Михаил Иванович Терещенко

(1886–1956)

 

 

Киев

Ника-Центр

2012

 

 

От редакции

 

…термин «олигарх» стал широко использоваться с 1990-х годов для обозначения узкого круга политически влиятельных крупнейших предпринимателей. В их число зачисляли глав крупнейших финансово-промышленных групп страны.

Материал из Википедии— свободной энциклопедии

 

 

Открывая новую книгу, мы прежде всего хотим знать, в каком жанре она написана.

Определить жанр книги «Первый олигарх» очень сложно. Это не историческая хроника, хотя все повествование от начала и до конца проникнуто духом времени, а герои живут, любят и страдают, пребывая в самой гуще исторических событий. Это даже не биография, которая могла бы пополнить серию «ЖЗЛ», хотя главный герой, безусловно, заслужил создания своего подробного жизнеописания, но уж больно субъективен любящий взгляд автора. Это не авантюрный роман (хотя и авантюр тут с избытком), уж слишком мало в книге вымысла и слишком много правдивых реалий жизни конца XIX— начала ХХ века. Это не исповедь и не дневник, хотя и написана от первого лица.

Эта книга— путешествие во времени, которое проведет необыкновенный гид… Михаил Иванович Терещенко. Не так часто земля полнится такими неординарными натурами.

 

Наше путешествие начнется с нетерпения маленького мальчика, который так хочет поскорее стать взрослым и, глядя в окно, мечтает о том, как вылетит из родного гнезда. «По воскресеньям перед моими глазами проходили нарядно одетые люди, иногда проезжали кареты— все направлялись на службу в только что построенный собор Святого Владимира, расположенный чуть выше нашего дома. Я любил наблюдать сцены из жизни, которые развертывались перед моими глазами. Меня пока отгораживали толстые стекла нашего прочного дома, но я уже вздрагивал от нетерпения при мысли, что придет и моя очередь устремиться на большую арену жизни.

<...>

Я слышал гудки прибывавших и отправлявшихся [с вокзала] поездов и уже тогда знал, что и сам я буду великим путешественником. В сущности, мне оставалось не так уж долго ждать, и скоро, даже слишком скоро, я тоже превращусь в перелетную птицу и стану неприкаянным странником, неспособным по-настоящему осесть где-либо».

Так описывает автор— Мишель Терещенко, внук М.Терещенко— чувства, переполнявшие маленького Мишу.

Он еще не может знать, что жизнь его будет не только баловать, но и подвергать испытаниям, которые сможет вынести не каждый человек.

 

Мальчик, над чьей судьбой, по его словам, «ворожили добрые феи со всего света». Юноша, который в шестнадцать лет стал обладателем одного из крупнейших состояний в России и главой огромной промышленной империи, которую основал его прадед Артемий Терещенко. Блистательный политик, в 31год— член Государственной думы России, успевший побывать министром финансов и министром иностранных дел во Временном правительстве после февральской революции 1917года. Талантливый финансист, обладавший удивительным чутьем и умевший преумножать и свои, и чужие капиталы. И в то же время— азартный и удачливый игрок, сибарит, ценитель прекрасного, друг и покровитель артистов и художников. Красивый мужчина, любимец женщин. И хотя автор упоминает только о двух романах своего деда, которые закончились официальным браком— с его бабушкой Маргарит и норвежкой Эббой Хорст, второй женой Михаила,— можно только догадываться, сколько женских сердец было им разбито.

И вот в один страшный год его жизнь вместе с жизнью огромной империи делает замысловатый крен. Рушатся устои и традиции, передававшиеся из поколения в поколение. Кровавый молох перемалывает судьбы людей. Теперь Терещенко— человек, перенесший унижения и тяготы заключения в казематах Петропавловской крепости, жизнь которого висела на волоске. Изгнанник, потерявший все, отвергнутый Родиной, на благо которой трудились несколько поколений его семьи, но не сдавшийся. Упорный и неутомимый труженик, который сумел начать свою жизнь с чистого листа и вновь обрести богатство и уважение.

Вот такими извилистыми путями мы будем пробиваться через время и безвременье ХХ века, через революции, войны, голодоморы.

Возможно, на придирчивый взгляд историка некоторые факты, события и сделанные из них выводы покажутся несколько субъективными. Но не это главное. Главное то чувство эпохи, которое сумел передать автор, глядя на нее глазами своего знаменитого деда.

 

И еще. Переживая с главным героем все его радости и невзгоды, помните, что эта книга прежде всего о любви... О любви всепоглощающей и побеждающей все преграды. О любви родителей к детям и детей к родителям. О любви к Женщине. О любви и преданном служении Родине. Эта книга о чести и благородстве, которые не смогли выбить из людей ни войны, ни революции, ни разруха, ни смерть... Эта книга о памяти, которая, к сожалению, бывает такой короткой... Эта книга о семье, которую без преувеличения можно назвать образцом трудолюбия, щедрости и заботы о сирых и обездоленных. О семье благотворителей и меценатов, подаривших своей стране больницы и приюты для сирот и инвалидов, университеты и театры, картинные галереи и храмы. И как больно осознавать, что земля, которой преданно служили все члены этой большой и дружной семьи, так быстро и на много лет забыла все их заслуги. Только сегодня понемногу память о Терещенко возвращается в Украину— в названиях улиц и железнодорожных станций. И все же...

Несколько лет назад один из украинских телеканалов транслировал проект «Великие украинцы», и (только вдумайтесь в это!) семья Терещенко не вошла даже в сотню (!) наиболее достойных выходцев из Украины. Грустно... А с другой стороны, может, все правильно: негоже им находиться в одном списке с Лениным и Петлюрой?..

 

А мы очень надеемся, что эта книга станет еще одним поводом вспомнить о великой семье Терещенко и о ее наиболее блистательном представителе— Михаиле Ивановиче, первом олигархе.

Мои первые шаги

(1886–1906)

– 1 –

Мое детство было наполнено живительным чувством защищенности: дитя родителей, соединенных величайшей любовью, я был окружен трогательной заботой близких. Под этим защитным покрывалом я смог вырасти, выработать характер, приобрести всесторонние знания, одним словом, выйти в большой мир, еще не догадываясь, какая необычная участь была уготована мне.

Однако уже в отрочестве эта изначальная гармония была нарушена смертью: в самом начале 1903 года, когда мне было только шестнадцать лет, умер мой дедушка Никола Артемьевич, а спустя несколько дней не стало моего отца, Ивана Николовича. Затем, в 1905–1917годах, одновременно с моим взрослением и возмужанием, чередой нахлынули бури, закружили в яростных вихрях и меня, и мою родину, понесли к более тяжким испытаниям.

Я родился в очень богатой семье, в ранней молодости стал наследником одной из мощнейших промышленных империй и одного из крупнейших состояний в той России, идущей в ногу с началом ХХвека. А в тридцать один год я лишился всего, оказался пожизненным должником, изгнанным из своей страны, осужденным Историей. Но материальные утраты никогда не были для меня главнейшей причиной страданий. До последнего дня моей жизни я буду пытаться обрести, иногда даже помимо своей воли, ту бесконечную любовь, которая окружала меня со дня моего рождения 18 марта 1886 года в Киеве.

 

Жителям деревеньки Волфино в Курской губернии, где сейчас проходит граница между Украиной и Россией, долго будет помниться тот день, когда мой отец приехал просить руки моей матушки. Дочери генерал-лейтенанта Михаила Андреевича Саранчева шел только двадцать первый год, когда зимой 1881/82года она повстречалась с моим отцом, двадцатисемилетним офицером. Любовь вспыхнула в их сердцах с первого взгляда и осталась с ними навсегда. Весной 1882 года мой отец, Иван Николович Терещенко, решился приехать в Александровский парк— летнее имение семьи Саранчевых, что в нескольких верстах от Волфино, просить руки юной Елизаветы у властного генерал-лейтенанта. Это было спустя несколько дней после православной Пасхи, снег уже растаял и только кое-где вдоль дорог белели смерзшиеся снежные корки.

Полагая, что решение молодых влюбленных соединиться узами брака было несколько поспешным и намереваясь отсрочить его до следующей зимы, генерал-лейтенант сказал моему отцу: «Молодой человек, то, что вы носите фамилию Терещенко, еще не означает, что вы можете незамедлительно получить все, что является для вас желанным или кажется вам таковым. Брак двух молодых людей— это очень серьезное решение, которое должно пройти проверку временем. Не будьте столь нетерпеливы. Если ваши чувства к моей дочери останутся такими же сильными, то, когда улицы Волфино побелеют вновь, я отдам вам ее руку. Но не ранее».

На следующее утро генерал-лейтенант, открыв ставни в своей комнате, увидел, что дорога, ведшая из деревни, вся побелела от...сахара, который ночью спешно привезли из расположенного неподалеку, в поселке Теткино, терещенковского сахарного завода. Катились телеги, и сахарная пудра, белая как снег, уже покрывала дорогу к Александровскому парку. Спустя немного времени, как в волшебной сказке, мой отец Иван Николович женился на Елизавете Михайловне.

Через два года после рождения в 1884 году моей старшей сестры Пелагеи, которая всегда будет для меня воплощением доброты и нежной поддержки, я появился на свет в большом доме псевдого­тического стиля на Бибиковском бульваре в Киеве, напротив ботанического сада, неда­леко от перекрестка с большой улицей, спускающейся к центральному киевскому вокзалу.

Однако, несмотря на ус­пешную выдумку моего отца, такое недопустимое использование сахара, столь важного продукта в жизни людей, очень не понравилось моему деду Николе Артемьевичу, владельцу сахарных заводов, носящих имя братьев Терещенко. С того дня моему отцу было предписано воздерживаться от посещения семейных сахарных заводов. Никто не мог тогда даже предположить, какую роль сыграет этот «указ» моего деда в развитии культурной жизни в Украине и в создании коллекций будущих киевских музеев!

И вот мой отец, молодой офицер, лишенный права участвовать в семейном деле, целиком посвятил себя военной карьере под крылом своего тестя, с которым его связывали прочные, полные глубокого взаимного уважения отношения. Но самым важным, что он вынес из проведенных на военной службе лет, была крепкая дружба с живописцем Верещагиным, в то время официальным художником русской армии. Он помог моему отцу проникнуть в тайны живописи. Они много путешествовали вместе, и мало-помалу мой отец увлекся искусством модерна, расцветшим в России, как, впрочем, и в других странах.

 

 

 

 

 

 

Глава вторая

Опьянение любовью и деньгами

(1907–1913)

– 1–

После окончания обучения в Лондоне, которое совпало с началом моих размышлений о политическом будущем России в связи с волнениями 1905года, и после первого опыта работы на семейном предприятии в Теткино в 1906году, год 1907-й принес мне ни с чем не сравнимое для молодого человека двадцати одного года отроду счастье.

Прежде всего я решил отпраздновать мое долгожданное совершеннолетие в казино Монте-Карло. Наконец я мог играть на свои деньги. И как же было заманчиво ощутить размеры огромного состояния, которое отныне было в моих руках! Я играл всю ночь, ставя преимущественно на даты рождения моей матери и бабушки, на которые мне всегда будет везти. На исходе ночи я смог насладиться победой, вынудив лучшее казино Монте-Карло накрыть главный стол рулетки черным сукном и объявить, что ресурсы казино исчерпаны и не позволяют продолжать партию с этим молодым русским, средства которого и воля к победе казались неисчерпаемыми. Конечно же, и теория статистики профессора Карла Бюхера из Лейпцигского университета мне пригодилась, и состояние мое позволяло сохранять невозмутимость и спокойствие в любой ситуации, но в итоге мне просто явно везло.

Лето 1907года останется в моих воспоминаниях летом самых увлекательных путешествий, самых прекрасных вечеров в казино на Лазурном берегу и даже на Итальянской Ривьере, а еще— летом первых любовных переживаний. Поначалу меня влекло к женщинам старше меня, возможно, потому, что в казино, куда меня самого только-только допустили, было трудно встретить юных особ. Однако в конце лета в Париже все мои увлечения на один вечер испарились, когда я встретил Маргарит, молодую француженку, которая была моложе меня.

Меня и моего дядю Александра пара его французских друзей пригласила принять участие в ужине. Это была Битва цветов^[1], которую устраивали летом по пятницам на авеню Опера. За соседним столиком сидела Маргарит, чья красота и свежесть произвели на меня неотразимое впечатление; внизу декольте ее платья было приколота великолепная белая роза. Я незамедлительно выбрал ее мишенью своего внимания, при этом был несколько навязчив, в результате чего она выразила в наш адрес свое недовольство, обиделась и пересела так, чтобы оказаться к нам спиной, уступив свое место новому гостю. Тогда я встал, принес ей извинения за мое бесцеремонное поведение и попросил принять приглашение отужинать назавтра, чтобы сгладить неприятное впечатление. Я сказал, что буду ждать ее один, и надеюсь, что и она сможет прийти одна. Она пришла одна, и мы расстались добрыми друзьями.

На следующий день я был вынужден уехать из Парижа в Канны, но отныне Маргарит ежедневно получала от меня корзину цветов от Лашома, или телеграмму с изъявлением чувств, или еще какой-либо знак внимания, который я мог оказать на расстоянии. Вскоре мы снова встретились в Париже и стали отныне неразлучными возлюбленными.

Маргарит обожала розы. Мы часто посещали розарий в городке Ля-Э-ле-Роз близ Парижа. К моему большому удивлению, я открыл там розу «Мадам Олимпия Терещенко». Это был уникальный цветок, столь же розовый и нежный, как кожа моей возлюбленной, с красными прожилками, символизирующими силу нашей любви. Я узнал что эта роза была создана в 1882 году Луи Левэком специально для моей тети Олимпиады, жены моего дяди Семена в то время, когда он жил в Париже, в особняке, построенном им по улице Галилея, 19. (Роза «Мадам Олимпия Терещенко» продолжает культивироваться до наших дней в розарии департамента Валь-де-Марн, ожидая, быть может, что рано или поздно она вновь поможет выразить чувства одному из наследников фамилии Терещенко...)

В то время Французская Ривьера была для русской «золотой молодежи» тихой пристанью, где можно было укрыться и от сурового климата Санкт-Петербурга, и от недремлющего императорского ока. Здесь, неподалеку от моей милой «Марипозы», я встретил многих новых друзей и некоторых особ, повлиявших, бесспорно, на мои еще формирующиеся политические взгляды.

Впрочем, острые политические дискуссии смягчались влиянием средиземноморского климата и нашим всеобщим дилетантизмом. Многие мои друзья— студенты, поэты, писатели, музыканты, артисты— из Санкт-Петербурга любили весело и беспечно проводить время в моем обществе вдали от тягот российской жизни.

Эти оживленные вечера, музыкальные, поэтические или философские, не мешали мне оставаться в курсе всего происходящего в России. Я был одним из первых, кому установили телефон, с номером 3.49, что позволяло мне, иногда, правда, после пяти- или шестичасового ожидания, получать ежедневно все новости из Киева и Санкт-Петербурга.

В Монте-Карло я ощутил вкус к опере и балету. Там я слушал многих великих певцов, таких как Шаляпин, Собинов, Зельма Курц, Фелия Литвин, Эдвина и Баттистини, а также пересмотрел все самые прекрасные балеты. Не замедлил проснуться и мой интерес к литературе, еще более окрепший во время моих частых пребываний в Санкт-Петербурге.

 

 

 

 

 

Мой роман с Маргарит, начавшийся осенью 1907года, никогда не прерывался. Но я мог встречаться с ней только в Париже, где она ждала меня, так как запрет моей матери Елизаветы оставался безнадежно неизменным. Мать и слышать не хотела о любви всей моей молодости и, ссылаясь на то, что Терещенко и Саранчевы всей своей кровью связаны с историей и традициями казаков, не допускала даже мысли о моей женитьбе на француженке.

Однако мне становилось все невыносимее надолго расставаться с Маргарит. А создание семьи было, пожалуй, единственным, что я еще не изведал на собственном опыте. И я решил привезти Маргарит в Санкт-Петербург, где мог легко обеспечить ей достойный образ жизни. Я признался Маргарит, что хотел бы иметь от нее ребенка, даже если заключение брака пока невозможно, так как я не мог допустить столь глубокого конфликта между мной и моей матерью. К моему величайшему счастью, Маргарит согласилась, и я начал привыкать к мысли, что скоро и у меня будет своя семья.

Я был так счастлив этим согласием и теми новыми перспективами, которые открывались передо мной, воодушевляли меня и придавали, наконец, ощутимый смысл моему пребыванию на этой земле, что решил приобрести какую-то уникальную драгоценность и преподнести ее Маргарит, когда она подарит мне этого уже горячо любимого мною ребенка.

Я начал поиски эксклюзивного подарка для Маргарит, который превзошел бы своей красотой все, что только можно было тогда вообразить. Я любил «Иоланду», потому что это была самая большая и роскошная яхта в мире, я любил работы великих мастеров в моей постоянно пополнявшейся коллекции, так как эти шедевры были уникальны, я любил балет и оперу, неустанно возносившие меня на вершины блаженства. И я понял, что подарок, который я преподнесу Маргарит, должен быть прекраснейшим из всех, ведь ее подарок мне— ребенок, уже столь желанный,— тоже будет драгоценнейшим из даров, которые я могу получить.

Летом 1913года я направлялся к своей яхте, ожидавшей меня в Северном море, и по пути остановился в Антверпене. Я сообщил многочисленным перекупщикам, имевшим конторы в этом городе, что разыскиваю самый красивый камень, какой только можно приобрести. Сразу такого не нашлось. Но на обратном пути мне предложили восхитительный алмаз, поистине уникальный, красивейший и редчайший из всех, что мне довелось видеть до того дня. Я приобрел его для Маргарит, невзирая на баснословную цену, которую запросили за этот еще не ограненный алмаз в сто пятьдесят каратов, тайно привезенный из Индии специально для меня.

Специалисты по драгоценным камням всего мира оценили уникальный алмаз, который стал моей собственностью, очень высоко. (Именно с того времени началась история синего алмаза «Терещенко», которая продлилась до начала ХХІ века.)

После огранки у Картье синий алмаз «Терещенко» весил 42,92карата. У него была идеальная форма огранки— «Груша». Он занял место в классификации редчайших алмазов типа IIb^[2]. Чтобы еще больше подчеркнуть ценность этого камня, я попросил ювелира с Вандомской площади в Париже сделать его центральным элементом колье, где гармонично сочетались сорок шесть «дурманящих воображение» бриллиантов весом от 0,13 до 2,88 каратов с огранкой всевозможных форм— «Маркиз», круглой, «Груша», «Сердце» и различных цветов— светло-желтого, лимонного, морской волны, персидского зеленого, золотисто-желтого, серого, голубого, лилового, розового, ярко-оранжевого или ярко-желтого… Это колье останется одним из самых крупных заказов за всю историю дома Картье… и будет выражать высоту моих чувств к Маргарит и ребенку, который вскоре должен был появиться на свет.

 

Заканчивалось лето 1913года. Мне шел двадцать седьмой год. Колесо фортуны вознесло меня на вершины богатства, власти и счастья. Я был главой крупнейшей промышленной империи тогдашней России, я стоял за штурвалом роскошнейшей яхты, жил в великолепных особняках Санкт-Петербурга, Киева, Канн, был другом поэтов, философов и артистов, блестящим юристом и финансистом с мировым именем, любовником прекраснейшей в мире женщины, преданно ожидавшей меня в Париже, согласившейся подарить мне ребенка, о котором мы вместе мечтали. Казалось, ничто не сможет омрачить моего абсолютного счастья. Приобретение прекраснейшего на свете синего алмаза было своеобразным венцом моих достижений, подтверждением того, что ни в чем более мне не будет отказа.

И все же, несмотря на переполнявшее меня чувство всеобъем­лющего счастья, мое сознание страдало от несправедливости, лежащей в основе нашего общества. Я знал, что мне доступно все, но почему это было недоступно для других? И что я мог сделать, чтобы это изменить. Я готов был пожертвовать личным благополучием, которое, в сущности, заработал честным трудом, ради счастья и процветания нашего общества. Но по иронии судьбы именно мое личное счастье упрочнялось и мои доходы все возрастали! Кто, кроме моего друга Александра Блока, мог бы в такие минуты понять мое глубочайшее отчаянье и непреодолимые душевные муки?

Итак, я достиг высочайших вершин. Я уже поразил весь мир своими свершениями— можно сказать, еще до того, как по-настоящему повзрослел. Теперь мне оставалось только изумить Маргарит. Через несколько месяцев колье будет готово. Через несколько месяцев родится наш ребенок. Возможно, это новорожденное дитя привнесет нечто новое в мою жизнь и придаст ей смысл? Во всяком случае, именно этого я желал.

– 8–

Если сегодня синий алмаз «Терещенко» считается четвертым по величине, так как с того времени были обнаружены другие, более крупные, синие алмазы, то в 1913году он был вторым в мире крупнейшим синим алмазом, а первое место занимал всемирно известный камень под именем «Хоуп», принадлежавший французской короне. Однако после французской революции он попал в Англию и Соединенные Штаты Америки. Этот синий алмаз был огранен во Франции в 1673году, весил шестьдесят семь каратов и тоже был отнесен к очень редкому типу алмазов IIb.

Как и «Хоуп», синий алмаз «Терещенко» был найден в Индии, в районе Голконды, в копях Коллура. Как и «Хоуп», он был, вероятно, ритуальным украшением индусского бога Рамы, затем был похищен и переправлен в Европу. И коль скоро, согласно легенде, алмаз «Хоуп» был роковым камнем, приносящим несчастья, и над всеми его владельцами тяготело ужасное проклятье, то нельзя ли предположить, что такое же проклятье могло обрушиться и на будущих владельцев алмаза «Терещенко»? Возможно, эти два великолепных камня с одинаковым глубоким синим сияньем были когда-то двумя глазами одного идола, были похищены у своего бога злоумышленниками и теперь они оба вершат свою страшную месть, которую ничто не в силах остановить? И проклятье это настолько ужасно и могущественно, что могло даже породить французскую революцию 1789года и русскую революцию в 1917-м?!

 

 

Глава третья

Спасти страну от крайностей

(1914–1917)

– 1 –

Война— мы еще не знали, что она станет первой и что она будет мировой,— началась. Русские солдаты, плохо подготовленные и плохо вооруженные, бросились в бой с отвагой и в едином порыве. Большую их часть составляли крестьяне, которые оставили на хозяйстве в селах жен и престарелых родственников.

Разумеется, в августе уборка свеклы еще не начиналась и Товарищество Терещенко вынуждено было исхитряться и решать множество проблем, чтобы обеспечить сырьем сахарные и другие заводы. Для организации его работы я был вынужден уехать в Украину. К тому же первые военные сводки свидетельствовали о сложном положении наших войск в Пруссии и Галиции, и необходимо было принять меры предосторожности на тот случай, если фронт приблизится к нашим землям на Волыни, к западу от Житомира и Подолья, в окрестностях Винницы, где я арендовал земли графини Брадисской.

Перед отъездом я снял для Маргарит большую квартиру на втором этаже красивого дома на Миллионной, совсем недалеко от дома моей матери Елизаветы. Там она всегда будет поблизости и под защитой, поскольку французская военная миссия в Санкт-Петербурге помещалась на первом этаже этого же здания.

Затем я уехал в Киев и застал в городе панические настроения в связи с положением дел на фронте. Моя функция представителя от Украины в Военно-промышленном комитете обрела новый смысл. Необходимо было перестраивать работу всех заводов для обеспечения лучшего снабжения и экипировки наших войск. Я отдавал этому все силы, равно как и старался наилучшим образом выполнять свою роль молодого депутата Государственной думы. Я принялся финансировать многие проекты, необходимость которых диктовалась экономикой военного времени.

В Киеве я ускорил строительство приютов для бездомных, которые могли бы служить пристанищем или даже больницами для раненых бойцов. Прекрасное помещение на тысячу коек было возведено на улице Нижний вал, на Подоле. Мы также пополняли бюджет различных больниц, ранее выстроенных в Киеве нашей семьей, в частности детской больницы (сегодня— «Охматдет») и больницы на улице Стрелецкой, чтобы они могли запастись всем необходимым в ожидании раненых с фронта, что непременно должно было случиться.

Следует признать, что первые же попытки наступления под командованием бездарных стареющих военачальников, назначенных на высокие должности только благодаря их наследственным дворянским титулам или близости к императорской семье, были крайне неутешительными. Превосходя противника в численности, русские силы вынуждены были отступать на всех фронтах и подвергались настоящему избиению.

Эти первые месяцы военной кампании ясно показали мне ограниченность и бессилие самодержавия и укрепили меня в мысли о необходимости скорейших изменений, если не сказать— переворота, в старой царской России. Чтобы хоть как-то ослабить страдания наших бедных солдат, я взял на себя руководство миссией Красного Креста на фронтах юго-западного направления и неоднократно бывал на передовой, в частности на Галицком фронте, где пытался организовать помощь, столь необходимую участвующим в боях. Конечно же, все свободные средства нашего Товарищества, равно как и часть моего огромного состояния я направлял в государственные займы, необходимые стране для ведения войны.

Чтобы сделать еще больше, я передал мое любимое судно «Иоланду», находившееся в порту Христиании^[3] в Норвегии, в распоряжение британского адмиралтейства в целях переоборудования его под плавучий госпиталь и использования там, где Антанте будет необходимо. Кроме того, моя возлюбленная Маргарит, которая теперь жила подле меня в Санкт-Петербурге и не нуждалась в своей парижской квартире по улице Мариньян, 6, недалеко от Елисейских полей, передала ее французскому Красному Кресту для проживания и лечения выздоравливающих после ранения на фронте французских офицеров.

Таким образом, мы полностью стали на службу Антанте, Тройственному союзу Франции, Англии и России, направленному на быстрый разгром Пруссии и ее союзников. Но война затягивалась, победа, видевшаяся всем быстрой и окончательной, каждую неделю становилась все более отдаленной и менее вероятной. В войну был втянут весь мир. Ничто не получалось так, как планировалось; точнее, ничего планировать было нельзя.

 

 

 

 

 

Только позднее я узнал обо всем, что совершила Маргарит для того, чтобы спасти мою жизнь. До нее дошли слухи, что остальных министров Ленин хотел освободить в свой день рождения. Но это не касалось меня. Маргарит узнала, что меня казнят до этой зловещей даты, и сделала все мыслимое и немыслимое, чтобы вытащить меня из тюрьмы.

Сразу после моего ареста она отправилась в Министерство юстиции и добилась встречи с комиссаром юстиции Штейнбергом, который втайне от своего секретаря попытался ей помочь. Но заключенный был слишком видной фигурой, и он признался Маргарит, что решение об освобождении бывшего министра может принять один только Ленин. Но как до него добраться?

Как я уже упоминал, моя любимая жила на Миллионной, как раз над французской военной миссией в Петрограде. Два работника этой миссии, граф Жан де Люберсак^[4]и Пьер Дарси, которых мы не раз принимали в нашем доме, просто из дружеского расположения всячески старались нам помочь. Они вовсю пользовались своим статусом иностранцев и не боялись рисковать. Жан де Люберсак, ставший после этого нашим другом, был офицером несколько авантюрного склада и исполненным бравады; он даже планировал освободить меня, организовав побег из крепости. Но от этого плана в последнюю минуту он вынужден был отказаться по настоянию моей матери, которая опасалась, что затея плохо кончится, и все еще надеялась мою свободу тем или иным способом купить.

Пьер Дарси, друг Альберта Тома^[5], имел связи в кругах французских социалистов, благодаря чему и сумел добиться встречи Маргарит с Лениным. Она вынуждена была в мороз более двадцати часов топтаться по снегу перед Смольным, но в итоге была принята. Во время этой встречи, на которую она пошла в сопровождении Пьера Дарси, присутствовали Ленин и Троцкий. Несмотря на свою хрупкость и ужас, который она испытывала перед этими кровавыми диктаторами, Маргарит сумела мобилизовать все свое мужество и спокойно изложила множество аргументов, они должны были убедить собеседников в необходимости освободить человека, которого она любила. Будучи француженкой, она обещала увезти меня во Францию и удерживать вдали от России. Она много говорила о меценатстве семьи Терещенко, о той заботе, которой были окружены все рабочие и служащие, работавшие на семейных промышленных предприятиях. Михаил Терещенко никогда не выступал в роли эксплуататора простого народа, накопителя или угнетателя, уверяла Маргарит, но всегда чтил семейный девиз «Стремлением к общественным пользам».

Видя, однако, что все ее доводы не производят должного впечатления (Ленин сидел с каменным лицом, и было понятно, что он готов в любой момент прекратить аудиенцию), она решилась рискнуть и заявила, что при посредничестве посольства Франции готова отдать свой великолепный синий алмаз в обмен на свободу возлюбленного. К ее великому разочарованию, Ленин отказался. Он кричал, что рабоче-крестьянская революция не продается, что Михаил Терещенко как раз и олицетворяет собой все то, что хотят уничтожить большевики: мало того что как известный представитель крупной буржуазии он есть воплощение капитализма, патернализма, эксплуатации и чуждой классовой идеологии, но и как министр иностранных дел он препятствовал заключению сепаратного мира и прекращению войны, а потому является самым что ни на есть «мясником русского народа».

Маргарит вышла уничтоженная и решила, что уже ничто не помешает Ленину сделать себе подарок ко дню рождения, отняв жизнь ее возлюбленного. Она пребывала в страхе и изнеможении, не могла ни спать, ни забыться, ни надеяться еще на что-либо. Тогда она еще не знала, что было главной причиной столь резкого отказа Ленина. Ведь именно я, Михаил Терещенко, обнаружил тайные соглашения большевистского вождя с врагами России, собрал письменные документы, которые доказывали это предательство, а также был осведомлен обо всех денежных средствах, переведенных в пользу Ленина в качестве платы за его работу на Германию. Ленин не мог знать, что все эти доказательства на самом деле превратились в дым накануне штурма Зимнего дворца. Поэтому он сможет успокоиться только после того, как я буду казнен.

Троцкого же все эти проблемы Ленина не волновали, поэтому руки у него были развязаны. В тот же вечер Пьер Дарси получил секретное послание. Троцкий признавал, что ему срочно нужны деньги на создание «красной рабоче-крестьянской армии», а потому, не имея возможности официально освободить Терещенко, он предлагает помочь ему выйти из тюрьмы в обмен, конечно же, на уникальный камень.

Мелькнул слабый проблеск надежды, и Маргарит ожила. Она согласилась на эту сделку и, более того, потребовала освобождения и Николая Николаевича Кишкина, с которым я завязал в тюрьме дружественные отношения, которые хоть немного скрашивали тяготы заключения. Троцкий согласился. Маргарит вручила синий алмаз Пьеру Дарси. В тот же вечер оба узника были переведены в тюрьму «Кресты», откуда, вероятно, Троцкому было легче имитировать побег.

Вскоре пришел приказ об освобождении Николая Кишкина по всей форме. За мной же явились два кронштадтских матроса, набросили мне на плечи тяжелый матросский бушлат и вывезли на машине красноармейцев на Финляндский вокзал. Там меня посадили в пустой вагон для перевозки скота в составе, который должен был ночью отправиться через Петрозаводск в Мурманск. Основной железнодорожный путь Петроград–Хельсинки был перерезан, однако поезда ходили (снабжение войск все еще продолжалось), пробираясь через лабиринт путей на севере, которые часто оказывались заваленными огромными снежными сугробами. Мои провожатые в качестве багажа вручили мне мешок, в котором, похоже, были вещи, изъятые у меня при аресте и вместе со мной переправленные в «Кресты», и закрыли снаружи дверь пустого вагона. Счастливый уже от того, что не стою в эту минуту перед расстрельным взводом, я стал терпеливо ждать. Я тогда не знал, куда ведет этот путь: к свободе, на что намекали сопровождавшие меня красноармейцы, или к гибели…

Вскоре после проведения той сделки Пьера Дарси без какой-либо видимой причины арестовали и отправили в далекую московскую тюрьму. А через какое-то время он был найден там мертвым. Троцкий не любил лишних свидетелей, особенно таких, которые имели доступ к окружению Ленина. Французское гражданство и дружба с Альбертом Тома оказались недостаточной защитой.

 

 

 

В Украине в 1918–1920годах власть много раз переходила из рук в руки. Только в 1918году в Киеве сменилось не менее десяти правительств: сначала большевики, первый раз взявшие Киев в январе 1918года, потом силы гетмана Скоропадского, немецкая оккупация до 15 ноября, затем, 15 декабря,— анархист-националист Симон Петлюра. И уже с самого начала революционных беспорядков имущество нашей очень богатой семьи было объектом пристального внимания, все наши дома были разграблены.

Еще будучи министром, я смог в августе 1917года специальным поездом вывезти большое число предметов искусства из нашего имения Александровский парк в Петроград. В феврале 1918года, когда я находился в Петропавловской крепости, моя мать решилась отправиться в Киев, чтобы попытаться спасти наши коллекции в Украине. Она знала, что наши дома уже подвергались разграблению во время первого прихода красногвардейцев в январе. Мои собственные дома, расположенные на Бибиковском бульваре под номером 12 (дом моего деда Николы) и номером 34 (дом моего отца Ивана) после моего ареста охранялись плохо, а дом брата моего деда Федора на Терещенковской, 9 и вовсе стоял пустым после отъезда моих тетушек Надежды Владимировны (мать моих кузенов) и Ольги Николаевны в Англию в марте 1917года. И только мои тетушки Варвара, вдова Богдана Ханенко, умершего 26 мая 1917года, и Елизавета Терещенко, вдова Александра Терещенко, умершего в 1911году, приняли решение остаться, несмотря на весь царивший вокруг кошмар. Дом Варвары Ханенко хорошо охранялся, поскольку там находились все ее замечательные коллекции; в надежде уберечь главные шедевры она решила перевезти их домой. Однако многое все же погибло в пучине этих бурных событий.

Теодор Эрнст, историк-ис­кусствовед, приехавший в Киев в феврале 1918года, описывает в своей книге «Сокровища искусства Киева, пострадавшие в 1918году» катастрофическую ситуацию, которую он обнаружил:

«В ходе памятных январских дней, когда большевики взяли Киев, погибла большая часть коллекции Михаила Ивановича Терещенко, находившаяся в доме его покойного отца Ивана Николаевича Терещенко на Бибиковском бульваре, 34. Тот, кто не был в этом доме в дни советской оккупации Киева, не может даже примерно представить себе разгром, который там был учинен. Самое тягостное впечатление производили останки величественных картин известных художников, разорванных в клочки или изрубленных саблей без всякой видимой причины. Часть картин была вырезана из рам ножами или саблями, таким же образом была изрезана обивка стульев и кресел.

Сорок картин разных художников русской школы были похищены, равно как и сто восемьдесят этюдов и набросков Верещагина, одна гравюра Крамского, три бронзовые статуи и сорок художественных альбома. В числе изуродованных или похищенных картин фигурируют: “Девочка на фоне персидского ковра” Врубеля, две картины Репина (“Затворница” и “Петрушка”), три картины Маковского, а также произведения Бодаревского (“Большая вода”), Риццони, Щедрина, Сведомского, Волкова, Святославского (восемь картин), Верещагина (“Кремль”, “Индийский дворец”), Кузнецова, Мурашко (“Искушение Святого Антония”). Из художественных альбомов грабителей привлекли в первую очередь папки с гравюрами, драгоценные публикации Ровинского, среди которых “Рисунки Рембрандта”, гравюры и офорты Шишкина, издание “Древности Российской империи” и т.п.

Наконец, среди того, что было разбито и порвано, находились мраморный бюст, четыре этюда Верещагина и еще двадцать четыре картины. В том числе: “Портрет ЕкатериныII” Лампи Старшего, несколько произведений Васнецова (“Святая дева” и “Варяги”), Шишкин, Суриков (“На бахче”), Поленов (“Христос на Генисаретском озере”), Кузнецов, “Казак” Соколова и “Натурщик” Врубеля. То, что удалось спасти, сейчас (то есть летом 1918года.— Прим. авт. ) находится частично в Академии искусств на Подвальной, а частично— в Городском музее древностей и искусства. Есть надежда, что некоторые из украденных полотен удастся вернуть владельцам».

Моя мать Елизавета сделала все возможное, чтобы сохранить то, что еще можно было спасти, и передала произведения на хранение в Городской музей древностей и искусства. Она была особенно огорчена и взволнована, когда обнаружила, с какой невероятной яростью была искромсана огромная картина Поленова «Христос на Генисаретском озере». Это была последняя картина, купленная мною в 1913году, накануне войны. Изображение Христа, идущего по берегу чистого и прозрачного озера, поразило меня спокойствием и безмятежностью, исходившими от этого творения, и я решил повесить его на стене моего кабинета в Киеве. Красногвардейцы всласть поглумились над этим посланником мира. Так разве можно было ждать чего-то хорошего от грядущего господства варваров, которое насаждалось в нашей сбитой с толку стране? (Много лет спустя это полотно Поленова, худо-бедно отреставрированное, излеченное от полученных в 1918году увечий, станет одним из основных шедевров в коллекции Киевского национального музея русского искусства.)

15 декабря 1918года войска «националистов» генерала-поета Симона Петлюры снова предали Киев огню и мечу. Моя тетушка Варвара Ханенко, муж которой Богдан скончался годом раньше (а я был указан, как исполнитель его завещания), приняла решение передать для лучшей сохранности все свои замечательные коллекции на хранение в Академию наук Украины, куратора которой она уважала. Чувствуя приближение опасности, она направила туда соответствующее письмо. Но до Академии это письмо не дошло, поскольку в ту же ночь ее здание сгорело.

Месяцем раньше, 15 ноября 1918года, немцы, покидая Киев после подписания мирного договора, выделили в распоряжение Варвары Ханенко бронепоезд, который мог бы доставить ее и коллекции в Берлин, где они были бы в безопасности. Но она отказалась и от своего имени, и от имени своего покойного супруга, так как они всегда мечтали, чтобы эти произведения искусства, собранные ими за всю жизнь, навсегда остались в Киеве в целях образования и на радость всем украинцам. Кроме того, все эти коллекции после ее смерти должны были достаться ее племяннику Михаилу (то есть мне), а он всегда очень негативно относился к немцам и сражался с ними. Тетушке шел тогда шестьдесят шестой год. Она очень любила путешествовать, но ни за что не хотела навсегда покинуть Киев, как многие наши родственники, и жить в изгнании. Она понимала, что подвергается большой опасности, но решила встретить ее лицом к лицу и была готова скорее умереть, чем бросить свои коллекции или уехать вместе с ними на чужбину, оставив город, который и ее муж, и она так любили и для которого так много сделали.

В 1919–1920годах Киев много раз переходил из рук в руки. После ожесточенных боев белые сменяли красных, красные— черных... И в этих условиях Варвара принялась защищать свои коллекции, как могла. Она вновь вступила во владение и смогла пересмотреть свои коллекции, когда генерал Деникин взял город в августе 1919года. Но в декабре 1919года в Киеве была установлена советская власть. Лишь 27 февраля 1921года был создан Музей искусств и археологии Ханенко^[6], его возглавил Н.Е.Макаренко, бывший помощник хранителя Отделения Средних веков и эпохи Возрождения Императорского Эрмитажа.

Последний год на этой земле моей тетушки Варвары, умевшей превращать в истинный рай все, к чему она прикасалась, стал настоящим адом. Элегантное охровое палаццо на Терещенковской улице, 15, где она хранила свои сокровища, было реквизировано, а ей оставили только комнатушку под крышей, где она ютилась со своей бывшей прислугой Дусей. С иезуитской жестокостью этой женщине, которая была сама доброта, было запрещено хотя бы одним глазком взглянуть на какой-либо из шедевров ее огромной коллекции, столь любимой, столь хорошо знакомой, ведь она сама создавала это собрание с невероятными терпением и любовью. Она была вынуждена жить в заточении прямо над своими сокровищами и знать, что они совсем близко, но для нее отныне недоступны.

Ставшая узницей в своей каморке, потерявшая семью и друзей после того, как Елизавета, вдова Александра Терещенко, жившая рядом в красивом доме с голубой ротондой и видом на парк, в конце концов последней уехала в Париж, Варвара Ханенко, которой было почти семьдесят лет, понимала, что ее положение безнадежно, и хотела только смерти, чтобы соединиться со своим любимым мужем. И прочь запреты, она должна в последний раз увидеть обожаемые шедевры! Презрев категорические приказы, холодной апрельской ночью 1922года она решилась рискнуть и тайно повидаться со своей коллекцией. Она чувствовала себя такой слабой, она была так грустна, что поддержать ее могло только прощальное созерцание сокровищ— в них была вся ее жизнь. После этого за ней придет смерть. Она это точно знала, но не испытывала страха.

С помощью Дуси Варвара смогла тайком войти в «свой» музей, держа в руке свечу. Она не ограничивалась торопливо брошенным взглядом, а подолгу рассматривала произведения искусства, которые так любила, но которыми не могла любоваться все долгие последние месяцы. Она знала— это в последний раз. Охватившее ее чувство было настолько сильным, что она не могла сдержать слез. Но это были слезы радости. Как ни странно, до самого рассвета никто не обратил внимания на загадочный огонек, неторопливо перемещавшийся из комнаты в комнату. Наутро Варвара без малейшего сопротивления дала красным охранникам себя арестовать. Она была преисполнена радости: ей удалось встретиться со своим счастливым прошлым. После этого ее держали в полной изоляции в мансарде, где она и умерла несколько дней спустя, 7 мая 1922года.

Официальные похороны были запрещены, и верная Дуся перевезла тело Варвары Ханенко в тогда еще действовавший Выдубицкий монастырь, старый казацкий монастырь-госпиталь на склонах Днепра, где покоился ее супруг Богдан. Священник согласился похоронить Варвару, но в отдалении, в скромной могиле, вырытой прямо на склоне холма, высящегося над Днепром. Вскоре вокруг этой одинокой могилы выросло множество кустов сирени.

 

Сегодня аллеи над парком Выдубицкого монастыря стали излюбленным местом прогулки киевлян, и говорят, что целые массивы сирени расцветают к 7мая, напоминая всем о жизни красивой и великодушной Варвары Ханенко, урожденной Терещенко, оставившей соотечественникам такую прекрасную память о себе. Люди не дали ей жить и быть достойно похороненной, но Господь своею милостью уготовил ей прекраснейшее место погребения. И в наши дни память о ней жива и почитаема всеми украинцами.

Позже ее прах перезахоронили рядом с супругом, их общая могила у стен великолепной маленькой церкви Святого Михаила с красивейшими фресками XV века сегодня восстановлена. В начале XXI века во время реставрации фрески со сценой Страшного суда рядом с могилой Варвары открылась голова ангела, относящаяся, по всей видимости, к нижнему, еще более древнему слою настенной росписи. Осененные этим шедевром, который, несомненно, был послан Богом, окруженные благоуханием сирени, великие коллекционеры и меценаты Богдан и Варвара Ханенко навеки упокоились рядом. И я абсолютно уверен в том, что Варвара, пребывая на небесах, нисколько не сожалеет о том, что выбрала столь мученическую участь, но умерла, как хотела, в собственном доме, а не провела последние годы своей жизни спокойно, но в изгнании, вдали от всего, что было ей дорого.

 

Такова была судьба тех членов семьи Терещенко, которые пожелали остаться на родине. Смерть или изгнание— третьего не дано. Поскольку от меня смерть отвернулась, мне оставалось только изгнание и я вынужден был строить новую жизнь в Норвегии. Россия и Украина отдалялись с каждым днем, и только Бог знал, какая беспокойная судьба была уготована им на ближайшие десятилетия. Да поможет им Бог, если это еще в Его силах! А всем Терещенко не оставалось ничего другого, как пытаться продолжать жить, стараясь понять то, что еще можно было понять, и простить все остальное. Пройдет много времени, и однажды в Украине и России появится новое поколение, которое не будет столь неблагодарным.

 

 

ОБ АВТОРЕ

Мишель Терещенко родился 15сентября 1954 г. в Париже. Прямой потомок Артемия, Николы, Ивана и Михаила Терещенко, сахарозаводчиков, создателей «Фонда Терещенко», занимавшегося меценатством и благотворительностью, который много сделал в Украине и России до большевистской революции 1917года.

Диплом МБА ЕССЕК (1975).

Мишель Терещенко начал свою профессиональную деятельность в области исследования подводных глубин, работая для группы «Зодиак» (Zodiac) и фирмы «Беша-США» (Beuchat-USA) в Форт-Лодердейле, Флорида (1981–1989). Трое его детей — Кристофер (1981 г.р.), Изабель (1983 г.р.) и Димитрий (1985г.р.)— родились в Соединенных Штатах Америки. Затем руководил фирмой «Спорасуб» (Sporasub) в Марселе (1990–1996), прежде чем создать в Париже фирму «Марекипман» (Marequipement) по продаже снаряжения для подводного плавания во Франции и разведения водорослей на Филиппинах и Мадагаскаре (1997–2002).

Начиная с 2003 года он решил оказать помощь соотечественникам своих предков, арендуя их землю и принося немалые французские инвестиции. В 2005–2008гг. Мишель Терещенко является консультантом крупных французских групп: «Шампань-Сереаль», «Агроженерасьен», «Тереос», «Майсадур»...

Начиная с 2009 года Мишель Терещенко решает самостоятельно инвестировать в Украине в развитие сельскохозяйственных отраслей, которые ему кажутся наиболее адаптированными: натуральные волокна льна в Шостке, Ямполе и Новгород-Северском при поддержке группы «Linen of Desna» и мед (фирмы U.M.G. и «ATS-Ukraine» в Кировограде). Он владеет фермой в 3000 гектаров («Елифибр» в Глухове), земли которой принадлежали семье до 1917года, на них выращивали сахарную свек­лу. Мишель Терещенко решил заняться льноводством в Украине, в Сумской, Черниговской, Житомирской областях — именно в тех регионах, где находились сахарные заводы Терещенко, и таким образом трудиться над экономическим развитием родины его предков, а также способствовать развитию деятельности Института лубяных культур, который расположился в здании бывшего особняка рода Терещенко в Глухове.

Возвращение Мишеля Терещенко было мотивировано тем, что сегодняшние украинцы чтят память его предков, а также желанием возродить фамильный девиз Терещенко: «Стремлением к общественным пользам».

 

^[1] Битва цветов— часть французского карнавала, красочное действо, во время которого с повозок-бонбоньерок бросают в публику цветы, сопровождающееся музыкой, фейерверком и всеобщим ликованием.

 

^[2] llb— редчайшие алмазы, в структуру которых входят атомы бора, вызывающие голубой цвет; тип огранки бриллиантов, при котором ради сохранения уникальности и веса бриллианта «жертвуется» технологией огранки, а значит, игрой алмаза.

 

^[3] Ныне— Осло.

 

^[4] Граф Жан де Люберсак— представитель Франции в Военном контроле Антанты.

 

^[5] Тома Альберт (1878–1932)— историк, социал-реформист, бывший ученик вождя французской Социалистической партии Ж. Геда. В 1910 г. избран в палату депутатов, а во время Первой мировой войны был министром вооружений Франции (1915–1917). В 1917 г. неоднократно посещал Россию для активизации ее участия в Первой мировой войне.

 

^[6] Ныне— Национальный музей искусств имени Богдана и Варвары Ханенко (прежнее название— Киевский музей западного и восточного искусства).

 

 

читати