Уважаемая мною Татьяна Москвина полагает, что «Пелевин с его стерильным языком и тотальной иронией» — для тех, кто годами сидят у компьютеров и давно «забили» на всякую там «живую жизнь».

А вот и нет. Он как раз для тех, кто хочет расслышать в литературе отзвук сегодняшней «живой жизни». Кругом ведь книги о вечном или суперсовременная заумь, не считая, разумеется, ширпотреба. Некоторым же хочется почитать о сиюминутном, о том, что из множества происходящих вокруг событий их затрагивает, да чтобы автор писал понятно, по-человечески. Кого конкретно я имею в виду? Ну, допустим, бывшую советскую интеллигенцию, или то, что от неё осталось, да примкнувшую к ней часть нового среднего класса, или офисный планктон — как хотите, — всех ещё не расставшихся с привычкой к чтению.

«Не прочитан я, а зачитан.
Замусолен, захватан я весь».

С кем только не сравнивали Пелевина! С Евтушенко точно не сравнивали. А зря, есть между ними общее — не только невероятная популярность; и тот и другой, один раньше, другой позже, в течение долгих лет как никто умели держать руку на месте, именуемом пульсом времени, оба подвергались ругани за конъюнктурность, а заодно и за издержки стиля, то бишь «стерильный язык».

Евтушенко не без оснований мнил себя первым поэтом, и даже больше, чем поэтом. Для меня и таких, как я, он и был первым, мгновенно откликаясь на злобу дня, на любое заметное движение затурканной общественной мысли, умудряясь при этом вслух выразить идеи, которые нами высказывались исключительно на кухнях. И они, эти идеи, как бы уже переставали быть нашим внутренним делом.

Вероятно, Бродский мыслил глубже и видел дальше, не спорю. Но поэт не обязательно должен идти впереди всех, кому-то надо быть среди нас. Евтушенко не был диссидентом, поэтому его слова доходили через советскую печать, а другой не существовало. Диссидентов вообще было мало, в отличие от тех, чьи мысли не совпадали с официозом. Зато, по словам академика Сахарова, в те времена многих можно было считать инакомыслящими, поскольку оставшиеся вообще не мыслили.

Так вот, если наш голос мог быть вообще расслышан в обстановке тотального вранья одних и молчания других, то через Евтушенко, озвучивавшего наши страхи и надежды, иной раз наивно, но всегда вполне адекватно. В его стихах танки шли по Праге 68-го года, над Бабьим Яром вставали несуществовавшие памятники, наследники Сталина угрожали нам его тенью. Словом, если Евтушенко был против колхозов, я тоже против.

О материализации идей

Ну хорошо, а при чём тут Пелевин? А при том, что часть читающей публики, как я уже говорил, по-прежнему политизирована и, пусть никуда не высовывается, всё же несколько обеспокоена будущим страны, а не только собственным, и хочет почитать про это , и чтобы это не выглядело банально и плоско, как обличительная статья в либеральной газете. Положа руку на сердце можно счесть вполне естественным поиск в литературе ответов на вопросы не литературные, а, скажем так, социально-политические. Как писал Евтушенко, «знаю, есть литература — лучшая история земли».

В последнее время многие из этой публики обеспокоились растущим национализмом, если не сказать фашизмом да надвигающимся всё ближе террором. Сидят и гадают, связано ли всё это друг с другом и с властью и если да, то во что выльется. Короче, надо уже ехать или можно ещё погодить.

Пелевин в последней книге успел на этот счёт высказаться. Он вообще настолько скор на руку, что иные принимают его за провидца. Представьте, там есть и WikiLeaks, и любимая песня разведчиков: «С чего-о начинается Ро-о-одина…» И ещё кое-что о том, что зависит от интеллектуала (слово «интеллигент» всё же обозначает немного другое) и что бывает, когда идея становится материальной силой.

О взглядах героя повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» Савелия Скотенкова можно судить по сформулированному им в молодости «правилу Буравчика», по которому любая либеральная экономическая реформа в России имеет своим предельным конечным результатом появление нового сверхбогатого еврея в Лондоне.

Тем не менее поначалу он вполне политкорректен и не жаждет ничьей крови, напротив, призывает к сдержанности по отношению к ненавистному Западу. Скотенков читает в Дипакадемии курс «Основы криптодискурса» и в своих лекциях называет бедой российской дипломатии смешение уровней этого мифического дискурса — внешнего и «сущностного».

Нашему дипломату хочется честно высказать клеветникам России, что он думает, тогда как следует «отрефлексировать рождающийся в сердце сущностный ответ, а затем с улыбкой перевести его на безупречный геополитический язык». Объективности ради нам сообщается, что «некоторые полагают, что немедленный переход на сущностный уровень общения — это не беда, а как раз сила нашей дипломатии (Лавров)».

Оставим конкретные фамилии на совести автора, но то, о чём он говорит, понятно каждому, кто хоть изредка смотрит телевизор, или, как выражается Пелевин, г…ящик, из которого в романе вещает «бородатый философ Дупин, очень умный мужчина кроме всяких шуток».

Для вящей убедительности вот пример практического задания, подготовленного Скотенковым для слушателей академии. Предположим, на разгоне несанкционированного митинга в Москве к ним обращается находящийся там же депутат Европарламента. По логике вещей, у слушателя должен возникнуть ответ «на сущностном уровне», суть которого я приведу, заменив отточиями ненормативную лексику, несмотря на всю её органичность: «Мою, б…, свободу ограничивают не мусора, которые раз в месяц приезжают сюда, чтобы перед десятью телекамерами свинтить на два часа трёх евреев и одного гомосека, которые с этого живут, а как раз ваш … Европарламент, из-за которого мне нужно как последнему … неделями собирать бумажки для визы, а потом сидеть три часа в очереди, где негде …, зато играет Вивальди…» Задание требовало перевести этот крик души на «геополитический» язык, убрав элементы hate speech, и зачитать его «с лицемерной улыбкой».

Позже случились некоторые события, и Савелий Скотенков, уже спецагент, появился в Афганистане — в новенькой зелёной чалме и с красной от хны бородою. Здесь его называли Аль-Эфесби — происхождение имени писатель лукаво объясняет местом его будто бы родины, города Эфес, а вовсе не английским эквивалентом знакомой читателю аббревиатуры.

Там он совершил нечто настолько невозможное, что после въехал на своём осле в Кандагар, «как когда-то Иисус в Иерусалим», и на следующее утро у него были две юные жены и целая армия бородатых последователей. Что же это? Скотенков нарисовал на земле некие «суры», при виде которых взрывались американские беспилотные самолёты.

Как это могло случиться, объясняется подробно, хотя и псевдонаучно. Американцы из-за постоянных утечек информации и последующих упрёков в негуманных методах ведения войны, когда любое сказанное в горячке боя слово записывается и может оказаться в интернете, стали использовать искусственный интеллект. В модуль «PR» поместили медийную шарманку, где виртуальные фигурки повторяли: «Ужасно, что приходится открывать огонь по живому человеку, но когда я думаю о наших ребятах…»

Но на любой хитрый пиар найдётся ещё более хитрый. Оказалось, на американские беспилотники смертоносно воздействуют скотенковские тексты. Вот отрывок из одного из них: «…то, что переживается кяфирами как их неограниченная свобода, есть на самом деле неограниченная долларовая эмиссия». А ведь это тот «сущностный» язык, пусть и немного на восточный манер, о котором он когда-то рассказывал слушателям дипломатической академии и который в конце концов материализовался столь неожиданным образом.

Что же касается языка самого Пелевина, он и вправду неотделим от «тотальной иронии», беспощадной ко всем — русским, американским, не важно. А как ещё прикажете? Какое время на дворе, таков язык мессии. В евтушенковское было место пафосу, анекдот же знал своё скромное место, теперь жизнь сама превратилась в анекдот, пафосный пересказ которого не лез бы ни в какие ворота.

О преображении реалий

Пелевин вроде бы пишет, запершись в расположенной неизвестно где компьютеризированной башне из слоновой кости, и тем не менее его не упрекнуть в незнании жизненных реалий. Он, как никто другой, умеет точными мазками нарисовать картинку из настоящего или недавнего прошлого.

Например, как «низкооплачиваемый субъект» по имени Семён Левитан («Операция «Burning Bush») жил в съёмной хрущобе и преподавал английский на курсах Intermediate Advanced, куда в числе прочих ходили «размечтавшиеся проститутки». Оценить точность наблюдения мне лично помогло воспоминание двадцатилетней давности о том, как знакомая преподавательница английского удивлялась внезапно проснувшемуся интересу к иностранным языкам со стороны юных красавиц, и особенно к словам и выражениям, обозначающим интимную сферу.

Или впечатление о визите того же субъекта в налоговую: «До этого меня никогда не унижали так вдумчиво и нагло, с таким беспечным пониманием полной безнаказанности, без всякого повода с моей стороны». Ну, это всем знакомо и не требует с моей стороны дополнительных комментариев.

Левитана привлекают к участию в некой секретной операции. Правда, в отличие от Савелия Скотенкова, он не является для органов, или, как их нынче называют, спецслужб, социально близким, но его успокаивают: «Мы в нашей организации давно избавились от пещерного антисемитизма» — и совсем уж доверительно, хотя и неофициально, сообщают: «Мы считаем распятие Иисуса Христа внутренним делом еврейского народа».

Если б Пелевина отличали лишь острый глаз и несомненное чувство юмора, никогда б ему не обрести ту немыслимую популярность, какую он, несомненно, имеет. Секрет этой популярности, возможно, в умении соединить обыденность с небывальщиной. Запах коктейля, смешиваемого им из гротеска и абсурда, — это и есть запах родины, он особенный.

Помните, в эпоху заката СССР резко выросло число сумасшедших — или они стали заметней, чем прежде, не знаю. Во всяком случае, «московские психиатры стали получать от некоторых граждан жалобы на раздающиеся в их голове голоса. Голоса сообщали о происходящем в мире, иногда пели, иногда поносили историю Отечества, а иногда, причмокивая, рассказывали о чудесах животворящего рынка», повторяя программы московских радиостанций тех лет. Тогда-то, по Пелевину, и было сделано открытие, что зубная пломба определённой формы способна ловить радиоволны, то есть работать как радиоприёмник.

Наша разведка немедленно использовала открытие в своих целях и с помощью агента-дантиста вживила излучатель в зуб президента США Джорджа Буша-младшего. Тут-то и понадобился талант Левитана, умевшего имитировать голос знаменитого диктора-однофамильца и к тому же свободно говорившего по-английски, пусть и с одесским акцентом. Тем больше доверия у Буша, искренне верившего, что может общаться с Богом. За заговоривший в его голове глас Божий он принял голос Семёна: «Сын мой, смелое сердце и чистая душа! К тебе обращаюсь Я, друг мой…» Эти слова, как справедливо напоминает автор, «немного смахивали на радиообращение товарища Сталина к ГУЛАГу по поводу немецко-фашистского кидка».

Лже-Господь говорил с Бушем на общие темы, а конкретные инструкции давали «ангелы». По их наущению он увяз в афганской войне, начал войну в Ираке и сделал много другого, что ему самому казалось «безумным и гибельным для Америки».

Отчего ж тогда у нас всё было плохо? По ходу операции выясняется, что и американцы давно проделывали то же самое с нашими правителями. С одной лишь разницей — вещание в бывшую империю зла, натурально, шло от имени дьявола. Началось всё со Сталина, который, прочитав доставленные из Владимирской тюрьмы наброски андреевской «Розы Мира», захотел пообщаться с Гагтунгром. От имени фальшивых потусторонних сил по специальному звукопроводу загробным голосом вещал приспешник Берии, готовя переход к тому власти, а после его падения сбежал за границу и всё рассказал американцам. С тех пор они подсказывали всем нашим правителям, что делать. Так что Карибский кризис, Афганистан и перестройка — их работа.

И что, теперь, когда секрет открыт, будет лучше? Ничего подобного, организатор операции, как бы поточнее выразиться, приватизировал никому, кроме него, не известный канал связи с президентом. «Будет местом у уха торговать. Станут думать — мол, старый соратник, в большом доверии. Или решат, что он прямо наверх деньги заносит, а сам сидит на трёх процентах… Да что заказы, он сам теперь кого хочешь заказать сможет…»

Сатире не обязательно быть смешной, но эта — смешная. По-моему, весёлое и лёгкое занятие — расшифровывать пелевинский криптодискурс , переходя от библейских горящих кустов к ананасной воде для прекрасных дам. Плюс удовольствие от хулиганской языковой игры и столкновения разных стилистических пластов — что ещё нужно читателю, если на глазах у него очки, а в душе осень?

Лев Симкин