Завантажити

метров – я шёл, как хотел. Руки в карманах, в зубах сигарета. Комдив всю дорогу молчал. Он понял, что я уже окончательно вышел из-под контроля, что я попросту опасен. И только возле КПП он не выдержал:
«Выньте руки из карманов и выкиньте сигарету, товарищ курсант!»
Пирог, как верная хозяйская жучка, побитая «чужим», плёлся следом. Как я понимаю, после образцово-показательного поведения в данной ситуации ему были обеспечены положительные отзывы начальства.
А мне… А я в тот же день снова убыл на гауптвахту. На стандартные десять суток.
И вот, - кажется, это было сутки на седьмые, точно уже не вспомню, - стою на внутреннем плацу, губарям строевую подготовку преподаю.
(Мне начгуб Белочкин постоянно такие штучки поручал, занятия с арестантами проводить, потому что, во-первых, выучка у меня, как и у всех старуновских бройлеров, что надо, по высшему разряду, то-есть, вроде как могу примером для солдат служить, а во-вторых, всё же почти уже офицер, а значит, и ответственности должно быть поболее, чем у какого-нибудь срочника.)
Короче говоря, и в тот день занимался я с губарями на внутреннем плацу. Сначала добрый час с ними в «три-четыре» играл:
«Три-четыре…» - говорю я.
«Есть-так точно-никак нет!...» - орут хором губари.
«Три заветных слова: три-четыре…»
«Есть-так точно-никак нет!..»
А потом, через час, занялись строевой:
«Делай раз!»
И губари поднимают ногу и отводят руки, как будто собирались сделать шаг, но заледенели на середине.
«Делай два!»
Поднимают уже другую ногу.
«Делай два!»
И губари принимают строевую стойку.
«Делай раз!»
Поднимают уже другую ногу.
«Делай два!»
Опускают.
И так – до бесконечности. А я паузы между «раз» и «два» всё длиннее делаю, всё больше приходится губарям стоять с поднятой ногой и руками – одной, отведенной назад до
упора («Э, военный, локоть не гнуть!»), и другой, приклеенной между пуговицами на груди. Вижу, стоять ребятам тяжело, непривычно, хиляет их, мышцы ноги дробно дрожат от усталости. Но послабления не даю: ведь и я стою точно в такой же позе, и ничего, живой, и корона не упала.
«Делай раз!.. «Раз» была команда, товариш солдат!.. Вы поняли, «раз», а не «два»!.. Что, устали ножки?.. Ну ничего, придётся подержать… Я ведь не издеваюсь, товарищи солдаты: я и сам точно так же держу… Делай два!.. Делай раз!..»
И тут я себя ловлю на мысли, что ведь деру ребят точно так же, как Джафар нас драл! Один в один! Это что же получается: я тоже уже как все? Тоже как Джафар? Значит, и в меня уже эта зараза проникла – просочилась, и въелась там похлеще кислоты! И ведь что самое страшное: я ведь кайф уже ловлю от того, как качественно, как грамотно ребят деру! Ловлю кайф и джафаровский кайф от дёра мало-помалу, но всё больше и больше, начинаю понимать!
Так меня эта мысль испугала, что руки и ноги мои моментально опустились, в гортани пересохло, стою дурак-дураком и бестолково глазами хлопаю. А губари стоят напротив и, не понимая в чём дело, точно так же тупо смотрят на меня.
Не знаю, сколько бы это наше тупое противостояние продолжалось, как вдруг слышу – кто-то меня зовёт. Оборачиваюсь, вижу, с той стороны колючки Кес, приятель мой, курсант из моего взвода, нарисовался и руками машет, зовёт вполголоса, чтобы привлечь моё внимание. Между прочим, мужественный поступок с его стороны! Если бы его начгуб или начкар заметили во время такого крамольного дела, как попытка снестись с арестованным, то немедля выслали бы на его поимку группу вооружённых караульных с самыми широкими полномочиями, а уж тогда не миновать Кесу и своих пяти суток ареста.
Подхожу к колючке:
«Привет, Кес. По какому случаю шумишь?»
А Кес аж захлёбывается от волнения:
«Короче, Юрик, дело твоё труба, если здесь ещё на сутки-двое задержишься!..»
«Что там ещё такое?»
«Да на тебя в дивизионе дело готовят, понимаешь? Мрачное дело, дисбатом пахнет. Не успеешь отсюда выскочить, пока не подготовят – всё, считай вообще не выйдешь…»
И оглянулся по сторонам, махнул рукой на прощанье, дескать, давай, браток, действуй, да и побежал прочь, пока не засекли.
Ну что ж, спасибо тебе, Кес, что и говорить! И в тот же день я попросился на приём в санчасть. Вообще, попасть в санчасть так, чтобы уже точно лечь, было сложно. Для курсантов «проходной балл» в санчасть был при температуре не ниже плюс тридцати восьми градусов. А для губарей – и вовсе чуть ли не вдвое выше. Чтобы уже тебя в эту санчасть принесли. Но если по Уставу положено отреагировать на жалобу губаря – значит, положено. Пожаловался – дали выводного и отправили куда просил.
А к тому времени была у меня в санчасти чудесная знакомая – Наталья Степановна, в физкабинете работала. Я когда-то – во время очередного «трудового десанта» - у неё в физкабинете шкафы двигал, вот и

читати