Завантажити

переборку и не ощущал боли. – Да, я хочу сдохнуть, я молю Бога, чтоб кто-нибудь влепил мне в лоб из ствола, я не хочу больше здесь!.. Я.. Мне... – его крики стали совсем бессвязными, из глаз брызнули слезы...
– Браток, не надо... – откуда-то издалека донесся до него осторожный голос Тараса.
– Не надо?! Не надо?!! Чего не надо?..
Вдруг острая боль взорвалась в его желудке, согнув тело вдвое. Миха застонал, опускаясь на корточки и обхватив руками живот.
– Что с тобой?.. – нервно спросил Тарас, присаживаясь рядом и пытаясь заглянуть в лицо.
– Же... желудок... – выдавил Миха. – Я два дня не ел...
– Так, вставай, вставай, браток! – засуетился Тарас, словно радуясь, что можно хоть что-то делать. – Давай, давай, ну!.. В туалет... Сейчас попустит...
Он приподнял Миху и запихнул его в узкую дверку туалета.
– Сейчас попустит... Сейчас все будет нормально... – и, прикрывая дверь, просто сказал: – А там приходи спать. Добро?
– Добро...
Дверь захлопнулась.
...Когда Миха, пошатываясь, добрался до купе, Гнатович указал ему на застеленную свежим бельем нижнюю полку.
– Лягай. Я сказав дамочці, що ты наш товарищ з іншого вагону. Що мусыш спати з нами, щоб не прогавиты зупынку. Так що все нормально...
– Спасибо, мужики... – прохрипел Миха и неожиданно для себя добавил: – Вы – не просто так... Это Господь...
Прежде чем его голова коснулась подушки, он уже спал. Спал тяжелым каменным сном без сновидений...

Медленно, а потом все быстрее постукивая на стыках, поезд тронулся с места. Миха проводил его невидящим взглядом, озирнулся и побрел через пути. Ничего не хотелось, ничего не было, ни мыслей, ни чувств. Внутри плескалась холодная пустота. «Вот наконец и Слободка. Что теперь?» До Рыбницы отсюда было километров около сорока. Попутка в приграничной зоне хрен подберет, а пешком ему нипочем не дойти. «Ну и плевать. Бог-то нам на что?.. Если Он захочет – доберусь...» Если Он захочет.
Было самое начало мрачного, пасмурного дня. На облупленном здании старенького вокзала еще горел фонарь. У входа зябко ежился заспанный дядька в грязной телогрейке.
– Где дорога на Рыбницу? – деревянным голосом выдал автопилот.
Дядька недовольно осмотрел Миху и явно остался не в восторге от увиденного.
– А тебе зачем?
– За хером зеленым. Где дорога на Рыбницу?
Дядька хотел было матернуться, потом в сердцах сплюнул и отвернулся.
– Спасибо.
Миха еще раз осмотрелся, но вокруг больше никого не было. «Поц», – равнодушно подумал он и направился в обход вокзала.
Тело медленно просыпалось. На мониторах навелась резкость. Кое-как включились ощущения. Шагов через десять Миха почувствовал холод и, передернув плечами, зашагал бодрее. Еще через какое-то время ему захотелось покурить.
Запустив руку в карман и пытаясь наощупь найти в загашнике бычок побольше, Миха вдруг почувствовал под пальцами какие-то знакомо шуршащие бумажки. Он остановился как вкопанный, торопливо выдрал их из кармана, поднес к глазам и удивленно присвистнул. Остатки зависа как рукой сняло. Это были деньги. Он тупо смотрел на купюры и чувствовал, как к горлу подкатывает что-то горячее. По спине побежали мурашки. «Эх, мужики, мужики...» Он стиснул пальцы с деньгами в кулак, запихнул кулак в карман и уверенно направился по аллее туда, где висела на столбе ржавая, покореженная табличка с едва различимой надписью «Автобусная станция».
Взяв билет, Миха отошел в сторонку от кучки ожидающих автобус мужиков и баб и закурил. «Спасибо Тебе, Господи... Ты знаешь, чего я хочу, и не останавливаешь меня. Спасибо...» Теперь Миха был уверен, что Бог – рядом, и ему было хорошо. Сзади остались потери, тоска и боль, впереди ждали война и неизвестность, вокруг дремали за гнилыми заборами ветхие подслеповатые халупы, а он нетерпеливо притоптывал разношенными армейскими башмаками, и улыбался, торопливо добивая окурок.

Пейзажи вокруг на фоне затянутого пеленой туч утреннего неба казались необычайно мрачными. Автобус с ревом полз вверх-вниз по узкой, петляющей между хатами, огородами и низкими стенами из бута дороге. «Как на гравюрах Дюрера, – подумал Миха, глядя в окно. – Там тоже никогда не бывает солнца. Вот только где четверо олухов на конях?..» Он любил ехать – все равно, в поезде ли, в автобусе, в машине – вот так, прилипнув к окну. Постоянно меняющиеся картины за окном – это было как медитация, как другой мир, это рождало какие-то неясные мысли и ощущения, в которые можно было углубляться до бесконечности. И еще это давало возможность ни с кем не разговаривать.
Он сидел на самом заднем сиденье. Впереди по обе стороны от прохода покачивались над спинками затылки людей. Между сиденьями стояли сумки и чемоданы, лежали мешки. Снаружи было все остальное, что только существовало во вселенной. Вдруг одно непривычное, неожиданное ощущение заставило Миху встрепенуться и пристальнее присмотреться к полям и селам за окном. Там пахло войной.

читати