Завантажити

весело зашевелю, засмеюсь дробными листочками и душистыми цветочками; молодой казак сорвет ветку моих цветов, подарит их своей коханке, коханка внлетет мой цветок себе между косы - и пуще полюбит казака; я сумею навеять, нашептать ей чары любви - я любила на свете... любила тебя, мой черно бровый казак, тебя, моя радость.
- Ого! Какие веселенькие! - сказал, входя, Никита.
- А о чем же нам печалиться? - спросила Марина.
- Разве вас простили'3
- Нет; а мы здесь вместе, и умрем вместе, и будем всегда вместе...
Никита покачал головой.
- Как нам не радоваться, брат Никита! - сказал Алексей. - Попали в беду, а тут как все нас любят, все навещают, приходят утешать...
- Гм! Вот оно что! Хитро сказано! Чистый московский обиняк. На что людям мешать? Вам, я думаю, веселее без третьего... А то досадно, что Алексей дурно думает о Никите, а Никита вот и теперь пообещал караульным сорок михайликов вина да меду сколько в горло влезет, чтоб пустили увидеть вас, пару глупых Алексеев... Господи, прости, что бабу нарекаю мужским именем!.. На Никиту сердятся, а Никита целый день поил стариков, говорил с попом да с письменными людьми, каким бы побытом и средствием спасти пана писаря. Бог вам судья, братику!
- Ну, что ж они говорили? - спросила Марина.
- У! Быстра! Цикава! Довела до беды доброго казака да и не кается! Что говорили? Ничего не говорили. Вот уже и плакать собирается!
- Оставь ее, Никита; грех обижать женщину. Что? Видно, нет надежды?
- Да я только так, я знаю их натуру; с тобою другая речь пойдет Говорить-то они говорили много, а толку мало; все равно, что кашу варить из топора: хоть полдня кипит, и шумит, и пенится; сними с огня котелок, хлебни ложкою - чистая вода, а топор сам по себе остался... Поил я до обеда стариков-характерников; нечего сказать, старосветские люди, стародавние головы, дебелые души, а к обеду сдались - лоском легли; я тогда за советом к одному, к другому: молчат, хоть бы тебе слово, ни пару из уст, лежат, как осетры! Сам виноват, подумал я, передал материалу. После обеда собрал с десяток письменных душ, поставил перед ними целое ведро горелки и говорю, вы, братцы, народ разумный, не чета нам, дуракам, вы часто в письмо глядите и знаете, что там до чего поставлено и что за чем руку тянет, дайте совет и помощь в таком деле, как оно будет?..
- А будет так, как бог даст, - отвечали они.
- Разумно сказано! Сейчас видно птицу по полету, - прибавил я.
- О! Мы, браге, живем на этом; от нас все узнаешь, вот только хватим но михайлику.
Выпили по два, по три михайлика, а все молчат: гляжу- пьют уже по десятому, я вспомнил сердечных характерников, что до сих пор храпят под валом, и сказал:
- Что ж, панове, как ваша будет рада (совет)?
- Вот что я тебе скажу, Никита, - начал один, - а что я скажу, тому так и быть; вся Сечь знает, что я самый разумный человек.
- Не знаю, братику, где он такого разума набрался. Разве в шинке у Варки, - перебил другой, - я не скажу о себе, а Болиголова его за пояс заткнет.
- Убирайся ты с своею Болиголовою подальше, куда и куриный голос не заходит; вот я расскажу...- сказал третий.
- А чтоб ты кашлял черепками, стеклом да панскими будинками (хоромами)! - закричал другой. - Да как подняли меж собою письменные души спор, крики, брань, что твои торговки на базаре в гетманщине, только и слышно: Я! Я! Я! Я! Не успел оглядеться да расслушаться, а они уже друг друга за чубы; перессорились, передрались, словно петухи весною, и пошли до куреня позываться (судиться); пропала только моя горелка! А вот уже вечереет, я и пошел до панотца (священника). Панотец меня выслушал и говорит:
- Дело, браге, важное, не выскочить Алексею от смерти.
- Будто, батьку, никак не можно спасти? - спросил я.
- Нельзя, - сказал панотец, - таков закон на Сечи. Правда, коли найдется женщина, которая захотела бы из-под топора или петли прямо вести преступника в церковь и перевенчаться с ним, то его простят; да кто захочет опозорить себя? Да и где возьмется на Сечи женщина? Люди в старину нарочно сделали такой закон: знали, что женщине неоткуда взяться.
- Вот и все тут, брате Алексею! Плохо!
- Плохо, Никита! Видно, на то воля божия! А все-таки тебе спасибо, бог тебе заплатит за твое старание.
- Да я выйду за Алексея, - почти закричала Марина, - я скажу перед народом, что...
- Ов-ва! Опять свое. Что ты скажешь? Ну что? Сама заварила кашу да хочешь и расхлебать.. Не до поросят свинье, когда ее смалят (палят).. Молчала б лучше, да богу молилась... Прощай, Алексей!
- Куда ты?
- Так, скучно, брате, хоть в воду броситься, скучно! Целый день поил дураков, а сам ни капли в рот не брал; кутну с досады...
- Не ходи, Никита, потолкуй с нами.
- С вами теперь толковать, что воду толочь- только устанешь; и вам веселее вдвоем, наговоритесь, пока есть время.
- Куда же ты?
- Поеду с горя к Варке в шинок!..
- Что ж-тебе за горе?
- Грех спрашивать, брате Алексею! Разве мне не жалко тебя? Черт вас знает, за что я полюбил вас,

читати