Семисотстраничная биография Шекспира, написанная известным британским романистом Питером Акройдом, обязана своим весом не каким-то новым архивным находкам. Британские критики находят в книге Акройда фактические ошибки, да и сам писатель признается, что выступает здесь скорее как энтузиаст, чем как ученый-исследователь. Тем не менее книга представляет несомненный интерес с исторической точки зрения: Питер Акройд, написавший, помимо чисто художественных произведений (которыми до сих пор и был известен в России), биографии Чосера, Диккенса, Элиота, Блейка и Томаса Мора, предлагает свой собственный, исключительно любопытный биографический метод. Говоря о родословной своего героя, Акройд пишет, что в этом вопросе «предположения важнее доказательств». Такая формулировка довольно точно характеризует подход Акройда к реконструкции шекспировской биографии вообще.

Предположения, о которых идет речь, небезосновательны. Писатель собирает жизнь Шекспира как головоломку, встраивая ее в контекст елизаветинской эпохи, которую изучил досконально, – и дотошно следит за тем, чтобы все детали плотно прилегали друг к другу. Скажем, определенные особенности шекспировской драматургии Акройд выводит из существовавшей в то время системы школьного образования, а анализируя словарный запас Шекспира (в частности, его пейзажные образы и богатые в сравнении с коллегами познания в ботанике, орнитологии, ремеслах и сельском хозяйстве), очень подробно описывает топографию, экономику, экологию и социальную жизнь Стрэтфорда-на-Эйвоне в XVI веке. Отдельную, почти детективную сюжетную линию составляет предполагаемая тайная принадлежность Шекспиров к гонимой Римско-католической церкви. Эту теорию Акройд последовательно и убедительно доказывает на протяжении всей книги по множеству косвенных признаков; она становится тем инструментом, благодаря которому части биографической и текстологической головоломки встают на место.

Биографий Шекспира написано множество. Некоторые исследователи считают Шекспира литературной маской, под которой скрывались Роджер Мэннерс (пятый граф Рэтленда) и его жена Елизавета Сидни-Рэтленд (дочь английского поэта Филипа Сидни). Согласно другой теории соавтором того же Мэннерса был Фрэнсис Бэкон. «Нестрэтфордианская» линия шекспироведения приписывала лавры драматурга и Кристоферу Марло, и даже королеве Елизавете. Питер Акройд в своей книге не подвергает сомнению тождество реально жившего человека и автора классических пьес, но это не так уж важно. В каком-то смысле Шекспир служит здесь предлогом для того, чтобы узнать множество любопытных сведений о социальных отношениях, политических интригах или, скажем, театральном бизнесе елизаветинской Англии, который, оказывается, до появления Шекспира сильно походил на сегодняшнее производство телесериалов: то же серийное производство и анонимность сценаристов. Будь даже Шекспир Акройда полностью вымышленным литературным персонажем, книга не утратила бы своего интереса и значения как энциклопедия эпохи.

О католическом диссидентстве семьи Шекспиров

В духовном завещании, найденном на Хенли-стрит, говорилось о принадлежности Джона Шекспира «Католической, Римской и Апостольской церкви» и содержались мольбы к Деве Марии и «моему ангелу-хранителю», а также обращение о помощи к «святой жертве за всех». Трудно было бы найти документ более ортодоксального и набожного содержания. Он представляет собой готовый текст с пустыми местами, оставленными для уточнения подробностей. Здесь появляется значок, изображающий подпись Джона Шекспира, наряду с сообщением, что его небесной покровительницей была святая Уинифред. Гробница этой святой находилась в Холиуэлле, графство Флинтшир, месте паломничества богатых католических семей Уорикшира. Если бумага поддельная, то только очень хорошо осведомленный фальсификатор мог знать подробности о местной святой. Эта фраза в тексте породила еще больше сомнений. Если Джон Шекспир не умел писать, кто же добавил запись об Уинифред? Был ли это кто-нибудь из членов семьи, в 1581 году умевший писать и читать? Есть один ключ к разгадке. В этом католическом завещании есть слова об опасности быть «срезанным в цвету грехов». В «Гамлете» призрак, помня католическую доктрину о чистилище, сокрушается: «Я скошен был в цвету моих грехов, / Врасплох, непричащен и непомазан». Тот, чьей рукой написан текст, остается, тем не менее, предметом для изучения. Но если верить, что Джон Шекспир, подписав завещание, спрятал его на чердаке своего дома, приходится предположить, что он был или стал тайно практикующим католиком. В пользу этого говорят и другие факты. В роду Шекспиров встречаются набожные предки, среди них леди Изабелла и леди Джейн из женского монастыря в Уороксолле.

<…>

В следующие четыре года Джона Шекспира ждали новые трудности и дела. В 1578 году он отказался платить дополнительный налог на вооружение еще шести солдат, проводившееся за счет города. В тот же год он не посетил собрание в день выборов. Но с него не взыскали положенных в таких случаях штрафов. Кроме того, он участвовал в сложной земельной сделке, касавшейся некой собственности Арденов, завещанной его жене. Двенадцатого ноября он продал 70 акров земли Арденов вместе с родовым домом Томасу Уэббу и его наследникам при условии, что по прошествии двадцати одного года земля вернется к семье Шекспиров. Томас Уэбб был дальним родственником Арденов, Роберт Уэбб приходился Мэри Арден племянником. Всего двумя днями позже Джон Шекспир продал в рассрочку дом и 56 акров земли в Уилмкоте Эдмунду Ламберту, мужу сестры Мэри Арден. Ламберт выплатил задаток в 40 фунтов. Долг должен был быть выплачен через два года, в 1580 году, иначе по договору собственность возвращалась к Шекспирам. Как оказалось, Эдмунд Ламберт не выплатил соответствующую сумму, ссылаясь на другие долги, но не собирался возвращать дом и землю, и Джон Шекспир подал на него в суд. Такой порядок выглядит странно, но ход дела ясен: Шекспиры продавали землю родственникам, с тем чтобы потом вернуть ее себе. В следующем году они продали племяннику часть бывшего владения Роберта Ардена в Сниттерфилде.

Самое правдоподобное объяснение этим сложным действиям состоит в том, что Джон Шекспир находился в трудном положении из-за своего известного статуса инакомыслящего. Уитгифт наезжал в Стратфорд, и бывший олдермен был назван в числе тех, кто отказывался посещать церковные службы. Одним из наказаний за диссидентство была конфискация земли. Официальный рапорт, составленный немного позднее, отмечает, как диссиденты «принимают меры... с целью совершить обман». Одна из таких уловок, или «мер», описывалась так: «Инакомыслящие передают свои земли и товары друзьям, облегчая с их помощью свое положение». Другие «сдают земли нанимателям». Стратегия ясна. Диссидент вроде Джона Шекспира мог передать собственность в надежные руки, скорее родственникам, чем «друзьям», и таким образом избежать конфискации. По окончании указанного в договоре срока земли возвращались. Поведение Эдмунда Ламберта, тем не менее, свидетельствует о том, что события не всегда разворачивались столь же удачно, как было задумано. Быть может, отказ Ламберта возвратить собственность в Уилмкоте и стоит за короткой фразой Горацио в «Гамлете»: «Цель предприятья этого ясна: / Вернуть отцом потерянные земли».

Она была на восемь лет старше — в год женитьбы ему исполнилось восемнадцать, ей — двадцать шесть, но оттого, что продолжительность жизни была в то время короче, разница в летах выглядела значительнее, чем в наши дни. Этот союз был необычен: в шестнадцатом веке женились на женщинах моложе себя. Несоответствие в возрасте породило, конечно, множество толков, главным образом такого рода, что взрослая женщина ловко заманила неопытного юношу в постель и потом женила на себе. Хотя, напротив, это могло свидетельствовать об уверенности Шекспира в своей мужской состоятельности. Во всяком случае, такой домысел ставит под сомнение ум и рассудительность Шекспира, которые могли проявляться и в восемнадцать лет. Это бросает тень и на Анну Хатауэй, которая, подобно многим безгласным женам знаменитых людей, подверглась неоднократным нападкам. Биографы, любящие строить догадки на драматургическом материале, замечали, например, что в шекспировских исторических пьесах часто в интригах замешаны стареющие женщины, чья красота волшебным образом увяла. В «Сне в летнюю ночь» Гермия восклицает: «О горе! Старость — юности не спутник!» И герцог в «Двенадцатой ночи» советует: «Ведь женщине пристало быть моложе супруга своего» — и продолжает:

Найди себе подругу помоложе,
Иначе быстро охладеешь к ней.
Все женщины — как розы: день настанет —
Цветок распустится и вмиг увянет.

Но, вероятно, будет лучше всего, если мы воздержимся от сомнительных интерпретаций. Герцог у Шекспира — классический «человек чувства». С таким же успехом можно было бы доказывать, что, коль в пьесах Шекспира фигурируют образованные женщины, таким же должно быть и его женское окружение.

Мы не знаем, умела ли Анна Хатауэй читать и писать. Вряд ли что-то могло подтолкнуть ее к обучению, во всяком случае, 90 процентов женского населения Англии того времени были неграмотными. Часто предполагали, что и обе дочери у Шекспира были неграмотны. Такова ирония: величайший драматург в истории человечества окружен женщинами, которые не в состоянии прочесть ни слова из того, что он написал.

<…>

Можно надеяться, что «сама Любовь» приложила руку к этому союзу, ибо Анна Хатауэй была ко времени женитьбы на четвертом месяце беременности. В то время добрачное сожительство не было чем-то необычным. Их стратфордские соседи, Джордж Баджер и Алиса Корт, Роберт Янг и Марджери Филд, женились таким же образом. Было принято с обеих сторон давать troth-plight (клятву верности), словесное обязательство в присутствии свидетелей, называвшуюся иначе hand-fasting (обручением), making sure (подтверждением). Так, Алиса Шоу из Уорикшира обращалась к Уильяму Холдеру из того же графства: «Заверяю, что я твоя жена, и оставила всех своих друзей ради тебя, и надеюсь, что ты будешь хорошо обходиться со мной». Мужчина брал женщину за руку и повторял ту же самую клятву. Только после клятвы верности невеста могла расстаться с девственностью. Брачная церемония происходила позже. Это был набор правил, обусловленных общественными взглядами и взаимоотношениями полов; конечно, практиковались разные формы обручения, варьировавшиеся от простого обещания друг другу до церемонии с молитвенником в руках. Но о повсеместности этого обычая свидетельствует то, что у 20—30 процентов всех бывших невест дети рождались в первые восемь месяцев брака.

<…>

Во время церемонии обручения полагалось также обмениваться кольцами (другими подарочными атрибутами при этом служили гнутый шестипенсовик и пара перчаток). Следствием этого прелестного обычая явилась не менее чудесная находка начала девятнадцатого столетия. В 1810 году жена стратфордского рабочего, трудясь в поле рядом с церковным двором, нашла покрытое слоем грязи кольцо. Кольцо было золотое, и, когда его отчистили, на нем обнаружились инициалы WS и между ними так называемый «любовный узел». Возраст кольца определили шестнадцатым веком, и местный антиквар считал: «В то время из всех стратфордских жителей такое кольцо могло быть, вероятнее всего, у Шекспира». И еще одна интригующая деталь. У Шекспира могло быть кольцо с печаткой, но на его завещании печать не стоит. Фраза «в присутствии свидетеля руку и печать приложил» изменена; исключено слово «печать» — словно Шекспир потерял свое кольцо перед тем, как подписывать документ.

<…>

В феврале 1585 года в приходской церкви были крещены близнецы Гамнет и Джудит Шекспир. Их назвали в честь Гамнета и Джудит Садлер, друзей и соседей, владевших пекарней на пересечении Хай-стрит и Шип-стрит. Когда у Садлеров родился сын, они назвали его Уильямом. Молодой Шекспир хоть и целил в бессмертие, все же в большой степени принадлежал своей общине. Имя мальчика, столь напрашивающееся на ассоциацию, могло в речи и на письме звучать как Гамблет или, конечно же, Гамлет. Тайна, которую являют собой близнецы, неразделимые в своем единстве, также нашла отражение в шекспировском творчестве: в двух пьесах, «Комедии ошибок» и «Двенадцатой ночи», потерявшие друг друга близнецы сталкиваются на фоне фантастического пейзажа.

Рождение близнецов ранней весной 1585 года предполагает, вопреки «догадке» Обри, что в то время Шекспир все еще находился рядом с женой. Но после дети у них не рождались. Шекспир не последовал в этом примеру своих родителей, которые за 22 года родили восьмерых. Это не соответствовало стилю того времени, когда в обычае были большие семьи. Анне Шекспир было всего тридцать лет, когда родились близнецы, далеко до конца детородного возраста. Возможно, что при рождении Гамнета и Джудит возникли какие-то осложнения.

Живя на Хенли-стрит, Анна и ее муж были вынуждены спать в одной постели; в то время не было и действенных противозачаточных средств. Они могли воздерживаться от интимных отношений по обоюдному согласию. Тем не менее многое свидетельствует о том, что Шекспир был в высшей степени сексуален; и маловероятно, что в двадцать с небольшим лет он мог без причины согласиться на воздержание. Лучшее объяснение — более очевидное. В Стратфорде его не было. Но где же он был?

О театральной «кухне» Шекспира

«Становится ясно, что он видел определенных актеров, Кепма или Бербеджа, Каули или Синклера, в ролях, которые предназначил для них в своем воображении. У большинства актеров были свои особенности, и Шекспир использовал их с большим искусством. Он слышал их голоса; он заранее знал, какими они будут на сцене. Зачем Гертруде говорить, что Гамлет «толст и одышлив», наблюдая его схватку с Лаэртом, если бы Бербеджу не предстояло покрыться испариной во время сцены дуэли? О том, сколько весит Гамлет, больше нигде не упоминается. Возрастающая глубина и сложность трагических образов Шекспира были напрямую связаны с ростом актерского мастерства Бербеджа. Они росли постепенно вместе с ним. Шекспир сочинял все более сложные роли и для Кемпа, вершиной мастерства которого стала роль ткача Основы в «Сне в летнюю ночь», где его гениальная клоунада приобрела налет лиризма и таинственности.

Случается, что персонаж приобретает дополнительные черты благодаря какому-то сложному актеру. Например, Чарльз Гилдон писал в 1694 году: «Мне известно из достоверного источника, что актер, играющий Яго, весьма популярен как комик, что заставило Шекспира добавить к его роли некоторые слова и выражения (возможно, не соответствующие характеру)». По той же причине Отелло иногда ошибочно причисляют к одной из форм комедии дель арте.

<…>

Достаточно очевидно, что Шекспир уделял много внимания «дублированию»: когда один актер играл в одном спектакле две или больше ролей, ему нужно было следить, чтобы персонажи не оказались на сцене одновременно, что само по себе было подвигом в условиях, когда двадцати одному актеру приходилось выступать в шестидесяти ролях. Но, дублируя роли, он добивался замечательных сценических эффектов. Так, при исполнении одним актером ролей Корделии и Шута в «Короле Лире» Шут загадочным образом исчезает, когда по ходу действия верная и добрая дочь короля появляется снова, вызывая глубокую бессловесную иронию. Шекспир, как мы уже знаем, писал роли для себя, и в каждой пьесе найдется персонаж, которого он намеревался сыграть. Персонаж мог вовсе не иметь сходства с автором, но Шекспир хотел играть именно его.

<...>

Будучи актером, он хорошо чувствовал аудиторию. Его целью было доставить публике удовольствие, и каждая сцена в пьесе построена так, чтобы привлечь внимание зрителей. В диалогах есть места, которые явно должны сообщить той части зала, которая плохо видит со своих мест, что происходит на сцене. Когда Макбет спрашивает: «Куда исчез котел?» — он дает понять зрителям, что сосуд только что провалился в люк. Бен Джонсон писал свои пьесы преимущественно для чтения; Шекспир писал их для сцены.

<…>

«Становится ясно, что Шекспир был непревзойденным драматургом и в то же время необычайно практичным человеком театра; вернее сказать, он стал непревзойденным драматургом, потому что хорошо понимал практические нужды театра. Актер, драматург, наконец, совладелец театра. Похоже, он был озабочен тем, чтобы занять в своих пьесах всех актеров, и, возможно, сводил к минимуму дополнительные расходы. Отсюда подозрительное отсутствие хороших «спецэффектов» в его драмах. Подобные эффекты в любом случае отвлекают зрителя от сюжета, основанного на человеческом конфликте. Тем не менее великое преимущество его положения заключалось в том, что он мог писать как хотел; он не был нанятым автором, обязанным подчиняться давлению и писать то, что модно в настоящий момент. Поскольку успех и популярность пришли к Шекспиру в молодости, прошедшей в труппе лорда-камергера, он мог продвигаться в том направлении, которое его привлекало. Этим отчасти объясняется смелость и разнообразие его пьес. Если ему хотелось написать пьесу, где трагическим героем был мавр, или пьесу, действие которой происходило на заколдованном острове, остальные члены труппы доверяли ему. Раз уж он снабжал труппу двумя и тремя новыми постановками каждый год, его товарищи были удовлетворены.

<…>

В величайшей степени важно отметить, что эти люди были пионерами в своем деле. Никаких правил не существовало. Профессиональных писателей раньше не было — имеются в виду писатели, зависящие от коммерческого успеха своей продукции. Четтл, Нэш и Шекспир, сознавали они это или нет, были первыми ласточками новой литературной эпохи.

Драматурги быстро завершали работу над «листами». Это был эквивалент серийного производства в словесности, и, когда Джонсон признался, что работает над пьесой пять недель, над ним смеялись. Писателям также поручали расширять и переделывать уже существующие пьесы и приспосабливать их к разным актерам и обстоятельствам. Нужда в новых пьесах была постоянной, но не менее необходимы были и новые темы. В недавно созданном мире драматургии и театра мгновенно возникали новые выдумки и манеры письма. Целое десятилетие в моде были исторические пьесы, трагедии мести и пасторальные комедии. Потом их сменили комедии положений и городские комедии; в городских комедиях стали все больше и больше обыгрывать сексуальные отношения, выдвинулась на первый план и сатира. Затем пришла мода на пьесы из римской жизни. Были популярны пьесы об изгнанных правителях. Одно время было принято скрывать персонажей под масками. Шекспир тоже не избежал влияния эпохи, и мы увидим, как его пьесы почти неуловимо приспосабливаются к требованиям времени.

Вот почему создание пьес оказалось более выгодным занятием, чем сочинительство любого другого рода. Драматург получал за пьесу в среднем 6 фунтов, и можно прикинуть, что у самых успешных и популярных драматургов выходило по меньшей мере пять пьес в год. Таким образом, их годовой доход больше чем вдвое превышал заработок школьного учителя.

О сословных притязаниях семьи Шекспиров

В 1568 году, когда Джона Шекспира сделали бейлифом, он подал прошение о праве иметь собственный герб. Было вполне естественно и удобно, чтобы на различных приказах и грамотах стоял личный герб мэра. Теперь, когда он находился на высокой должности, можно было закрепить свое высокое положение и стать дворянином, джентльменом. Джентльменами были те, «кого происхождение или, по меньшей мере, добродетели сделали благородным и известным». Они составляли примерно два процента населения.

Джон Шекспир желал оказаться в «списке благородного дворянства»; для этого необходимо было доказать, что ты владеешь собственностью на сумму 250 фунтов и не занят физическим трудом; жена джентльмена должна была «хорошо одеваться» и «держать слуг». Джон представил образец своего герба в Геральдическую палату и надлежащим образом его зарегистрировал. Герб содержал рельефное, серебряное с золотом изображение сокола, щита и копья. Сокол держит в когтях правой лапы золотое копье и взмахивает крыльями. Отсюда можем вывести: «Shake spear». Девиз на гербе гласил: «Non sanz droict» — «не без права» (Примечание: Надпись на старофранцузском). Это неприкрытая претензия на знатность. Тем не менее по неизвестным причинам Джон Шекспир не дал хода бумагам, необходимым для получения дворянства. Возможно, это было вызвано нежеланием платить большой взнос. Или он потерял интерес к тому, что, по сути, являлось гражданским долгом. Но позднее, двадцать восемь лет спустя, его сын завершил дело. Уильям Шекспир возобновил прошение отца о том же самом гербе и добился успеха.

<…>

Шекспир хотел продемонстрировать миру свой «благородный» статус. Таков был способ исправить сомнительную репутацию, которой пользовалось большинство актеров. …Шекспир подвергся ядовитой критике также со стороны коллег. В пьесе «Всяк в своем нраве» Бен Джонсон вывел тщеславного деревенского простака Солиардо, получившего собственный герб. «Я теперь могу писать, что я дворянин, — говорит он, — вот моя грамота, она обошлась мне в тридцать фунтов, клянусь!» На гербе красовалась голова вепря и девиз: «Не без горчицы». Есть основания полагать, что это намек на шекспировское «не без права». Горчица могла означать сверкающее золото на шекспировском гербе. Итак, обретение знатного происхождения не обошлось без злобных комментариев.

Однако, что достаточно характерно, Шекспир умел подшучивать и над самим собой. В «Двенадцатой ночи», появившейся в период, когда Брук призывал к ответу Детика за присвоение герба Шекспирам, дворецкий Мальволио претендует на благородное происхождение. Его убеждают носить желтые чулки с подвязками наискось — и низенький человечек превращается в пародию на шекспировский герб. Тоже желтый, с черной лентой по диагонали. Мальволио, несомненно самый простодушный и смешной персонаж пьесы, в эпизоде с подвязками жеманно прохаживается по сцене, пародируя изысканность манер. «Иные родятся великими, иные достигают величия», — читает он полученное им письмо. Если Шекспир, что вполне вероятно, играл Мальволио, то шутка едва ли могла быть выразительнее. Это было вполне в духе Шекспира — пародировать собственные притязания на дворянство и в то же время добиваться его со всей серьезностью, высмеивать то, что было для него наиболее важным. Так проявлялась его инстинктивная двойственость во всех мирских делах.


Об отношениях с близкими и медицине елизаветинской Англии

Шекспир вернулся в Стратфорд к лету 1607 года, не позже, поскольку его старшая дочь готовилась выйти замуж. Сюзанна Шекспир, год назад еще числившаяся в списке католиков, внешне подчинилась правилам, и теперь устроить свадьбу стало проще. Выходила Сюзанна за пуританина Джона Холла, и семья не чинила препятствий этому браку.

Пятого июня Уильям Шекспир прошествовал со своими родными в церковь, где у алтаря по традиции вручил свою дочь ее будущему мужу. В брачном договоре он пообещал дать за Сюзанной 127 акров земли в Старом Стратфорде, приобретенные у Комбов пять лет тому назад. Есть все основания полагать, что Сюзанна была любимым ребенком Шекспира. В своем завещании он явно оказывал ей предпочтение. Возможно, она унаследовала характер отца и его склад ума. Надпись на ее надгробной плите гласит, что она была «умнее других женщин» и ее «мудрость достойна небес». Мемуарист добавляет, что «было в ней что-то от Шекспира», так что ее современники, вероятно, находили в ней сходство с отцом. В отличие от своей сестры Джудит, Сюзанна могла написать свое имя.

Ее муж, Джон Холл, был врачом. В своих поздних пьесах Шекспир выказывает чрезвычайное уважение к врачам; нет ни малейшего сомнения, что он благословил этот брак. Жених был всего на одиннадцать лет моложе самого Шекспира, так что Сюзанна выходила замуж за человека уважаемого, почти как ее отец. Он родился в Бредфордшире и получил степень бакалавра и магистра в Куин-колледже в Кембридже. Потом он довольно долго путешествовал по Франции и за несколько лет до помолвки открыл практику в Стратфорде. После свадьбы молодожены некоторое время жили в «Нью-Плейс», по всей видимости, вскоре они купили дом всего в нескольких сотнях ярдов от отцовского, в районе, обозначенном на карте как «Старый город». Дом с деревянной обшивкой сохранился до сих пор, он известен как «дом доктора Холла». Однако после смерти Шекспира супруги Холл вернулись в «Нью-Плейс».

Доктор Холл стал другом Шекспира, ездил с ним иногда в Лондон и «заверял» завещание своего тестя. Он вел дневник, дав ему причудливое название «Избранные наблюдения над телами англичан»; этот документ опубликовали после его смерти. Из него видно, что доктор Холл заботился о семье. Например, когда Сюзанну мучили колики, он «назначил пинту горячего белого вина. Это способствовало выходу множества газов, и боль отпустила». Их дочь, Елизавета, в юные годы страдала от болезненных спазмов. Отец натирал ей спину пряностями и массировал голову с миндальным маслом до тех пор, пока она не «спаслась от смерти». Холл верил в лечение травами; он пользовал пациентов жемчугом, порошком из листового золота и других ценных минералов. Для пущего эффекта он давал больным рвотное и слабительное. Один счастливый пациент писал: «Я знаю по собственному опыту, что он — превосходнейший в этом искусстве». Можно предположить, что он лечил своего тестя в его преклонные годы, хотя на сей счет не найдено никаких записей.

Интересно, что в более ранних пьесах Шекспир использовал язык и терминологию народной медицины, упоминал полынь, рвотный орех, сиропы и бальзамы, а со времени знакомства с зятем в его текстах стали появляться названия более изысканных снадобий, таких как кора черного дерева, колоквинт, мальва и мандрагора. В пьесе «Все хорошо, что хорошо кончается» он пишет о свище и вспоминает Галена и Парацельса; в «Перикле» доктор Церимон оживляет Таису с помощью «целебных настоев из растений, металлов, камней». Вывод тут напрашивается сам собой: его интерес к врачебному искусству связан с успехами его зятя. Терсит в «Троиле и Крессиде» перечисляет болезни, в том числе паралич и ишиас; вероятно, Шекспир вычитал эти названия в записной книжке доктора Холла.

Записи в дневнике свидетельствуют о том, что доктор отнюдь не был твердолобым пуританином. Он успешно лечил католического священника; заметил, что «вопреки всем ожиданиям, католик выздоровел», и добавил по-латыни: «Deo gratias» (Благодаренье Господу). Вероятно, он был умеренным пуританином, который, женившись на отступнице, пренебрег религиозными различиями.

Питер Акройд. Шекспир: Биография. М.: КоЛибри, 2009
Перевод с английского О. Кельберт

Варвара Бабицкая ·