовью она почему-то пылала к своей длинной, растянутой коричневой кофте с чудовищной аппликацией из пластмассовых листиков, кожаных ромбов и кусочков меха. Я вязать не умела, зато компенсировала этот пробел степенью безумия — в том, во что я одевалась тогда, сегодня меня не выпихнули б на улицу и под общим наркозом.
Вытащив из шкафа пиджак моей бабушки, я адаптировала его к жизни — несмотря на фасон, вышедший из моды в период молодости мамы, и ткань, название которой можно было прочесть сугубо в произведениях советских классиков, он был модно-малинового цвета. Я пришпандюрила к нему золотые пуговицы. Пришивать было лень — я приколола их изнутри английскими булавками и была в полном восторге от своей редкой находчивости. Бабушкин малиновый пиджак я носила в комплекте с присланным мамой обширным индийским платком такого же цвета, завязывая его, как кушак и

читати