Завантажити

бах! — ушел. Заваливаю очередного героя. Пинаю ногами. Шипит, плюется, матерится по-узбекски. Бью снова. Затихает. Кидаюсь вперед, спотыкаюсь о чье-то тело, падаю. Тот, на земле, даже не муркнул. Наверное, приплыл, вояка. Тут же вскакиваю. И вдруг — искры из глаз. Падаю. Поднимаю голову. Надо мной — боец с арматуриной. Поддеваю его ногами, ловлю в падении, хлопаю мордой об бетон. Есть контакт! Не успеваю подняться, как на меня выскакивает следующий (меня аж передернуло) — с топором. Орет чего-то и машет как флажком на демонстрации. Еле-еле уклоняюсь. Снова замахивается. Инстинктивно дергаю головой в сторону, черепушку обжигает мгновенная боль, что-то теплое течет на ухо. Зверею, сшибаю его с ног, хватаю сзади одной рукой за затылок, другой за челюсть. Резко, с хрустом, разворачиваю лицом к себе. Все, готов.
Вскакиваю на ноги. Где-то впереди и еще справа ревет, двигаясь нам навстречу, батальон. Стена мазуты колеблется, дрожит, все больше поддается и наконец рассыпается на отдельные зашуганные единички с перекошенными окровавленными мордами, разбегающиеся в разные стороны. Все, дело сделано. Теперь еще погоняются за беглецами, вплоть до порогов казарм — может, пару десятков словят, — а завтра, с утра, проведут по всем частям построение и всех, у кого следы побоев, дернут в особотдел и потом на губу. Но это уже не наша забота. Мы — отстрелялись.
Равнодушно оглядываемся на усеянный бойцовым оружием, телами, обрывками ткани хэбэ плац. Подбираем своих раненых. Их немного, человек десять-пятнадцать.
Уходим. Оперативный дежурный, Вершигора, бормочет что-то рядом, но нас это не касается. Мы и не прислушиваемся даже. Рана на голове почти не болит. Слава богу, только чиркнуло топором. В госпитале такое нараз зашивают. Прижимаю рукой, тороплюсь за остальными. Возвращаемся домой…
Глава 4
— Боже, Андрюша, что с тобой? — испуганно спросила Наташка, уставившись на мою перебинтованную голову.
Почему-то сегодня мне не хотелось распускать перышки.
— Да так, знаешь, маленькая заварушка…
— Что случилось?
В ее голосе звучит искренняя тревога.
— Ничего особенного. Мелочи жизни, — отмахнулся я и, чтобы перевести разговор на другое, помахал перед наташкиным лицом сложенной вдвое бумажкой. — Знаешь, что это?
— Что?
Я показал.
— В первый раз я прихожу к тебе без нарушения Устава. Это увольнительная. До утра.
— Увольнительная? — радостно переспросила Наташка.
— Да, я ведь, как мы договаривались, подошел к ротному, все ему рассказал, ну, что мы собрались пожениться…
— И что он?
Я усмехнулся.
— Сказал, что я придурок, раз лезу головой в хомут… Но, как говорится, дело хозяйское. Благословил, мол, бог в помощь и все такое, и увольнительную выписал. Сказал, что будет давать увольнительные всегда, как только мне надо будет сходить к тебе.
— Ой, правда? — расцвела Наташка и бросилась мне на шею. — Хорошо-то как, правда?
— Хорошо, — кивнул я.
— А родителям звонил?
— Так уж тебе просто — взял и позвонил! Здесь же захолустное почтовое отделение, а не узел правительственной связи, верно? Заказал разговор. На послепослепослезавтра.
Наташка зачирикала, защебетала, засуетилась, собирая на стол. Кажется, она уже видела себя летящей в скором поезде навстречу новой, счастливой жизни.
Я вынул из вещмешка бутылку водки и две — портвейна.
— У нас же праздник — вроде как помолвка, да? Зови подружек, надо отметить.
Она благодарно взглянула на меня и вышла. Минут через пять в комнату завалила толпа девочек-белочек-давным-давно-не-целочек и мальчиков-зайчиков-мазутчиков с хохотом, криками, бутылками спиртного, консервными банками и сковородками жареной картошки. Нас с Наташкой усадили в центре, обсели стол со всех сторон как мухи и пошли под здравицы и дурацкие шуточки опрокидывать стопарь за стопарем.
Я тоже приложился к водочке, хорошо так, по-хозяйски, и попустило. Покатила потеха. Мы ели, пили, ржали, потом плясали до седьмого пота, так что пол под нами ходил ходуном, а когда устали, снова оседлали табуреты.
— Андрюша… — пьяно прошептала мне на ухо Наташка, когда я после опасного пике плюхнулся на тубарь рядом с ней. — Андрюша… ты на меня не того?..
— Чего? - не понял я.
—  Не сердишься? 
— За что?
— Ну… за все. Все-таки, это как-то против воли твоей…
— Не бери дурного в голову, а тяжелого - в руки, подруга, — обнял я ее за плечи. — Все нормально.
— Честно?
— Блин, конечно честно! Честнее не бывает.
Я снова плеснул себе беленькой, закурил.
— Ну, просто, как-то, знаешь, не по себе мне. Кошки скребут на душе.
— Ой, Наташка, гони ты их на хер, вот что я тебе скажу!
— И сон плохой снился.
Я вздохнул.
— Слушай, не нагружай, ладно? Подумаешь, кошки! Эка невидаль! Ладно бы тигры уссурийские скреблись, а то…
Она облегченно рассмеялась.
— Скажешь тоже — тигры!..
— А вот пить тебе, подруга, совсем не след! О пузе своем забыла?
Она испуганно посмотрела на меня и торопливо отодвинула от себя стопарь.
— Прости…
— И курить не надо. В курсе?
Она с готовностью протянула мне свою дымящуюся сигарету. Я, не глядя,

читати