Анатолий Васильевич Королев (р. 1946) – прозаик. В 1970 году он окончил филологический факультет Пермского государственного университета и, надев офицерские погоны, отправился служить в армию. Печатается с 1978 года, автор повестей и романов "Рисунок на вольную тему", "Голова Гоголя", "Эрон", "Человек-язык", "Stop, Коса!". Его радиопьесы "Ночные голоса" (1984), "Транзитный перелет" (1989), "Невеста револьвера" (1990) поставлены в Москве, Таллине, Братиславе, Кельне и Варшаве. Лауреат премий им. Аполлона
Григорьева, Москва–Пенне, журнала "Знамя" и др.

Родившийся в Свердловске, ныне московский прозаик Анатолий КОРОЛЕВ преподает, ведет курс в Литературном институте имени М.Горького. Финалист многих литературных премий, лауреат – нескольких, сегодня писатель отвечает на вопросы Григория ЗАСЛАВСКОГО о премиях, которые писатель не получил.

– Анатолий Васильевич, подходит к концу очередной годичный круг литературных премий, самые престижные из них – премии Букер и «Большая книга» – уже огласили список финалистов… Вы традиционно попадаете в лонг-лист этих и других российских премий, побывали не раз и в шорт-листах, хотя ни разу не вышли в лауреаты. Есть ли у вас чувство хотя бы легкой досады при оглашении очередного списка победителей, где вас опять и снова, в который раз нет?

– Чувства досады давно не испытываю, только чувство тоски – и вот почему – у меня изначально нет решительно никаких шансов победить в этих состязаниях. О чем я, например, неоднократно талдычу своему постоянному издателю, но тот считает, что важно «мелькать», «быть на слуху», что в конце концов от попадания в очередной список книжка будет лучше продаваться, и опять ставит мою персону в очередь на вылет.

Теперь отвечаю по существу – сегодня у нас нет ни одной литературной премии, все тексты-победители – это исключительно беллетристика.

Когда я смотрю на очередной длинный список соискателей Букера или «Большой книги», я легко нахожу самую неконкурентную позицию – это моя книга. Почему? Наверное, потому, что я вечно озабочен художественной формой высказывания, а не беллетристической конфигурацией текста. Чтобы упростить ответ, скажу так, я (смею надеяться) пишу авангардную симфоническую музыку, мой идеал – Мессиан, Хиндемит, Пендерецкий. На что может рассчитывать мой опус среди популярных биографий, остросюжетной прозы и прочих повествований, где практически нет места той самой трагедии, из которой рождается дух музыки.

– Если даже престижная премия не может быть надежным критерием, то где та шкала, которая правильно измеряет значимость литературного имени?

– Есть такие места.

Мартиролог вечности составляют узкие специалисты в тишине филологических кафедр.

Весной я был приглашен прочесть лекцию на филфаке МГУ, где из любопытства взял в руки список рекомендаций для прочтения современной русской литературы новейшего времени. Там было, кажется, около 40 фамилий. С удивлением, читая список, я обнаружил едва ли пять имен, увенчанных премиями. В МГУ беллетристов не чтят.

Если взять мировой масштаб, там ситуация еще круче.

Скажите, кто читает книги нобелевских лауреатов? Господина Найпола или… По большому счету, это малочитаемо. Великой книге позволено свыше бывать и скучноватой, как «Моби Дик», и невероятно растянутой, как «Дон Кихот», и занудной, как «Улисс» Джойса, и даже плохо написанной, как роман Пастернака «Доктор Живаго». Для беллетриста же написать скучно и плохо – смертельный приговор.

– Были ли у вас свои премиальные сюжеты?

– Да, целых два. В первый премиальный сюжет я попал как кур в ощип, не ведая, что стал его тайным героем. Оказывается, когда было объявлено о создании русской премии Букер в 1992 году, известный критик Владимир Яковлевич Лакшин обратился с личным письмом к тогдашнему председателю жюри, где просил включить в список соискателей мою повесть о парке «Гений местности».

Сам я узнал об этом только два года спустя, когда случайно познакомился с Лакшиным.

Необходимость такого особого письма была в том, что моя публикация на два месяца опережала дату, которой открывался прием текстов. Лакшин просил жюри закрыть глаза на эти формальности и включить в список соискателей мой «Гений местности». Он аргументировал тем, что премия Букер должна изначально задать высокую планку. Но председатель жюри была непреклонна.

Вообще, при старте русскому Букеру не повезло. В самом-самом первом списке, на мой взгляд, лидировал роман Людмилы Петрушевской «Время ночь», но победил «Сундучок Милашевича». На этом полоса неточных решений жюри, увы, не кончилась, премию вначале контролировали критики старшего поколения, которые увенчали лаврами, например, неудачный текст Булата Окуджавы и прочие другие именитые имена, исходя не из качества данной книги, а по совокупности прежних заслуг.

На мой взгляд, в первые годы существования премии справедливым было, пожалуй, только одно решение жюри, когда в 1995 году победил роман Георгия Владимова «Генерал и его армия»…

– Хм, интересно, ведь в той же самой очереди за лаврами стоял в длинном списке и ваш скандальный роман «Эрон»?

– Тут как раз закручена пружина второго сюжета…

Примерно за две недели до заседания жюри, где будут названы шесть финалистов, у меня ожил телефон. Незнакомый голос, с легким акцентом, сообщил мне, что это звонит славист Анджей Дравич, и попросил о срочной встрече. С господином Дравичем я не был знаком лично, но то, что он член жюри премии Букер, я хорошо знал. Что случилось? Я был заинтригован… Голос назначил встречу в холле ЦДЛ и добавил: вы меня легко опознаете, я похож на Фантомаса.

Действительно, выдающийся польский славист, профессор Варшавского университета, автор множества монографий по русской литературе имел абсолютно гладкий череп без единой волосинки. Так вот, мы уселись за столик в Дубовом зале, и, наклонившись к моему уху, Дравич сказал трагическим тоном: вы не получите премию Букер!

Признаться, я едва не рассмеялся.

Мой визави был предельно наивен.

Господин Дравич, сказал я профессору, я знаю, кто победит. Это будет роман Владимова. Его поддержат все члены жюри и особенно сам уважаемый председатель, для которого важна литература классического типа, с психологизмом, с историческим фоном и прочими прибамбасами традиционного романа. Кстати, роман Владимова мне по душе. На его фоне мой одиозный «Эрон», на который было написано 50 отрицательных реплик, рецензий, отзывов, щипков, уколов и прочих уничижительных опусов, абсолютно неприемлемый текст. Премия «Эрону» будет воспринята нашим литературным истеблишментом как предательство классики.

Профессор был убит моим отзывом.

Он-то как раз считал, что победителем должен стать я.

Одним словом, через неделю на заседании жюри мнения разъехались с такой силой, что в итоге в списке соискателей, в котором обычно бывает шесть имен (каждому из проигравших финалистов тоже полагались небольшие деньги), осталось всего три фамилии: Владимов, Федоров, Павлов.

Дравич был убит.

Увы, сегодня его уже нет на свете, и сей неформатный разговор весь на моей совести, тут меня некому ни поддержать, ни опровергнуть.

Повторяю – у нас нет сегодня ни одной литературной премии.

Раньше была одна – премия АСРС (Академия современной российской словесности) имени Аполлона Григорьева… Так я ее как раз получил. Прочие премии самой логикой литературного процесса нацелены на поддержку беллетристики. При этом сами организаторы это прекрасно знают, вспомним хотя бы недавнее решение критика Виктора Топорова, идеолога премии «Нацбест», не принимать к рассмотрению романов-биографий. На равных соперничать прозе с биографией невозможно, у биографий огромная фора, мудро сказал наш питерский зоил, и ведь он прав.

Причем подчеркну, в серийных победах беллетристики нет никакого заговора против литературы. Нет какого-то тайного умысла или расчета, так сложилось, так диктует рынок, таков спрос, таков эффект медийного лица. На «Евровидении» никакая Патрисия Каас не победит, в прошлом году это было доказано воочию. Тут работает иной формат… единственная моя печаль, хорошо бы поддержать чисто литературо-центричные тексты, поощрить книги, а еще лучше рукописи, зачастую лишенные издательской и читательской опоры. Хорошо бы поддержать тех, кто попал на прицел у филологов и славистов. Подключить к рейтингу продаж еще и рейтинг написанных о тебе диссертаций и литературоведческих книг, где тебя уже разобрали по косточкам в разных главах.

– Как отличить хороший текст от плохого?

– Очень просто. Хороший текст уязвим, а гениальный вообще беззащитен. Удача обычно впадает в крайность. Текст балансирует на грани фола. Вот только четыре текста, никогда не отмеченные никакой книжной премией в родном отечестве: «Чапаев и Пустота» и «Generation P» Пелевина, «Голубое сало» Сорокина и «Это я, Эдичка» Лимонова. Хотя, согласитесь, это уже наша малая классика.

– Если под беллетристикой понимать ориентацию на читательский интерес, ваши книги, Анатолий Васильевич, тоже весьма и весьма сюжетны, лихо закручены. Особенно ваш последний роман «Stop, Коса!». Книга явно подогревает читательский азарт. Почему же тогда вы не хотите находиться в кругу беллетристов, а желаете пребывать в ряду неких таинственных писателей? В чем разница между вашим острым сюжетом и сюжетом той же Марининой?

– Увы, я не знаю ответа.

Почему «Приключения Тома Сойера» у Марка Твена – только великолепное чтиво, а «Приключения Гекльберри Финна» – гениальный роман?

Возможно, разница с беллетристом в посыле написанного, все-таки я не пишу ради денег, хотя сказанное выглядит крайне выспренно и пошло. Если бы мне предложили лимон зеленых только с одним условием – ничего не писать до конца жизни, я бы, наверное, все-таки не согласился. Наверное. Не знаю. Тысячи людей уверены в собственной порядочности только лишь потому, что их никто по-настоящему всерьез не искушал. Между тем, не дай бог, дьявол оглянется на твою физию или отвалится челюсть у кейса, где покажет зубы миллион долларов. Уверяю, мы хороши, потому что никому не нужны, а соблазн – это пуля, выпущенная из пистолета в твой рот, выплюнуть ее под силу только святому.

Возможно, разница еще и в том, что литература вручается читателю как часть жизни, а беллетристика изначально подается как элемент досуга. Цель беллетристики – скрасить досуг. Помочь читателю провести (убить) время.

И все-таки точный ответ на ваш вопрос есть!

Но это не мой ответ.

Я отыскал его в заметках у Пушкина. Описывая свои впечатления от какой-то жанровой картины, Пушкин сказал: «Я вижу в ней слишком много искусства, но ни капли творчества». В беллетристике нет никакого риска, а творчество – это всегда род тайного самоубийства. В цене у жизни только чудо, талантов как грязи, в цене лишь зрячий посох Моисея, которым пророк бьет по скале, откуда в ответ дугой льется вода.

– У нас множество премий… Бунина, Толстого, Паустовского, премия «Дебют», Андрея Белого… Какой, на ваш взгляд, премии все-таки не хватает?

– Мы слишком надуты, нам не хватает чувства юмора, шутливой литературной премии, например премии «Большая Фига»… где были бы номинации из фиговых листков и прочие шалости.

Григорий Заславский

Фото: magazines.russ.ru