Завантажити

восьмистопным, хореем с попадающейся местами рифмой; "Замок воеводы Мнишка в Самборе" - рифмованным разностопным (вольным) ямбом.

1) Ну… (франц.). 2) Что? что? (франц.). 3) Что значит православные?.. Рвань окаянная, проклятая сволочь! Черт возьми, мейн герр (сударь), я прямо взбешен: можно подумать, что у них нет рук, чтобы драться, а только ноги, чтобы удирать (франц.). 4) Позор (нем.). 5) Тысяча дьяволов! Я не сдвинусь отсюда ни на шаг-раз дело начато, надо его кончить. Что вы скажете на это, мейн герр? (франц.). 6) Вы правы (нем.). 7) Черт, дело становится жарким! Этот дьявол - Самозванец, как они его называют, отчаянный головорез. Как вы полагаете, мейн герр? (франц.). 8) О, да! (нем.). 9) Вот глядите, глядите! Завязался бой в тылу у неприятеля. Это, наверно, ударил молодец Басманов (франц.). 10) Я так полагаю (нем.). 11) А вот и наши немцы! - Господа!.. Мейн герр, велите же им построиться и, черт возьми, пойдем в атаку! (франц.). 12) Очень хорошо. Становись! (нем.). 13) Марш! (нем.). 14) С нами бог! (нем.).

Скупой рыцарь Задуман в 1826 г. Закончен в 1830 г. Впервые напечатан в 1-й книге пушкинского журнала "Современник", в 1836 г. Подзаголовок Пушкина ("Из Ченстоновой трагикомедии The covetous knight" {1} представляет собой мистификацию: в творчестве английского писателя XVIII в. В. Шенстона (во времена Пушкина его имя нередко писалось у нас - Ченстон) нет ничего похожего на пушкинскую трагедию {2}. Основная тема "Скупого рыцаря", как и всех "маленьких трагедий" - психологическая: анализ человеческой души, человеческих "страстей", аффектов (см. вступительную статью).
Скупость-страсть к собиранию, накоплению денег и болезненное нежелание истратить из них хоть один грош - показана Пушкиным и в ее разрушительном действии на психику человека, скупца, и в ее влиянии на семейные отношения, трагически искажаемые, извращаемые ею, и, наконец, как результат, продукт определенной социально-исторической эпохи. Носителем этой страсти Пушкин, в отличие от всех своих предшественников и, в первую очередь, Шекспира (Шейлок) и Мольера (Гарпагон), сделал не представителя "третьего сословия", купца, буржуа, а барона, феодала, принадлежащего к господствующему классу, человека, для которого рыцарская "честь", самоуважение и требование уважения к себе стоят па первом месте. Чтобы подчеркнуть это, а также и то, что скупость барона является именно страстью, болезненным аффектом, а не сухим расчетом, Пушкин вводит в свою пьесу рядом с бароном еще одного ростовщика - еврея Соломона, для которого, наоборот, накопление денег, бессовестное ростовщичество является просто профессией, дающей возможность ему, представителю угнетенной тогда нации, жить и действовать в феодальном обществе.
Скупость, любовь к деньгам, в сознании рыцаря, барона - низкая, позорная страсть; ростовщичество, как средство накопления богатства, - позорное занятие. Вот почему, наедине с собой, барон убеждает себя, что все его действия и все его чувства основываются не на страсти к деньгам, недостойной рыцаря, не на скупости, а на другой страсти, тоже губительной для окружающих, тоже преступной, но не такой низменной и позорной, а овеянной некоторым ореолом мрачной возвышенности - на непомерном властолюбии. Он убежден, что отказывает себе во всем необходимом, держит в нищете своего единственного сына, отягощает свою совесть преступлениями {3} - все для того, чтобы сознавать свою громадную власть над миром:
Что не подвластно мне? Как некий демон,
Отселе править миром я могу…
На свои несметные богатства он может купить все: женскую любовь, добродетель, бессонный труд, может выстроить дворцы, поработить себе искусство - "вольный гений", может безнаказанно, чужими руками, совершать любые злодейства… Мне все послушно, я же - ничему…
Эта власть скупого рыцаря, вернее, власть денег, которые он всю жизнь собирает и копит, - существует для него только в потенции, в мечтах. В реальной жизни он никак не осуществляет ее:
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья…
На самом деле, это все - самообман старого барона. По говоря уже о том, что властолюбие (как всякая страсть) никогда не могло бы успокоиться на одном сознании своей мощи, а непременно стремилось бы к осуществлению этой мощи, - барон вовсе не так всемогущ, как он думает ("…отселе править миром я могу…", "лишь захочу-воздвигнутся чертоги…"). Он мог бы все это сделать с помощью своего богатства, но он никогда не сможет захотеть; он может открывать свои сундуки только для того, чтобы всыпать в них накопленное золото, но не для того, чтобы взять его оттуда. Он не царь, не владыка своих денег, а раб их. Прав его сын Альбер, который говорят об отношении его отца к деньгам:
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а господ; и сам им служит.
И как же служит? как алжирский раб,
Как пес цепной…
Правильность этой характеристики подтверждается и мучениями барона при мысли о судьбе накопленных им сокровищ после его

читати