Завантажити

переловишь.
— Да, — вставляю пять копеек. — Надо ж и другим патрулям работенки оставить.
— Правильно понимаете политику партии, товарищи солдаты, — ухмыляется Семирядченко и прибавляет шагу.
Мы уже знаем, что это будет. Сейчас поведет нас лейтенант к одному старенькому домику на улице Мира, в котором его халява живет. Блин, вспомнил, как Хохол всегда смеялся, когда слышал слово «халява». Оказывается, по-украински «халява» значит «голенище». А по-нашему — «телка». А говорят, братские языки.
Подходим к дому.
— Ладно, мужики, отвоевались на сегодня, — говорит лейтенант торопливо. — Свободны до завтра.
Мы со Старым, не сговариваясь, понимающе улыбаемся. Семирядченко делает вид, что наших ухмылочек не замечает. Дела кобелиные превыше всего.
— Какие будут распоряжения, ташнант?
— Какие-какие… Завтра в шесть ноль-ноль вижу вас здесь, на этом месте, — он несколько секунд думает. — До назначенного времени не вижу нигде. Все понятно?.. Э, Тыднюк, губень подбери, а то отвалится.
— Че такое? — возбухаю я.
— Лыбиться после дембеля будешь… Все, свободны. Мы понимающе переглядываемся и бредем в сторону ближайшего (и единственного в городе) кинотеатра «Октябрь». Показывают «Ангар-18». Берем билеты.
Конечно, лейтенанту Семирядченко хорошо — слинял с наряда и сразу к телке своей домой. И ни патрули его не парят, ни внеочередные построения. На то он и офицер. В крайнем случае всегда отмажется… Но вот если честно, то я бы с ним ни за что не поменялся.
Сижу грущу. Так тоскливо, тоскливо, тоскливо, воняет в этом зале какой-то гадостью, звук плохой, со всех сторон лузгают семечки, и Старый, что ни минута, пристает: «Ты уже этот фильм смотрел, да?.. Ну скажи, смотрел?.. А что дальше будет?.. А астронавтов убьют?.. А что он раскопал?.. А тарелку взорвут?.. А почему?..» Блин, убил бы на фиг, если бы вокруг народу не было. Вот, думаю, дуролом, что в отпуск не поехал, в натуре! Завис бы там, закосил бы, придумал бы себе болячку какую-нибудь. Сюда бы уже не вернулся, дослуживать. И уже не парили бы меня все эти проблемы — скорлупы, чмыри, скатанные постели, — жил бы себе нормальненько и жопу бы не морщил. Пивко, водочка, телки…
Постой-ка, кстати о телках. А почему бы сейчас, после кино на «швейку» не сходить? И ведь правда, не в казарму же идти ночевать, в самом-то деле.
— Старый, — бормочу, — после кино на «швейку» пойдем?
— Пойдем, — заводится с полоборота он. — Знаешь, Тыднюк, я там такую козу знаю…
Ну, вот и отлично, значит, и Старый при деле будет. Надеюсь, козу, которую он знает, не Наташей зовут, а не то…
Выходим на улицу, бредем куда-то в темноте. Спокойненько так, отвязно. А чего, нам стрематься некого — мы сами патруль…
Зависаю — труба. Весь день зависаю. Для меня этот день получился каким-то неразрывным продолжением прошлой ночи, каким-то прицепом. И вот ночь прошла, пропахала борозды, прошумела, а теперь день тянется, волочится за ней, как хвост, заметает эти борозды, сползает на тормозах.
Странное чувство. Вроде я уже не я, а так, для мебели здесь, ни за что уже не в ответе, ни на что влияния не имею, даже руками-ногами пошевелить сам по себе не могу, и все вокруг — оно как-то отдельно, как-будто взяли с кухни таракана, посадили… ну, скажем, в бээрдээмку, и он сидит, шугается (ебтать, что это кругом такое, где шкафчики, стол, плита, где запах родной, вкусный, где норки?), пошевельнуться боится, а эта железная громадина плевать на него хотела, с грохотом несется куда-то, и совершенно непонятно, куда именно…
Нездоровое чувство. Надо будет потом у Лехи Стрельцова спросить, что это за херня такая. Может, знает. А пока — к Наташке. Авось, попустит…
Глава 3
— Что случилось, малая? — спросил я небрежно, ловя Наташку за тугую попку.
Она молча освободилась, поставила передо мной миску с картошкой и чашку чая и уселась напротив.
Блин, я отлично чувствовал, что сегодня что-то было не так. И дряж прошел вяло-вяло, так, знаете, как осточертевшая обязанность у супругов-«дембелей», которые завтра — на все четыре стороны, «дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону…», и от чириканья ее одни объедки остались, и даже женский ее набор как-то уже не закругляется, не выпирает в мою сторону. Похоже, «любовь прошла, увяли помидоры». Что-то рановато. Я, если честно, еще и во вкус как следует не вошел. Для меня в наших взаимоотношениях еще духанский период не закончился, самый горячий, напалмом забрызганный, а она — как танковая броня зимой, аж яйца примерзают.
— Да в чем дело, блин?
Она холодно смотрит на меня, а на лице такая задумчивость, какую я видел только один раз в жизни — на физиономии прапорщика Станкевича, когда вверенный ему вещевой склад бомбонули.
Меня это начинает парить, и я швыряю чашку куда-то за ее голову. Она неторопливо оглядывается, оценивает размеры и характер разрушений, потом нехотя разлепляет губы:
— Ты и дома так же?..
— Наташа, не гони! — закипаю я. — У тебя что, какие-то проблемы? Что-то случилось?
— Все хорошо…
— Да? Не видно!.. Послушай, если ты считаешь, что мне больше не стоит

читати